Квартира располагалась в старом доме с просторными комнатами и высокими потолками. До этого тут была даггазовская контора, потом ее распределили под жилье. Здесь жил первый секретарь горкома партии, его водители, а во дворе у нас гараж был, стояли даггазовские машины. Они все были американские – доджи, виллисы, шевроле, студебеккеры. Машины заправляли прямо тут, из резервной скважины. Поэтому запах бензина для меня – это любимый запах детства.
Двор у нас был шумный и дружный. И независимый, как вся улица Канделаки. Мы были настолько сплоченные, что нам никто не был указ. Драться улица на улицу – всегда, пусть даже особой причины нет – кого-то задели, из-за девчонок… Драться против всех, по очереди – тоже горазды были. А когда надо было против нижней или верхней части города, тогда уж мы с другими объединялись.
В первой квартире жил дядя Ваня, инвалид, фронтовик. Дядя Ваня умел, как нам казалось, всё. Всех мальчишек во дворе научил паять, играть в карты, домино (у него домино немецкое было), нарды. И пить учил, так говорил: «Мальчишки, пить можно. Два условия. Если бутылка одна, а в компании 10 человек, пей всё, что тебе нальют. А если компания маленькая, а бутылок 10, пей только первую и последнюю рюмки».
А сына его Валеру посадили за то, что он на стенке написал «Йосик – жид». Не знаю, какого Йосика он имел в виду, но это было при Сталине, и 5 лет ему дали. Он вернулся с туберкулезом и прожил недолго.
У нас в доме, наверное, образование больше всего ценилось. И принципиальность. Оба, и мать, и отец, знали по несколько языков. Мама — немецкий, английский, румынский, итальянский, греческий, украинский и латынь. Имела диплом, позволяющий преподавать английский, но в школе вела почему-то математику. Свою маму привезла с собой сюда, бабушка жила с нами. У нее 2 класса образования было, но в доме нет ни одной книги, которую бы она не прочла. До самых своих 87 лет читала.
У отца была феноменальная память, он знал несколько языков – турецкий, курдский, китайский, арабский, наизусть Коран читал. Когда он работал начальником отдела снабжения на заводе шлифовальных станков, то свыше 10 тысяч наименований комплектующих знал наперечет – какой номенклатуры, на какой полке и в каком количестве на заводе имеется запас материалов!
В то же время поражала его кристальная честность. У него на заводе расходуется 40 тонн краски, но если он приносил домой баночку той же краски, чтобы покрасить пол, он обязательно сверху клал квитанцию.
Он во всем был такой. Когда мне было лет 11, я сказал отцу: «У всех мальчишек есть велосипеды, я тоже хочу». Он ответил: «Заработай – купи». И вручил мне молоток. Он тогда был директором сокового завода и отправил меня на летних каникулах сколачивать ящики в тарном цехе. Им руководили дядя Муртуз и дядя Сережа, оба фронтовики, с боевыми ранениями. А ящики забивали слепые из общества слепых. Но как они работали! С одного удара забивали! В общем, отпахал я там целое лето и заработал 250 рублей. Но этого было мало, велосипед стоил 548 рублей. Думаете, отец добавил мне денег? Нет, он сказал так: «На будущий год еще постучишь, еще заработаешь».
На следующий год я заработал еще около 300. Но денег опять не хватило, всего каких-нибудь 50 рублей. Дядя Муртуз решил мне помочь и приписал в наряде, что я заработал то, что нужно. Естественно, это прошло через бухгалтерию, и я получил на 50 рублей больше.
Не знаю уж, как отец узнал, но он вызвал бедного дядю Муртуза к себе и обрушился на него: «Подлец, ты хочешь из моего сына вора сделать? Пиши заявление и уходи!» За дядю Муртуза вступились другие фронтовики, еле уговорили отца. 50 рублей отец вернул в кассу, мне сказал: «Воровать нельзя», — и сам добавил мне недостающую сумму. Велосипед я купил, и он прожил долгую жизнь, мой сын на нем гонял. А зимой смазанный висел в сарае. Когда сын окончил школу, мы подарили велик четырем сыновьям соседей тети Бати (Батиё) и дяди Левы. Через день-два от него рожки да ножки остались.
А вот еще раз что произошло. Был у отца близкий друг один. Тоже фронтовик, кавалер ордена Александра Невского. У этого человека племянница была (не знаю, на самом деле или просто он просил за кого-то), которая в педучилище поступала. А мама в то время как раз там работала, ну и помогла совершенно бескорыстно. Приходит этот человек к нам и тихонько деньги на подоконник кладет. А когда уходить собрался, отец его спрашивает:
– Что это ты там положил?
– Это копейка, – отвечает, и объясняет, за что.
– Какая еще копейка? Моя жена копейки не собирает! — Засунул ему деньги в карман и так хлопнул по спине, что тот, бедный, кувырком слетел с лестницы. Но отца уважать после этого не перестал.
Кстати, знаете, фронтовики бывшие с презрением относились к тем, кто, будучи здоровым, откосил от службы. И даже не скрывали этого. Как-то, я уже работал, мне звонят из горотдела и говорят – на твоего отца заявление поступило, будто он соседа топором хотел зарубить. А отец физически сильный был, одной рукой в щепки дрова разносил. Так вот, отец в сарае колол дрова, «Титан» хотел растопить. Идет мимо этот сосед, а у него на пиджаке медаль «25 лет Победы». Папа оторопел: «Гриша, ты что одел? Это ж люди в окопах, под пулями зарабатывали, а ты как побрякушку какую-то, как значок носишь!» А тот отмахивается, мол, «это такие балбесы, как ты, в окопах сидели, а кто умнее, купить может». Тут уже отец не выдержал, топор поднял и за ним. Как этот невысокий, на коротких ножках человечек, долетел до отдела милиции вперед моего здоровенного, высокого отца, для меня до сих пор загадка. Но долетел и быстренько заяву катать.
Я неплохо учился, но в 9 классе меня из школы выгнали. Дело было так. В местной воинской части было радиотехническое подразделение. Его как раз расформировали, и я там нашел много полезных деталей. Сам намотал трансформатор, собрал усилитель, который гремел так, что было слышно от школы до вокзала, подготовил все к школьному вечеру. А моих друзей из спортивной секции на этот вечер не пустили – комсомольский актив школы строго следил за порядком. Ну, я не стерпел и поколотил секретаря комитета комсомола и кого-то еще. Отделался строгим выговором, но со школой распрощался и в вечернюю школу пошел.
И начал учебу там опять с драки. Прямо 3 сентября. Была у меня тогда девчонка, и влюбился в нее один приятель, собрал человек шесть, и они поджидали меня после занятий. Сломали мне нос, но я умудрился сломать ему челюсть. Когда я пришел домой с разбитым лицом, отец уже знал, что произошло. Потащил меня к ним домой и говорит: «Я бы не пришел, такое бывает, мальчишки должны через это пройти. Но если бы это было один на один. А так нечестно…» Отец того говорит: «Ладно, ты смотри, он с ним что сделал». И вывел сына, а у него все лицо перемотано.
В 1-й школе вместе с моей мамой преподавал математику Илья Федорович Потемкин, из тех самых Потемкиных, только из обедневшей ветви этого рода. Сильный был педагог и умнейший человек. До революции он работал в представительстве Российской Империи в Китае и в совершенстве знал китайский и немецкий. А жена его Татьяна была из рода Кшесинских, помните ту самую прима-балерину? Я в детстве видел у них фотографии фрейлин, царских придворных, каким-то чудом у них все это сохранилось. Селиться таким людям разрешалось только на окраине советской империи. вот они и попали в Дербент.
Жили они очень тихо и даже убого, в перестроенной бане рядом с верхним рынком, мне всегда их жалко было. Такие беззащитные, порядочные. Еще и их единственная дочь Катюша скончалась в 22 года от менингита, и они так и остались вдвоем со своим горем. Папа, по маминой просьбе, опекал Илью Федоровича – выписывал ему дрова.
А я почему-то запомнил, как они вишневое варенье варили. В тазике, на керосинке, как в фильмах показывают. Кажется, для них это одна из немногих радостей была в жизни.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА