На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси…
«Гамлет» Б. Пастернак, 1946 г.
И не пронёс. Знал ведь точно, что зацепит, отзовётся… Чистая душа в каждом слове. И фамилия у поэта ёмкая – Коротаев…
Красным петухом взлетел январский день. Снега не ждать и денег не ждать. Всё одно — дом, работа. Время в пути от точки до точки, от слова к замыслу, от штриха к образу.
Вот так, я стоял на восьмом этаже издательства, «прислонясь к дверному косяку», и листал пожелтевшие странички книги «Чаша» поэта далёких семидесятых Виктора Коротаева. Сколько раз надо отмотать назад автомобильное «редукторное» кольцо, чтобы встать рядом с ним и услышать, как звучали стихи в момент рождения.
На титульном листе поэтического сборника, выпущенного издательством «Молодая гвардия» в 1978 году пятидесятитысячным тиражом, печать моего друга Магомеда Рабаданова. С фотографии смотрит сорокалетний русский барин советского периода в пальто с меховым воротником и в шапке-ушанке. Зима и белые, в чёрных метках, стволы берёз – типично русский пейзаж, но борода и широкое лицо поэта напоминают мне культовый портрет американца Хемингуэя, который висел в тысячах домах советских людей.
На вопрос, как книга попала в его рабочую библиотеку, Магомед пояснил, что большая часть его коллекции найдена «на свалке».
– А эту книгу, по-моему, я нашёл на первом этаже, в одном из подсобных помещений.
Вопрос был не праздный, я знал, что мой друг не пройдёт мимо своей молодости, мимо «тихих лириков», в сонм которых определили Коротаева. Лучшими годами для себя Магомед считает «брежневские» – семидесятые. Понятное дело, что у нас с вами есть право с этим не согласиться… Но если судить о времени по стихам Коротаева, то можно многое «понять и простить», а дальше, дальше вступают в силу законы поэзии – от слова к замыслу.
Поэзия не знает границ. Ведь где «Вологде-где-где-где», а я тут, на восьмом этаже, за тридевять земель, в другом времени. Сменилась эпоха, стёрлись имена. Всё тлен…
Справка:
Поэт Виктор Вениаминович Коротаев (8.01.1939 —18.05.1997) родился в Вологде. Детство, совпавшее с годами войны, провел в деревне Липовицы Сокольского района Вологодской области. Бабушка привила Коротаеву любовь к народному творчеству, родной деревне.
В 1963-м окончил историко-филологический факультет Вологодского педагогического института. Работал в газете «Вологодский комсомолец». В 1962-м в Вологде вышла первая книга стихов «Экзамен», в 1965-м — книга «Мир, который люблю». В разных издательствах с 1962 по 1991 гг. вышла 21 книга стихотворений.
В 1973 — 1978 гг. Коротаев возглавлял Вологодскую писательскую организацию.
Коротаев — самобытный представитель т.н. «тихой лирики», «вологодской школы» 1960 — 70-х. Предшественниками и соратниками его были А. Яшин, А. Передреев, А. Прасолов, Н. Рубцов, Ю. Кузнецов, А. Романов.
На памятнике поэту в Вологде начертаны слова, которые можно считать его творческим завещанием: «Но Русь была и есть, и будет / При нас, до нас и после нас!»
Да, «Чашу» Виктора Коротаева я нашёл на 55 странице. Его чаша сразу отнесла меня к пастернаковским строкам. Вроде образ – часто используемый в литературе, простой сосуд для питья, вмещающий жизнь. Всё что замешано внутри – ваша судьба. Давайте посмотрим, что за «варево» в чаше вологодского лирика:
***
С жизнью в жмурки не играю.
Сознаю теперь вполне:
Чашу, полную до края,
Предстоит испить
И мне.
Тяжела литая чаша,
Предначертанный сосуд.
Но такая доля наша —
Легче нам
Не подают.
Не откинешь, не отменишь,
Не отложишь наперед
И с друзьями не разделишь,
Потому как в ней не мёд…
Что бранить судьбу-присуху,
Распалять напрасно прыть.
Набирайся лучше духу,
Чтоб кровей не посрамить.
Пусть потом невзвидишь солнца.
Не твоя на то вина,
Что испить ее придется
Одному.
И всю до дна.
Не буду пока отрывать вас от чтения стихов и выскажу ещё пару своих ощущений после этой небольшой подборки из книги. Выбрал именно эти, поскольку следую за идеей рубрики «Второе дыхание». Владелец этой книги, тот, что был до Магомеда, помечал карандашом понравившиеся стихи. Там, где наши ощущения совпадали, я поставил свою галочку.
Виктор Коротков
***
Наконец я пришёл к тишине,
Удостоился высшего блага.
Ходят мягко часы на стене,
Дотлевает рябина в окне,
И сопит у порога дворняга.
Позади бестолковые дни,
Духота предстоящей разлуки,
И угрозы,
И слёзы родни,
И вокзальные — с дрожью — огни,
И глаза твои,
Полные муки.
