Я в районе коньячного вырос. Там в целом, наверное, столько же людей жило, сколько в одной многоэтажке. Все друг друга знали и были как близкие знакомые или даже родные. Если сегодня твоя мама или бабушка приготовила пирожки, ты шел с пакетиком и угощал всех соседей, а назавтра так же угощали тебя. Это было в порядке вещей, никто не думал, что жизнь может быть устроена иначе. |
Мощеные улицы, палисадники перед каждым домом на Красноармейской, пыльные тротуары… Позже их стали асфальтировать, а проезжая часть еще оставалась вымощенной. Поэтому в хоккей зимой мы играли на тротуаре – по булыжнику на коньках особо не покатаешься.
У каждой команды были свои ворота, мы сбивали их из досок и хранили в одном из дворов. Весь инвентарь мастерили сами. Аслану Казиахмедову папа привез из Москвы клюшку, шлем и настоящие коньки с ботинками, а у нас были простые «Снежинки». Только он в своих мог пару шагов сделать, и все, лед-то тонкий, а мы катались. Была у него и шайба настоящая, но после того, как мы отбили ею друг другу все коленки, вернулись к самодельным, полегче.
Один раз на Новый год мы устроили хоккейный турнир и так заигрались, что пришли домой за полночь. Причем, не на своей улице, а в «гостях» у соседней команды. Родители сначала нервничали и даже выходили нас искать. Но потом поняли, что мы все вместе, и немного успокоились. Но от взбучки нас это не спасло.
А летом был футбол – турниры со Школьной улицей. Проигравшая команда покупала победителю кожаный мяч. Юра, Сергей, Измаил – мои друзья по детству. Юра тянулся к машинам и механизмам, теперь он завгар. Измаил работает на винзаводе.
Напротив нас жил Авадья Авадиев, бывший водитель, он после войны хромой вернулся. У них был подвал с улицы, закрытый покатой дверцей, под углом, чтобы стекала вода. У этой дверцы мы собирались по вечерам, играли в «Колечко» и пели песни под гитару. Мальчишки, девчонки…. Две Нади у нас было, и чтобы их различать, одну мы называли Надя в квадрате, другую – Надя в кубе.
Придет пара человек, и все за ними тянутся. Вот только дяде Авадье это совсем не нравилось – подвальчик находился прямо под его окнами. Он высовывался из окна и кричал – «Здесь не собирайтесь, вы мне отдыхать мешаете!» Мы уходили, но через некоторое время возвращались. А когда Авадья был особо непримирим, приходилось лезть в детский сад. Там хорошо было – беседки, лавочки, но сторож редко оставлял нас там надолго. Мы лезли через забор и прятались в дальнем углу, а его собака поднимала такой лай, что он прибегал и гнал нас. За это мы начинали его злить – кто-то отвлекал его с одной стороны ограды, а другие в это время лезли через забор с противоположной.
Летом и осенью по нашей улице ехали на коньячный комбинат навалы с виноградом. Мы могли снять пару кисточек с любой машины на «поесть», а вот у мальчишек помладше это превратилось в бизнес – натаскать винограда и продать его. Пацанва пряталась за углом, поджидала машину, запрыгивала, набирала в пакеты или небольшие ящички виноград и пыталась продать. Как-то рабочие решили наказать воришек, один человек спрятался на грузовике, между лафетом и кузовом, и кинул камень, чтобы отпугнуть детей. Все закончилось печально – он попал одному из детей в глаз, и тот остался инвалидом.
Еще за виноградом или за молодыми листьями для долмы можно было пойти в учхоз, на зональную опытную станцию. Она на следующей улице от нас начиналась. Ворота, сваренные из арматуры, конечно, закрывали, но что нам стоило пролезть или между стойкой и изгородью, или растянуть цепь, которой сторож обматывал половинки ворот. В крайнем случае, можно было перелезть через сетку. Лезли и рвали об нее штаны, но это были мелочи. Сразу за воротами поле шло, где сажали кукурузу и капусту. Мы срывали капусту и зверски разделывали ее – обрывали и выкидывали все листья, чтобы скорее добраться до сладкой кочерыжки. Именно она всем нравилась. Так наелись тогда, что до сих пор у меня к капусте отвращение.
