«Никогда больше не куплю флёровскую подводку. Никогда больше не куплю флёровскую… Нет, никогда больше не буду рисовать стрелки. Нет, никогда больше не буду рисовать такие, которые выходят за границы глаз, и тогда им относительно ничего не будет угрожать. Но у меня маленькие, как у престарелой мыши, глаза с опущенными уголками век. Надо, чтобы выходили…» — причитала я себе под сопливый нос, вытирая почерневшие от этой подводки слезы. Плохая подводка. Затем переваливалась на другой бок, чтобы слезы, безжалостно стекавшие в одно ухо, равномерно распределились и текли в другое. Затем на спину, чтобы ровно за пять секунд до полной асфиксии договориться с собой о том, что все прошло. Все прош… на самом деле ничего, конечно, не прошло. Даже ночью, когда стук колес поезда становился настолько оглушительным, пугающим, что казалось, нам на встречу летит сотня поездов одновременно и с одним из них, если не со всеми сразу, мы вот-вот столкнемся, — мои мысли только звучали громче.
А пару дней назад…
Перед праздником 9 мая, щурясь от яркого солнца, я стояла перед железнодорожной кассой, бессовестно флиртовала с кассиром и выбирала: купе или плацкарт. Э-э-э… 1500 рэ или 2500? Выбрала в итоге купе по совету кассира, потому что так якобы безопасней (интересно, для кого?). Вечером положила в свой дорожный чемодан швейную машинку, а сверху для виду уложила один комплект одежды. Оказалось, у меня ее совсем не было. А еще косметики, сумочек и прочей женской лабуды. Они совсем перестали меня заботить где-то в течение последнего года. Постепенно, конечно. И тогда я точно поняла, что надо покупать билет и валить в Москву насовсем. Весь оставшийся вечер проговорила с мамой. От: где ссать в поезде до: какая она, Москва, в которой я еще ни разу не была, но точно знаю, что это мой город.
Мама…
Я практически бросаю ее на неопределенное время. Конечно, не бросаю, я же приеду, совсем скоро, еще не раз… Но не будет причитаний каждый день, прежних выяснений, почему я все еще не замужем и где ее, черт бы их побрал, внуки. На следующий день прощаемся. Она обнимает меня. Я выше нее на целую голову, но она делает это словно в детстве, когда я была совсем маленькой и умещалась у нее в подмышке. А я, подыгрывая ей, тянусь на носочки. А затем она вдруг плачет. Горько так. Неожиданно. Так, как я еще ни разу в своей жизни не видела. Мама, поругай меня, брось грубое: «Кому ты там нужна?», а я отвечу, что ни к кому и не еду, добьюсь всего сама. Мы как всегда повздорим, и все будет прекрасно. Брось, нам же не нужны все эти сентиментальные сцены, без которых мы все эти годы прекрасно обходились. Я пытаюсь с отрешенным, как у рыбы, плывущей на нерест, видом, шутить. Но я не рыба. Слезы предательски пробиваются из-под ресниц и… Я всем сердцем благодарна таксисту, который в этот момент настойчиво сигналит, и я, будто бы вся такая важная, вынуждена бежать, чтобы не опоздать на поезд в Москву.
Ненавижу прощаться. Это изрядно утомляет. Ухожу, даже навсегда, со словами: «Увидимся». Так же проще, согласитесь?
«А зачем ты уезжаешь в Москву, если не хочешь?» — спрашивает меня бесцеремонно баба лет под 50, поселившаяся со мной в купе. Я ничего не отвечаю. Думаю, она не расстроилась. По крайней мере, она сразу же набросилась на свой мясной беляш так, что, в общем-то, только зубы и сверкали.
Поезда…
Ненавижу поезда. Люди почему-то считают, что надо познакомиться со всеми, с кем ты сосуществуешь больше 10 минут на общей площади. Я не хочу знакомиться. Я хочу безжизненно смотреть в грязный потолок со своей верхней полки, периодически пиная его ногой, громко надувать и лопать шары из жвачки.
«Зачем я уезжаю». А что, билету теперь на полке пылиться?
Моя подруга писала докторскую, и когда ее со злорадством на пятый год ее нескончаемых мучений спрашивали: «Зачем тебе защищать эту докторскую?», она отвечала: «А что, ей теперь на полке пылиться?» Да, иногда мы действуем исключительно для того, чтобы «не заржавело», «не пылилось», одним словом, «раз начали». Лично я всегда так действую. Над моей кроватью даже накалякано жизнеутверждающее: «Раз уж начал — побеждай».
Так зачем…
Ну, во-первых, если я плачу, это не значит, что я не хочу. Женщина всегда плачет на всякий случай. А во-вторых, я и сама не знаю точно зачем. Кроме того, что я мудак и желаю сделать карьеру журналиста. Во всяком случае, всем окружающим я объясняю, что помирать я обязательно вернусь на родину, где у меня есть дом, телевизор с экранным разрешением 1920 ×1080, близкие, пара подруг, пара друзей, кот, отсутствие планов и гарантированный заработок 15 000 рублей в месяц (если вернусь чуть раньше, чем помирать), на которые я смогу позволить себе сводить концы с концами, а также посещать дни рождения, свадьбы, похороны и аналогичные мероприятия в лучших дагестанских традициях.
Но к счастью, об этом я подумаю завтра.
А сегодня…
5:30 утра. Проводница объявляет: «Москва. Москва-а-а. Выхо-о-одим». Сонные пассажиры подтягиваются, некоторые волокут чемоданы с верхних полок, кто-то просит у проводницы дать еще разок, по-братски, сбегать в туалет. А я уже у выхода. Самая первая. Самая счастливая. У меня-то багажа — всего одна швейная машинка. Прорвемся.