Всё осталось на том берегу,
Пусть живёт и цветёт, ради бога.
Лишь одно для себя сберегу:
Ясный полдень
Да след на снегу.
Мне для счастья
И этого много.
Буду слушать шептанья волны,
Мокрых листьев касаться щекою,
Дожидаться восхода луны…
Ах, как много кругом тишины!
Вот ещё бы немножко покоя…
***
Затосковал по малой родине,
По белоствольному простору,
По перекатистой поскотине
И переливчатому бору.
Дождаться вёдра бы, подумавши…
Да опостылели в столице
Самоуверенные юноши,
Самовлюбленные девицы.
Пускай утешится заранее
И заиграет сердце снова,
Услышав в зале ожидания
Знакомый окающий говор,
Где мужики и бабы русские
Сидят себе на лавках, бают,
Как будто по проходу узкому
Друг дружке обручи катают.
Попригляжусь, подсяду рядышком,
Давая волю нетерпенью.
«Куда направилась-то, бабушка?» —
«Да ведь куда… К себе в деревню». –
«А где стоит твоя деревня-то?» —
«Да не особенно далёко…
Деревня наша недалёко —
У вашей, батюшко, под боком».
Узнала, старая, узнала!
«Ну, что ж, кажи, чего набрала». —
«Да набрала добра немало,
Да всё дорогой растеряла.
Зато полегче бегать стало,
Теперь лети домой со свистом…»
От вологодского вокзала
Я провожу её на пристань.
Покрыв причал со всей шумихою,
Гудок растает в зябкой шири,
И берега расскажут тихие,
Чем без меня цвели и жили.
Моя земля — и стать, и силушка,
Любовь моя, тоска и зависть,
Я припаду к твоей осинушке
И навсегда уже признаюсь,
Что только здесь,
Где даль растворена,
Дано почувствовать душою,
Как эта маленькая родина
Соединяется с большою…
***
Давно не бывал я таким одиноким,
Чтоб даже, под сердцем горящим родясь,
Едва лишь глазенки протершие строки
Со мной порывали бы всякую связь.
Давно не бывал угнетенным настолько,
Что кажется: выходи весь этот свет,
Но хуже меня, без понятья и толку,
Ничтожней, смешней и презреннее нет.
Еще не бывал до того разнесчастным,
Таящим такую обиду и грусть,
Что кажется: глянь с добротой да участьем,
Погладь по головке —
И я разревусь.
И тщетно лицо притворилось спокойным,
Потупившим вежды,
Сомкнувшим уста,
Как старческий лик со старинной иконы,
Что знает, где — истина,
Где суета.
Плоды перевоспитания
Плакала, молилась,
Злилась… Молодец:
Своего добилась
Всё же наконец.
Стал я тих и ровен,
Словно стал умней.
Не таскаю брёвен,
Не дроблю камней.
Как меня ни дразнят —
Всё мне по нутру, —
Водки даже в праздник
В рот не заберу.
Не пою с оравой
Песен в тишине,
Сам хожу по правой
Только стороне.
Оказала милость,
Создала венец,
Своего добилась…
Ай да молодец!
Вдруг зальюсь румянцем,
Скрою боль и грусть.
С помощью двух пальцев
Больше не сморкнусь.
Брюк не замараю,
Ног не наколю,
Сам себе стираю,
Сам себя кормлю.
Не пекусь о славе,
Знаю грань свою:
Где меня поставят,
Там я и стою.
Оказала милость,
Создала венец,
Своего добилась…
Ай да молодец!
Не срываюсь в спорах,
В малом не грешу.
Мелом на заборах
Тоже не пишу.
Не обижу птичек,
Не убью змеи,
Словно я отличник,
Гордость всей семьи.
Проплывают тени,
Веет ветерок,
Никаких волнений,
Никаких тревог.
Валятся стропила,
Грохает бадья.
Что ж ты приуныла,
Умница моя?!
***
По утоптанной тропиночке
В светлый домик меж осин
Я иду, как по тесиночке,
Что над пропастью висит.
А тесиночка качается.
Много ль дел для дорогой:
И всего-то лишь… нечаянно
Стукнуть
в краешек
ногой.
Мне приходилось сталкиваться с людьми, в которых за внешней бронёй прячется ранимый, неудовлетворённый собой человек. И чем дальше по жизни, тем больше в душе поэта сомнений. Моё сравнение с «барином» было понятно поверхностным суждением. А что, барин не может тонко чувствовать неустроенность жизни? Так за примерами в русской литературе далеко ходить не нужно. И лёгкость коротаевского стиха, которую вы, наверно, оценили, лишь обнажает драматизм сюжетов. А сюжеты его из собственной жизни… хотя, если бы мы пересеклись во времени, у меня было бы что спросить у поэта. И пастернаковскую «Чашу» я вспомнил, чтобы поймать дыхание Коротаева. У каждого своя дорожка, досочка, «тесина».