Один запрет у нас был – не ходить одним на море. Две трагедии было в семье – после выпускных экзаменов в школе утонул брат отца, и у бабушки утонула сестра. Родители строго нас предупреждали не бегать на пляж, но разве летом устоишь? Мы ходили на море основательно, на 4 — 6 часов. По дороге мимо желдорклуба забегали в магазинчик, возле консервного на переезде был такой небольшой (там еще две бочки стояли по обе стороны от дороги – с квасом и с пивом, и очереди собирались по вечерам). Покупали хлеба свежего, 2 — 3 буханки, и забегали на консервный завод. Добрые рабочие давали нам кабачковую икру, прямо с конвейера, в раскаленных банках. На море мы уедались икрой с хлебом так, что умирали от жажды. И на обратном пути, если не оставалось мелочи на газировку или квас, заворачивали в локомотивное депо. Там стояли автоматы с бесплатной водой без сиропа и можно было пить до икоты.
Как-то, году в 72-м это было, на море поднялись неимоверно большие волны. Мы в домино играли, немецкие костяшки были, трофейные. Тут волна выросла, как цунами, наверное. Мы в ужасе только успели одежду свою схватить и отбежать подальше, а подстилки и домино вместе с панамками утащило в воду и смешало с песком.
Я рос в одном доме с сестрой и тремя двоюродными братьями, а с одним из братьев разница была в две недели. Чтобы мы не дрались и не ссорились, нам покупали одинаковые игрушки, машинки одинаковых цветов. Мы много шкодили, а я любил залезать в телевизор и вытаскивать из него всякие запчасти. Разберу, разгляжу и оставлю внутри. А взрослые недоумевают – почему опять телевизор не работает?
На праздники все собирались вместе, и накрывался большой стол. У отца была большая семья – четыре брата и сестра, и все приходили с семьями и детьми. Помню, как отмечали еврейский Новый год. На этот праздник подарки не дарятся, но у нас так было заведено, чтобы надето было что-то новое. Помню, в какой-то период дед в обувном магазине работал, и обувь у него была дефицитная. Мне лет 14, а ноги уже совсем взрослого размера. Дед зовет нас с братом к себе, открывает шифоньер и говорит: «Выбирайте». А там коробки с модной тогда чехословацкой обувью «Цебо», помните? Ох, это была какая-то особенная радость найти себе пару по вкусу!
Так вот, поздно вечером во главе стола садился дед и читал Тору. А на столе — рыба, гранаты, яблоки, морковь, и все такое аппетитное. Но порядок был строгий – пока дед не сядет, никому не позволяли. Причем не только на праздники, но и каждый день. Ждали его возвращения из синагоги и ужинали вместе. Это обедать могли вразнобой, но ужин – святое.
Дед… Он меня очень любил, наверное, сильнее остальных внуков, и везде водил с собой. Его знал весь город. С каждым он останавливался поговорить, и я видел, с каким уважением к нему относятся. Сколько себя помню,он ходил в синагогу и соблюдал все предписания. Ему даже предлагали стать раввином, ведь его отец Хизгил был учителем религиозной школы, но дед ответил, что не имеет на это морального права, так как работает в магазине.
Я любил играть с его печаткой, у него такой перстень был красивый, филигранный, с инициалами «С. Х.». Когда деда не стало, я постеснялся попросить бабушку, чтобы его отдали мне, и до сих пор жалею об этом.
Большой двор, где жили дед с бабкой, на Буйнакского, 18 – еще одно мое любимое место в Дербенте, я его во всех подробностях помню. Недалеко, около Абдулаевских бань, сидела старушка, совсем старенькая еврейка, и семечки продавала. В мешочке – два стаканчика, по 3 и по 5 копеек, и газетные кулечки. А детвора подбегала к ней, хватала пригоршню семок и убегала. Бабуся ругалась им вслед на еврейском, их было не догнать.
Помню Мишу Потапова, Славика, мальчишек, с которыми мы играли в футбол и как-то разбили чье-то стекло на веранде, тогда у всех такие были. Сильно порезались и смывали кровь под краном, чтобы никто не узнал, что это мы. Но хозяйка все равно подняла крик, а дед достал целое стекло и сказал: «Нате, за стекло разговор не ведите. Вон, сколько хотите, стекла есть».
А еще я испортил приданое тети Гали. Ей стулья красивые привезли, деревянные, с бордовой обшивкой, а я на один стул чернила вылил. Большое такое пятно образовалось. Не помню, наверное, пришлось новый стул покупать, пятно вывести было невозможно. И хобот у слоника тоже я отломал. У нас их даже не семь было, а как минимум 14. Стояли такие красивые, на вышитой салфеточке. А мы взяли поиграть только, постучать друг об друга лбами. Один и не выдержал.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА