28 ноября в Махачкале, в рамках Всероссийской научно-практической конференции «Идеологические и психологические основы профилактики и предупреждения экстремизма и терроризма в современной России», в конференц-зале ДГУ состоялся мастер-класс «Особенности освещения в СМИ и на телевидении прецедентов, связанных с экстремизмом и терроризмом».
Вел мастер-класс психолог, доцент факультета философии и психологии ДГУ Сергей Чипашвили.
Немного теории
Разговор начался с общей теории массовых коммуникаций, методах воздействия средств массовой информации на массовое сознание и, как результат, общественное мнение, причинах и результатах этого воздействия. Заданная тема – освещение прецедентов экстремизма и терроризма в СМИ – была расширена, т.к., будь то освещение экстремизма, терроризма или просто преступлений, совершенных кем-то – технология тут одна, уверен Чипашвили.
Есть факт, а есть его интерпретация. Факт существует сам по себе, но информация об этом факте – это уже отношение коммуникатора (то есть журналиста) к этому факту, осознанное или неосознанное. Это касается освещения любых событий, в том числе террористических актов и массовых убийств.
В ходе обсуждения, постепенно разговор от экскурса в теорию массовых коммуникаций и теории когнитивного диссонанса Лео Шестингера перешел к разбору конкретных фактов. И тут началась дискуссия…
Поводом для нее послужили вопросы, однозначного ответа на которые журналистское сообщество так и не нашло.
Нужна ли цензура в СМИ? Нужна. Но в какой степени? Нужно ли говорить об этнической принадлежности преступника, не порождает ли это в массовом сознании предубеждение против этноса? Нужно ли соблюдать политкорректность? Где свобода слова, а где… В каждом из этих вопросов – очень тонкая грань, пришли к выводу участники мастер-класса.
В любом обществе есть категория людей (и она многочисленна), очень быстро меняющая свое мнение, отмечает Чипашвили. Вчера человек мог быть демократом, сегодня он русский националист. Или в прошлом быть атеистом, а сегодня считать себя религиозным человеком. В зависимости от того, какой ветер дует. Срабатывает конформизм: раз большинство считает так, то это так.
Большинство дагестанцев сегодня не поддерживают радикальный ислам, считает психолог, но если завтра исламисты захватят власть, половина из тех, кто сейчас ходит в галстуках, отпустят бороды и будут кричать, что они всегда были за ИГИЛ. Причем, самое печальное, многие из них будут это делать искренне. Это бессознательный конформизм. И он наиболее опасен.
– Когда люди реально меняют свои убеждения под действием большинства – это опасно. Поэтому существование тех или иных радикальных групп всегда очень опасно. Они могут в итоге навязать свое мнение всем остальным. Остальные, кто из страха, кто из выгоды, а кто-то искренне поверит в то, что это правильно.
Звезда экрана
По мнению психолога, когда происходит какой-то теракт или массовое убийство людей, журналисты всегда хотят продать свой продукт, и, соответственно, нужны новые, интересные факты, потому что общеизвестными уже никого не удивишь. И тут они начинают копать, кто этот человек, совершивший массовое убийство. Например, человек, который пришел и массово расстрелял детей в школе. Начинают описывать детство этого человека, публиковать его фотографии…
– Сейчас почти уже не берут интервью у боевиков, террористов и т.д., но раньше брали. Вы, наверно, помните первую чеченскую кампанию… Чуть ли не в прямом эфире «работал» Басаев: у него все время брали интервью, в том числе корреспонденты НТВ. Он был звездой экрана.
Было бы странно такое сейчас представить: мы воюем во Второй мировой войне, и у Гиммлера, Гитлера, Геббельса журналисты берут интервью. Понятно, что в этом случае война была бы проиграна. Люди бы просто перестали воевать, или началась бы гражданская война внутри СССР и фашистской Германии: часть немцев, поверившая в правду товарища Сталина, продаваемую в фашистской Германии, пошла бы воевать в Советский Союз, а часть советских граждан, поверивших правде Гитлера, с удовольствием воевала бы за фашистскую Германию. То, что берут интервью у противника государственного строя – должно пресекаться государством, – заключает Чипашвили.
Участники мастер-класса также затронули тему двойных стандартов и политкорректности в освещении тех или иных событий. И тут психологи сочли, что освещение ситуации в американском Фергюсоне из-за политкорректности и преступлений, совершаемых кавказцами в России из-за политики двойных стандартов – одинаковы.
Как конкретные примеры привели заголовок СМИ о событиях в Фергюсоне: «Белым полицейским убит черный подросток» и историю, связанную с неосторожным убийством московского студента Ивана Агафонова дагестанским самбистом Расулом Мирзаевым: «Чемпионом мира по боям без правил с фотографией (где в качестве раскрутки у него были черно-желтые полосы на волосах, черные зубы, в общем, тигр) убит московский подросток». И СМИ не было интересно, что «подростки» ростом 190 и весом под 100 кг далеко не подростки, к тому же, не раз имели серьезные проблемы с законом.
Спор о терминах
Далее дискуссия переросла в спор о терминологии: если нельзя какое-то явление как-то называть, значит ли это, что этого явления не существует, – задались вопросом психологи.
