Мы приехали в Дербент во время войны. Отец мой в органах работал, и его отправили сюда ликвидировать банду дезертиров. Они такой страх на всех наводили, разбойничали, грабили. Это был 43-й год. |
Отец мой из Касумкента, а мама из Куйбышева, татарка. Она с матерью и сестрой в конце 20-х годов приехала оттуда в Огни. А там папа как раз работал директором школы. Так они и познакомились. Потом он стал работать в НКВД, и они много переезжали с места на место.
Помню, что в Дербенте тогда было очень напряженно. Немцы уже стояли недалеко, и все готовились, ставили каменные заграждения поперек улиц, от стены до стены. На Коммунаров строили, помню прекрасно, потому что мы тогда там жили, в частной квартире, ниже площади, где раньше суд был. Все улицы были так перекрыты.
Нам дали комнатку в одноэтажном доме, с улицы надо было подняться на несколько ступенек. Они вели в общий коридорчик, справа жили мы, слева хозяйка-азербайджанка, с двумя детьми чуть старше меня, у нее муж на фронте погиб. До сих пор ее лицо помню, оно было очень грустное, а голова вся седая, хотя она ровесница моей мамы, и всегда темный платок на голове. Дочку звали Сурия, мы с ней играли. Отец, когда приезжал из командировки, обычно привозил что-нибудь съестное. Хлеб, сыр, иногда муку (мама пекла, когда была возможность, и отправляла посылки с печеным на фронт), и мы обязательно половину отдавали им. Если что-то тяжелое, мама несла сама, а полегче — я.
Помню, как выходила из нашей уютной комнаты, пересекала коридор и стучала в хозяйкину дверь. Она медленно приоткрывалась, и там была совсем другая жизнь, какая-то печальная и очень бедная. Только на стенке висели фотографии: портрет ее погибшего мужа, фото, когда они только поженились, такие радостные лица…
Отец в то время о делах почти ничего не говорил, только возвращался поздно. А мы с мамой вдвоем сидели и ждали его. Иногда у окна сядем, иногда просто на диване. Даже чай пить не всегда хотелось, переживали сильно, ну а как же еще, он ведь за бандитами гонялся! У мамы был большой теплый платок, она укрывала себя и меня, так мы и сидели, обнявшись, пока папа не постучит в дверь.
Только один рассказ я от него слышала о работе. Они долго не могли поймать главаря банды, его звали Эмир-агай. И послали отца, потому что он с этим главарем из одного района был, до войны еще его знал. Отец пошел на встречу безоружный и говорит Эмир-агаю: «Мы с тобой знакомы, друзья были. Смотри, я без ничего пришел, ты с оружием…» Уговорил его сдаться. Правда, на каких-то условиях, но все же тот его послушал.
Папа очень смелый был, бандиты его боялись, у него даже прозвище было соответствующее – Кара-Мустафа, Черный Мустафа. А честные люди уважали.
Потом папу перевели в Каякент на 4 года, и мы уехали с ним, все равно своего жилья у нас не было. А когда вернулись, уже после войны, нам дали квартиру на Ленина, 73, где мы прожили много лет. Отец вскоре ушел из органов на автопредприятие, и дом часто был полон гостей и его друзей.
Мама же готовила великолепно! Когда гости приходили, что-то такое выдумывала, что просто пальчики оближешь. Она и свою, татарскую, еду не забывала: бешбармак делала, лагман, всякие сладости традиционные, типа халвы чак-чак. И здешнюю кухню моментально освоила. Если мясо было в доме, готовила долму, курзе, чуду, все, что делают здесь. А какие она пироги пекла! С курагой, с яблоками, с капустой. Я от нее всему научилась.
Еще мама большая аккуратистка была. Ее машинка «Зингер» обычно стояла на тумбочке, но когда мама шила, ставила ее на обеденный стол. А чтобы машинка не стучала и не портила стол, мама под нее подкладывала кусочек ткани, сложенный вчетверо. Байковый, мягкий. Он был специально для машинки. У мамы все было специальное, отдельно для чего-то: тряпочки для глажки, для машинки.
Вот подумать – война же была, потом послевоенные, тоже неспокойные годы, да мы еще переезжали все время, а мама каждый раз на новом месте принималась раскладывать вышитые салфеточки, обзаводилась тряпочками для всего, будто нет ни нищеты, ни опасности, ни войны. Об этом времени у меня такие воспоминания – на столе красивая вышитая скатерть, старинная, мамина, и мы всей семьей на стол накрываем, гостей ждем. Ощущение праздника, запах пирогов в воздухе.
