– Я в самом раннем детстве поняла, что в нашей семье две такие разные национальности… Папа и мама…
Так начала свой рассказ о семье Мариэтта Омаровна Чудакова (в девичестве Хан-Магомедова). Как уже писала «МД» в первом номере года: «2 января известному российскому литературоведу, историку, доктору филологических наук, критику, мемуаристу и общественному деятелю исполнилось 80 лет».
С 1965 – 1984 годах она работала в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. Ленина. С 1985 г. до нынешнего времени — преподает в Литературном институте им. М. Горького.
Главной темой исследования Мариэтты Омаровны стала отечественная литература 20 – 30-х годов прошлого века, связана она с именами гениальных писателей Юрия Олеши, Михаила Зощенко, Эффенди Капиева. Михаилу Булгакову посвятила несколько десятилетий. Именно она провела текстологическое исследование всех сохранившихся вариантов рукописей романа «Мастер и Маргарита».
Со своим мужем Александром Чудаковым они составляли гармоничную пару. Александр Павлович был исследователем русской литературы, специалистом по творчеству А. П. Чехова.
Эта беседа состоялась в Москве, на квартире Чудаковой, за её любимым письменным столом. Мы попросили Мариэтту Омаровну записать своё обращение к дагестанцам на телефон и переслать с помощью так называемого «вацапа»… И отослав письмо, мы поняли, что поступили неучтиво.
И она ответила по-ханмагомедовски: «Марат, неужели нет во всей Москве знакомого кому-нибудь из вас дагестанца, который пришел бы ко мне, записал и отослал?.. Самой мне с этим не справиться. Какому-нибудь юноше я могла бы и заплатить. М.Ч.»
И такой парень нашёлся буквально через пару-тройку минут – Шамиль Сейид-Гусейнов с удовольствием взялся поработать в качестве журналиста. Он подготовил для нас видеозапись, которую вы можете послушать на сайте «МД». Рассказ, записанный от первого лица, мы сопровождаем записями из дневника Мариэтты Чудаковой (1989 – 1990 гг.), вошедшие в статью «При начале конца» из журнала «Новое литературное обозрение» в 2007 году.
* * *
– Мама была из села Вишенки Суздальского уезда, а папа – из с. Кандык Хивского района, – продолжала рассказывать Чудакова.
– Мне страшно повезло в жизни. У меня были прекрасные родители, замечательные братья и сестры, и, конечно, очень повезло с мужем. Я с детства была окружена настоящими мужчинами. Мы знали – папа никого не боится. Это человек, который каждый день ждал ареста, на самом деле. И в доме это не ощущалось. Вот что значит – горец. Мама его не называла «дагестанец». Она говорила: «Мой муж – горец». Поэтому мне очень тяжело видеть, когда мужчина не похож на мужчину, каким был папа, старший брат – фронтовик, второй брат – ученый с мировым именем, Селим Хан-Магомедов, известный каждому искусствоведу в мире. Как говорили на его панихиде: «Если Селим Омарович говорил про кого-нибудь плохо, репутация этого человека была кончена».
Папа мне ещё в детстве объяснил, что горцы разных национальностей и конфессий более близки между собой, чем даже люди одной национальности, одной веры. Жизнь в горах очень суровая, и она вырабатывает определённый тип личности.
Мы на своём отце могли это видеть. Он, конечно, во многом человек русской культуры. Мой дед, царский офицер, окончил русскую классическую гимназию, а потом и своего сына отправил учиться в русскую гимназию. Но папа не успел её закончить, началась Гражданская война.
Когда моя мама, имея уже двоих детей на руках, поехала знакомиться со своим свёкром, то обратно вернулась потрясённая его русским языком. Он говорил без акцента. Это был примерно 1930 — 31 год. И чувство юмора. Он буквально сыпал всякие остроты и поговорки…
М.Ч.: «Настоящие открытия происходят в нашем веке там, где язык литературы остро реагирует на язык общественного быта – и, в свою очередь, воздействует на него… На этом воздвигались литературные открытия Зощенко – совершённая им литературная революция: он активнее всех принял к сведению язык нового общественного быта».
В один из дней, утром, он отправил невестку с кувшином к роднику за водой и попросил (надо сказать, что мама моя была писаная красавица): «Клава, ты только слушай, что там будут говорить «якши» и «яман». Твоя задача – услышать, какое слово будут произносить наши женщины».
Она пришла и сказала, что все женщины говорили «якши». «Ну, хорошо! Значит, ты всем понравилась».
Папа учился в гимназии на пятёрки. Он был лаконичный человек и не читал долгие нотации. У него была одна короткая фраза: «Никаких четвёрок». Он был горец, крутой человек, и мы не могли его ослушаться. Пришлось всем пятерым детям учиться на пятёрки (смеётся).
После минутной паузы, Мариэтта Омаровна подалась вперёд и облокотилась на стол. И сам рассказ перескочил из одного времени жизни в другой.
– Хочу заметить, что за прошедшие 25 лет, после конца советской власти, ко мне ни разу ни один редактор не предъявил цензурных требований. Считаю это таким очень важным нашим завоеванием, что не все понимают… Некоторые горюют о советской власти неправомерно, не зная как следует историю своей страны и не ценя то, что мы приобрели. Хотя за приобретённое надо уметь бороться. В Дагестане всегда знали, что такое «бороться». Может, и сегодня не забыли?!
М.Ч.: «Захвативший всё общество пересмотр ценностей распространяется и на филологию – она не рассматривается уже сквозь уважительную дымку, а получает обычный статус науки – для нее именно в нашей стране непривычный, а потому не очень удобный.
На человека науки уже не распространяются свойства объекта («Он занимается Цветаевой! Мандельштамом!») — он сам отвечает за себя и за уровень своей науки.
Одновременно к этому человеку протягиваются сегодня самые разные социальные нити – политика, экономика, общественная жизнь в прямом, не метафорическом смысле слова ждет от него социальной реакции – и не довольствуется привычным «нет»: однозначное отрицание стало плоскостью или чудаковатостью старого джентльмена.
Филолог слышит обращенный к нему усложнившейся общественной (а отчасти уже и научной!) динамикой вопрос – «Кто ты?» – вопрос, на который он отвечать не приучен, не хочет и, может быть, не может».
…Я увидела в Интернете, что меня вспомнили в Национальной библиотеке в связи с юбилеем, к которому я сама отношусь равнодушно. Но, видимо, люди не так относятся к нему. Всем читателям передаю свой привет. Надеюсь, в моих словах вы ясно услышали, какое значение имеет в моей жизни национальность отца…
Помню, через несколько лет после смерти отца я спросила маму: «Мама, ребята, понятно, на папу похожи. Всё это видно – и внешне, и по характеру дагестанцы. Но вот у меня, у любимой дочки, ничего от папы нет…» Она говорит: «Как это нет?! У меня во всех детях есть от папы. Я про каждого знаю, что». «А что же у меня?» И мама моя ответила: «Что? Тебе на ногу не наступи».
Я долго смеялась. Может быть, это не женское свойство, но мама со стороны видела это так…
М.Ч.: «Многое связано с тем, что в литературе сегодня нет пафоса. И те, кто пишет сейчас «черную» прозу, я верю, скоро найдут свой пафос – пафос, который озаряет жизнь. Люди вспомнят, что жизнь есть дар. Это ощущение вытеснилось сегодня многими страшными вещами. Трудно было пронести его невредимым сквозь ужасы теперь уже давнего прошлого и через мерзость и тягомотину недавнего. Оно вообще должно быть заново найдено в каждую новую эпоху. <…> Оно, кстати, было у Булгакова. «Записки покойника»…
…Вообще, сегодня интеллектуальная жизнь идет с огромной, головокружительной быстротой (сопоставимой лишь с быстротой противоположно направленного движения экономической жизни). И, может быть, с этим связано то, что прозаики, едва подступая к писанию о современности, моментально становятся неадекватны ей. И, по-моему, стремление к достижению такой адекватности сегодня самая большая задача нашей литературы. Это вообще один из наиболее сложных путей – путь к себе. Он труден для всех, но другого у нас сейчас нет».
Потом, генетика… Что такое генетика?! В 32 года в Москве я села на лошадь. Стала на ипподроме ездить в манеже. Нам, между прочим, приходилось седлать лошадей самим. Как-то иду домой и думаю: «Что такое, не могу понять? Почему я чувствовала себя комфортно верхом на лошади и не испытываю неудобства? Как будто для меня это очень, очень знакомое».
И, наконец, до меня доходит! У меня было чувство, как будто я сижу за своим рабочим столом… Но лошадь? В седле я испытала абсолютно знакомое чувство физического положения!
И я три года ездила. У нас были лошади-трёхлетки и очень горячие. Однако до сих пор помню свою Кабету. Она все 45 минут держала свечку. Меня привело это в необычайный азарт, и я кричала ей: «Не выйдет у тебя меня сбросить!»
Не боялась я лошади ещё и потому, что папа мне когда-то объяснил: «Лошадь не может наступить на человека. Даже если табун несётся и человек упал, то все лошади обойдут его». На меня произвело это сильное впечатление.
Ну откуда это чувство, что умение держаться в седле – это совершенно естественно? Ничем не объяснишь, кроме крови…
Откуда у молодой московской женщины, никогда до этого не садившейся на лошадь, всё это… Значит от Дагестана. Только так!
Справка
Папа М. Ч. — военный инженер Омар Курбанович Хан-Магомедов, выпускник Тимирязевской академии. Мать — Клавдия Васильевна Махова, педагог дошкольного образования, написала книгу «Просто счастье», где описывается история воспитания родных детей.