С одной стороны, как отметили участники разговора, все кругом заявляют, что нет такого понятия, как этническая преступность. Но с другой стороны, есть этнические преступные группировки: – Если есть этнические преступные группировки, и они совершают преступления, то как это назвать, если не этнической преступностью? – Преступления не могут быть этническими. – Но они совершаются людьми, которые имеют этническую принадлежность!
– Преступление не может быть этническим. – Почему не может быть? – Потому что убийство не имеет национальности. – А убийца имеет национальность?
– Убийца – да, а убийство – нет.
В спор вмешался ведущий мастер-класса Сергей Чипашвили, обращаясь к участнику спора, убеждавшему всех, что у преступника есть национальность, которую нужно озвучивать: – Я приведу пример. Преступник насилует и убивает девушку в Москве. Он даргинец. Мало того, он может быть вашим земляком. Какое он имеет к вам отношение, кроме того, что вы оба даргинцы? Можно ли говорить, что все даргинцы насильники и убийцы?
Психологи пришли к общему знаменателю: нельзя делать обобщений, тем более допускать такое в СМИ, так как это создает предубеждение против какого-то этноса в целом.
В продолжение темы один из участников отметил, что в дагестанском обществе сейчас идет дискуссия, в том числе заданная главой республики во время встречи с религиозными деятелями, о том, что экстремизм и терроризм не имеют конфессиональной принадлежности, и не надо использовать словосочетание «исламский экстремизм», «исламский терроризм», что преступников и бандитов нужно называть просто преступниками и бандитами, и нет такого явления, как «исламский терроризм».
Снова началась полемика: – Если нет такого явления, то тогда вообще нет и экстремизма! Потому что «исламский экстремизм», «иудейский экстремизм» и т.д. – это конкретные формы проявления явления, называемого экстремизмом. Запрещая использовать и упоминать какие-то термины, мы запрещаем ученым исследовать это явление.
Терроризм – цель или средство? Чипашвилли отметил, что это – очень интересная дискуссия. Пришли к выводу: экстремизм – это идеология, а терроризм – совокупность средств. И прилагательные там могут быть разные.
Подводя некий итог обсуждению, Чипашвили вернулся к вопросу, как нужно говорить о террористах в СМИ и нужно ли вообще это делать:
– Когда мы говорим о каком-то событии, где произошли массовые убийства, то ли в связи с какой-то идеологией, то ли просто один человек пришел и убил много людей, если мы показываем убийцу, рассказываем его биографию, показываем его фотографии, детские снимки, на которых он милый ребенок, мы создаем очень интересный прецедент. Этот человек является субъектом действия, а жертва – его объектом. Я заметил одну вещь: нигде и никогда не рассказывают о жертвах, нигде не публикуют фотографии, не рассказывают об их детстве. Очень редко. У нас, в российской действительности, здесь в Дагестане, в Москве… я ни разу не видел, чтобы брали интервью у жертв терактов, чтобы показывали, как живет человек, оставшийся без ног после теракта, что случилось с девочкой, отец которой, милиционер, был убит 10 лет назад.
Среди моих студенток есть две девочки, у которых были убиты отцы, когда они были совсем маленькими. И жизнь их пошла по-другому, нежели могла пойти. Никто ж не показывает их. Никто не показывает их матерей, которые остались вдовами, с детьми на руках… Но зато показывают террористов. Как он рос, что было, как он дошел до этой жизни. И в результате получается, что злодей, террорист, массовый убийца становится героем, к нему просыпаются человеческие чувства, его начинают считать жертвой обстоятельств.
P.S. Когда происходит очередной теракт или убийство, организованное нашими так называемыми «лесными», или не нашими, при упоминании «остались жена и дети» меня всегда передергивает. Наверно, потому что когда-то это коснулось и меня лично. Никому не пожелаю остаться без отца, видеть маму, которая в 36 лет стала вдовой, с тремя детьми. Видеть, как она не ест, не выходит из дома, не выходит из комнаты, в которой последний раз сидел отец.
Жертвы терактов, их семьи, для всех – это всего лишь статистика. Мало кто думает о них, смакуя очередные подробности о боевиках, пытаясь узреть в них некий никому неведомый протест.
Мой отец Газимагомедов Магомед Омарович работал старшим дежурным врачом в Центральной городской больнице г. Кизляра, преподавал в кизлярском медучилище. Утром 9 января 1996 года, когда чеченские боевики во главе с Салманом Радуевым захватили больницу, он был на работе – дежурство. Все знают, что в результате переговоров часть заложников была отпущена, часть – поехала вместе с боевиками. Как вспоминали коллеги отца, поехать вместе с остальными заложниками он захотел сам: не мог оставить больных. Его убили в Первомайском. 39 лет. Орден мужества посмертно. Помню сюжеты из суда и мерзкую, самодовольную улыбку Радуева на весь экран…
Боевики, сепаратисты, террористы, экстремисты… Я им не сочувствую. Мне их не жалко. У меня нет для них оправданий, как у тех, кого это горе не коснулось лично.
Бэла Боярова