Недавно у меня состоялся разговор с одним из моих читателей. Он также является моим товарищем. Темой разговора было все то, что я пишу в газете «Молодежь Дагестана». Он, оказывается, прочитал по Интернету почти все мои рассказы, но газету нашу даже в руках не держал. «Зачем? В Интернете все есть», — сказал он «с ученым видом знатока». Сразу говорю: эти его слова мне не очень понравились. Может быть, потому я и не очень откровенен был с ним в том разговоре. Однако постараюсь быть предельно откровенным с вами сейчас, дорогие мои читатели. |
Относительно рассказов моих он просто сказал: «Неплохо написано». Вы понимаете, что такое «неплохо написано»? А я нет, не понимаю. Такую оценку своей работе не приемлю. Я думаю вот так: нужно писать хорошо или вовсе не писать.
Короче говоря, товарищ мой много говорил, а толком, по моему мнению, ничего не сказал. Давайте я передам, как он выразился, тот «откровенный разговор» максимально близко к тому, как он протекал. Потом и будем рассуждать.
Сидели мы в баре за кружкой пива и непринужденно беседовали. «Вот вы везде в своих рассказах пишете «я», «я», «я», – говорит мой товарищ. — Не лучше ли дать какое-либо имя своему герою и вести повествование от третьего лица, как делают все пишущие?» Я решил не давать прямого ответа этому в крайней степени глупому вопросу и постарался перевести все в шутку: поверьте, не люблю говорить о том, что пишу и как пишу. Я тогда даже пожалел, что принял его приглашение и пошел с ним в пивной бар.
Не ответив моему собеседнику на его прямой вопрос, в свою очередь, спрашиваю у него, учился ли он в одиннадцатом классе. Он говорит, что после девятого класса уехал из села и потому учиться в одиннадцатом не мог. Вот потому, оказывается, и задал он тот, мягко говоря, некорректный вопрос.
На уроке литературы по творчеству В. Маяковского в одиннадцатом классе я почти всегда читаю учащимся ответы поэта на вопросы из зала во время его многочисленных выступлений. Ему часто задавали каверзные вопросы, и он давал на них достойные ответы. Вот один из них.
— Маяковский, вы считаете себя пролетарским поэтом, коллективистом, а всюду пишете: я, я, я.
— А как вы думаете, Николай Второй был коллективистом? А он всегда писал: «Мы, Николай Второй…» И нельзя везде во всем говорить «мы». А если вы, допустим, начнете объясняться в любви к девушке, что же вы, так и скажете: «Мы вас любим?» Она же спросит: «А сколько вас?»
Вот об этом мой собеседник, оказывается, не знал, иначе не задал бы тот вопрос и дал бы мне возможность спокойно выпить кружку пива. Потом он спрашивает, почему это я в одном своем рассказе веду повествование от третьего лица. «Что за дурацкие вопросы?» — возмущаюсь я про себя. Тогда я ему не ответил. Отвечаю сейчас: из-за своей чрезмерно излишней скромности. Ведь все то, что описал я и в том рассказе, тоже происходило именно со мной. Так зачем же выдумывать не существовавших в жизни героев, давать им имена и приписывать им то, чего они не делали? Не лучше ли взять и написать все от первого лица и рассказать о том, как это в жизни было?
И еще он стал упрекать меня в том, что мой литературный герой во всем положительный образ, никого не боится, всех бьет. Я не помню, чтобы где-нибудь говорил, что он «всех бьет». И в доказательство тому приведу одну маленькую историю, в которой бьют и его. Может быть, тогда успокоится мой товарищ.
Случилось это как в том анекдоте, где говорится… Лучше я расскажу вам тот анекдот. Итак, в переполненный автобус на одной из остановок заходит один здоровяк и громко спрашивает: «Кто из вас Вася?» Прошла минута, другая, но никто не отвечает. Он говорит: «Я спрашиваю в последний раз: кто здесь Вася?» Тогда, растолкав прижавшихся друг к другу людей, вышел вперед очень худой паренек и отвечает: «Я». Здоровяк одним ударом свалил доходягу на междурядье сидений и начал бить его ногами.
Когда на следующей остановке амбал вышел, пассажиры подняли пострадавшего. Тот громко смеялся. Удивленные этим необычным явлением, люди спрашивают: «Чему ты смеешься? Тебя только что жестоко избили». А он спокойно так говорит: «Я его обманул: меня зовут Федя, а не Вася». Говорил он так, будто это он над Рейхстагом красное знамя водрузил. Ну, каков анекдот? Так же случилось и со мной однажды. Почти так же.
Это было в восьмидесятые годы. Зимой я зачем-то приехал в наш город. После того как изрядно выпили с товарищем в гостиничном ресторане, я поехал с ним на железнодорожный вокзал, вошел в вагон, чтобы проводить товарища в дальний путь. Не успел я выйти из вагона, как поезд тронулся. Мы решили, что выйду я в Махачкале 1, и продолжили пить в купе.
Когда я, изрядно выпивший, сошел с поезда в Махачкале 1, был уже вечер. Сесть бы мне на автобус и поехать домой (остановился я в гостинице «Кавказ»). Нет же. Потянуло меня к подвигам, как того «не Васю» из анекдота. Захожу в тир, громко здороваюсь и требую пульки и кисточки. Скоро в тире собралась молодежь призывного возраста. Я за всех покупал «боеприпасы», и мы, наверное, стреляли на спор. Или деньги мои кончились, или начинал я трезветь, решил, наконец, уйти. Помню, как попросил ребят тех показать автобусную остановку.
Они и «показали». Шли мы по какой-то узкой дорожке между кустов. Вдруг сильно ударили меня сзади велосипедной цепью по шее. Я упал и потерял сознание. Когда же пришел в себя, они уже, проверив под фонариком, обратно совали в мой карман мои документы. Я посмотрел вперед и увидел свет на площадке и автобусы. Как только документы оказались на месте, резко встал и побежал вперед, как бегут на стометровке.
Рядом с остановкой автобуса было и отделение милиции. Милиционеры играли в карты. Я стал их обвинять, как те щедринские генералы обвиняли мужика, спящего под кустом, когда они, генералы, «умирали с голода» на необитаемом острове. «Спишь, лежебок! – накинулись они на него. — Небось и ухом не ведешь, что тут два генерала вторые сутки с голода умирают!» (Салтыков-Щедрин «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил»).
Я же говорил примерно так: «Вы здесь в карты играете, рядом с вашим отделением людей убивают». Я им рассказал все, что случилось. Мне показалось, что этих ребят они хорошо знают и понял, что их искать не станут. И я никаких заявлений не стал писать. Меня отвезли в гостиницу. В своем номере в гостинице проверил задний карман джинсов, куда всегда клал деньги на всякий случай: деньги были на месте. Шантрапе досталась только мелочь, авторучка и носовой платок. Тогда я злорадно засмеялся, именно как тот «не Вася» из анекдота: деньги и документы мои были целы. Даже не догадались снять с меня модный в то время овечий полушубок.
На следующий день у меня на лице появились кровоподтеки: видимо, они били меня лежачего ногами по лицу, когда я был без сознания. В таком виде уезжать домой я не мог и решил остаться в городе на неделю. Только переехал к друзьям на квартиру. О том, что сам спровоцировал тех ребят на грабеж, я, конечно, никому не стал говорить.
Два слова и по тому, что герой мой «никого не боится». Боится. Не бывает людей, которые совсем не боятся. Помните повесть А. С. Пушкина «Выстрел» из «Повестей Белкина»? Как задрожал обидчик Сильвио (за Сильвио оставался выстрел от дуэли, который он мог сделать, когда захочет), когда Сильвио пришел к нему в его медовый месяц и решил сделать свой выстрел. Сильвио же настоял на том, чтобы опять бросить жребий. И граф согласился опять стрелять первым и не попал в Сильвио с десяти шагов. А ведь он был когда-то отличным стрелком и беспечным дуэлянтом.
Значит, «бояться» или «не бояться» не только от одного тебя зависит. А ведь тот граф из повести в молодые годы жизнь в копейку не ставил и на дуэли с Сильвио перед дулом пистолета ел черешню и плевался косточками. А после женитьбы на любимой девушке уже не хочет умирать. Вот так же бывает со всеми. Так же было и однажды со мной.
Мне тогда было тридцать пять лет. Я вернулся из Ростова после тяжелейшей операции и пока еще ходил с костылем. Однажды по приезде в город сходил на вечерний сеанс в кино в кинотеатре «Дружба». И вот иду после кино к остановке автобуса. Подходит ко мне молодой человек и просит сигарету. Я тогда временно не курил. Ограничиться бы мне дежурными словами «не курю». Нет же. Я решил дать незнакомцу совет и добавляю к сказанному: «И вам не советую».
Парню это не понравилось, и он встал передо мной, ничего не говорит и с каким-то намерением (мне так показалось) смотрит на меня. Я тоже смотрю на него. Мы долго смотрели друг на друга. Потом я повернулся и ушел, не приняв вызова. Да, это был вызов, и я его не принял. Разве поступил бы я так до операции? Конечно, нет. Значит, я испугался. Да, испугался. В один какой-то момент собрался было резко ударить его концом костыля в глаз, но не сделал этого. Для этого у меня хватило бы сил и после операции.
А может быть, и не было никакого вызова и я правильно сделал, что не ударил? Не знаю. Поверьте: я никому об этом до сих пор не рассказывал. И думаю, что зря так разоткровенничался и на этот раз.
«Чай, теперь душа твоя довольна», как говорит старик своей старухе из сказки А. С. Пушкина, дорогой мой критик и советник, любящий «откровенные разговоры». А теперь я тоже хочу дать тебе один маленький совет: прочти в Интернете комментарии к моему рассказу «Аромат свежего хлеба» и потом подумай, стоит ли тебе быть моим литературным критиком.
Гаджимурад Раджабов