У нас же дома я и с Абдулом, с будущим мужем своим, познакомилась. Он водителем был у отца. Привозил его на обед домой и с ним заходил. Отец же ни за что его голодным не отпускал. Тогда я на него внимания даже не обращала. Я ведь еще ребенком была, 13 лет всего. А он на 8 лет старше. И 6 лет он добивался согласия моего и родителей! Все это время приходил к нам в гости, с матерью, с сестрой, с ней мы даже подружились.
Я в это время жила обычной своей молодой жизнью. Даже на танцы ходила, в желдорклуб, в кино «Родина». А со мной сопровождающие – тетя и ее подруга. Я танцую, а они на лавочке сидят, наблюдают. А чего наблюдать, мы даже вальс только девочка с девочкой танцевали, такие застенчивые были.
А Абдул образование получал и продолжал отца моего уговаривать. Но папа ни разу не спросил меня, не принято в те времена было с отцом на такие темы говорить. Да я и сама не знала, и маме говорила – не знаю, мол, хочу я за него замуж или нет. В конце концов, Абдулу удалось расположить к себе и родителей, и меня, и в 50-м году мы поженились.
Свадебное платье мое… такое разве забудешь? Папа откуда-то привез материал, по-моему, крепдешин, он был нежного кремового цвета. Портниху нашли хорошую в магале. Тогда не шили длинные платья, до пят, я первая сделала. Фасон был такой: отрезное под грудь, а ниже чуть расклешенное, клиньями, с длинными рукавами, и изящный высокий манжет с пуговичками. И на голове тонкий белый платок, его родные жениха принесли. А туфли, кстати, я не помню. Только точно скажу, что они новые были, отец ни за что бы не дал мне надеть старые. Отец снял зал зональной опытной станции на Буйнакского и там сыграл мне свадьбу.
В приданое я получила шифоньер, стол и шесть стульев, никелированную кровать с шариками и большое зеркало. Зеркало мы купили с рук, на толкучке около рынка. Постельное белье мама нам сшила сама. С посудой было тяжело, но мама отдала мне свою, и еще я получила старинный сервиз от отца, который и ему достался по наследству. Одно блюдо из этого сервиза хранится у нас до сих пор.
Поселились мы на Буйнакского, в квартире, где жила семья мужа – мать и четыре брата. Нам выделили комнату, сами жили в другой. Еще коридорчик был, разделенный перегородкой. За ней уже территория соседей. В углу коридорчика-галереи стоял умывальник, в который надо было носить чистую воду, а потом сливать из тазика использованную. Но муж и братья его делали это по очереди, споров и недовольств не было никогда.
Они дружные были, и вообще чувствовалась любовь в семье, уважение. Девери все были младше меня и почти сразу стали звать меня «маленькая мама». Я быстро привыкла к ним и к свекрови, называла ее «диде». Она хоть и властная женщина была, но детей своих безмерно любила. Муж ее умер в 40-м, его в Ахтах лечили от малярии и заворачивали в мокрую простыню, а оказалось, воспаление легких было. Она одна подняла детей – семерых сыновей и дочку.
Один деверь рано умер, а его жена оставила детей. Сначала просто дома закрывала и уходила или ко мне приводила. Соседи мне звонили: «Ася, дети плачут, пожалуйста, приди». И я их забирала к себе. А потом решили официально их забрать. Пошли в исполком, написали заявление на усыновление старшего. Когда его комиссия спросила, с кем он хочет жить – с мамой или с дядей, он выбрал дядю. Так у меня появился еще один сын, а между ним и родным сыном разница в 8 месяцев. А младшего взяла золовка.
По-русски свекровь говорила плохо, а я знала лезгинский язык, но у нас другое наречие было. И я решила – пока не научусь, буду на русском объясняться. Но я же все понимала! А они на своем говорят и все меня хвалят. Потом свекровь догадалась и говорит: «Как ты схитрила!» А я говорю: «Я просто слушала вас, ничего же плохого не делала. Просто не вступала в разговор».
С мужем и его братьями потом уже, в 60-е, такая история была. Абдул тогда уже директором автопредприятия был, и три брата его там работали. Узнали они о Карибском конфликте и решили помочь коммунистам. Отправили в Москву телеграмму, мол, готовы добровольцами ехать на Кубу! Все мы водители и можем пригодиться. Но их почему-то не взяли, только телеграмму в газете «Правда» напечатали. Они такие были, смелые и решительные.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА