Отец мой участвовал в Великой Отечественной войне почти с первых ее дней и несколько раз был ранен. После последнего ранения его из госпиталя отправили домой. Тут и война кончилась. |
Наши учителя, потом мы, когда сами уже стали учителями, каждый год на 9 Мая приглашали участников войны в школу. Оттуда все вместе в строю шли к памятнику в центре села и возлагали к его подножию полевые цветы. Здесь они, участники ВОВ, рассказывали нам о том, что с ними было на войне, и часто о том, чего не было.
Видимо, им самим уже надоело рассказывать каждый год одно и то же, вот они стали придумывать для очередного раза что-нибудь новое. Иногда это доходило до того, что некоторые из тех, кто в войну и не видел врага, стали говорить о том, как убили или пленили немецкого генерала. Школьникам именно это и нужно было, и они им верили. Потом дети сами уже по-своему рассказывали друг другу те же истории. По их рассказам выходило, что их какой-то сельчанин за какой-то подвиг был представлен к званию Героя и только по не зависящим от него обстоятельствам так и не получил заслуженной награды.
Много у нас говорили об Абдулкариме. Он, по его же рассказам, был в самом пекле войны. Это был неграмотный и неразговорчивый человек, работал чабаном до войны и после войны. Мы вынуждены были верить тому, о чем он рассказывал: просто он не способен был столько придумать, и еще он рассказывал о войне как бы нехотя. Это нас и подкупало.
И этот самый Абдулкарим в последние годы своей жизни пас за селом колхозных быков. И жил он там же, на пастбище, в шалаше. И вот мы с Гришей, его ближайшим родственником, однажды решили выведать, насколько искренне рассказывает он о войне.
Скоро с обедом пришла туда жена его Патима. В беседе фронтовик разоткровенничался и рассказал нам несколько случаев из своих военных лет. Я же постараюсь кое-что из них пересказать.
Шутки не понял
Перед артподготовкой вызвали Абдулкарима к командиру, дали ему лошадь и подводу и приказали поехать в какой-то отдаленный населенный пункт за артиллерийскими снарядами. Ему долго объясняли, куда ехать. И, наконец, он понял, где село это находилось, и отправился туда. Там быстро погрузили ящики со снарядами на подводу, а ящик с патронами от автомата дали ему на плечи. Когда мы спросили, почему это еще ящик на плечи, он не смог дать вразумительного ответа. Видимо, подшутили те, что на складе, над «чуркой»; он же не понял шутки и тащил на себе тот ящик до конца.
Абдулкарим вел лошадь на поводу и прибыл туда, откуда послали за снарядами, поздно вечером. «Все были убиты, не было ни одной живой души, — сказал он нам совершенно серьезно. — Куда-то ходить было уже поздно, и на ночь лег я между убитыми». Утром с груженой подводой и с ящиком на плечах его нашли наши бойцы из передовой части.
Все хотели… в плен!
Это и есть тот самый случай, за который, по мнению наших сельчан, его должны были достойно наградить. Послали Абдулкарима опять, то ли на разведку, то ли еще куда-то. И случайно оказался он во вражеском блиндаже. «Хотел убежать, как только увидел много врагов», — сказал он. А враги с криком «рус Иван!», подняв руки вверх, побежали за ним. Он остановился, собрал их автоматы, взвалил, сколько мог, на плечи. И пригнал в свою часть целый взвод врагов. «Там еще были желающие сдаться, но я испугался их и не взял», — завершил он свой рассказ. Мы с Гришей решили, что это были румыны или итальянцы: к концу войны они не хотели воевать и, говорят, сдавались в плен целыми ротами.
Он еще много чего нам рассказал. Наконец, мы спросили, хватало ли пищи на войне, т. е. хорошо ли их кормили. На что он ответил так: «Обед на двести человек привозили в походной кухне после боя прямо в окопы, а в живых оказывалось человек пятьдесят или сто, и потому наедались мы вдоволь».
Когда Гриша спросил, пил ли он те сто граммов водки, что иногда давали перед атакой, он сказал, что не пил и отдавал соседу. Вот так и воевал наш Абдулкарим.
Со змеёй в сапоге
Да и в мирной жизни бывали с ним странные случаи. Будучи чабаном, в горах и степи он спал в обуви и, конечно же, не раздевшись. Товарищи его рассказывали о том, как он однажды целую неделю жаловался на зуд в ноге, и, когда по их совету снял обмотки, накручиваемые на ноги поверх мокасин, выпала оттуда живая змея.
Из вернувшихся с войны моих сельчан самым геройским был Магомед Гасанов. У него была медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. И был он довольно грамотным человеком. Мы часто приглашали его в школу. Рассказывал он правдивые интересные истории. По фамилиям знал всех своих командиров — от командира взвода до командующего армией. На войне он в разное время бывал связистом, стрелком и разведчиком. Он мне показывал шрам на плече, оставшийся от укуса «языка», которого всю ночь тащил на себе.
Гасанов сам был высокого роста и говорил, что и немцы были высокими. Он также говорил, что шли немцы в атаку, засучив рукава, и стреляли, не целясь, от живота. Выражение «стреляли от живота» я впервые услышал от него. Потом прочитал об этом в поэме Р. Рождественского «Двести десять шагов». Вот как пишет поэт:
Только виденье не проходило:
следом за танками у моста
пыльные парни в серых мундирах
шли и стреляли от живота!..
А вот отец мой совсем не любил рассказывать о войне. Мы наводили справки о его участии в ВОВ в Центральном архиве Министерства обороны и получили подтверждение, что был он на войне стрелком стрелкового полка. Сам он говорил, что был пулеметчиком, и часто вспоминал город Ржев.
Помните стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом»? Я несколько раз приглашал отца на урок литературы, когда проходили творчество А. Т. Твардовского, чтобы он что-то рассказал о Ржеве. Но он ни разу не пришел. Мне кажется, у нас почему-то тогда не любили говорить о боях под Ржевом. Вот и отец мой не любил об этом рассказывать. А стихи Твардовского отличные. Когда читаю их, иногда мне кажется, что убитый под Ржевом солдат, от чьего имени ведет повествование поэт, обращается именно к моему отцу… к тому, «кто остался в живых» после той бойни под Ржевом:
Я убит подо Ржевом,
Тот — еще под Москвой…
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
Далее он, тот солдат, говорит как бы с укоризной:
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Поверьте, и я считаю себя виноватым перед тем «погибшим подо Ржевом» солдатом за то, что отец мой с фронта вернулся, а он остался там, ничего после себя не оставив на этой земле. Вот что его больше всего и тревожит:
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Однажды я спросил у отца: «Какое оружие на войне было самое хорошее?» Он, почти не задумавшись, ответил мне: «Саперная лопата и каска». Я думал, что скажет: пулемет, автомат или штык в рукопашном бою. И в подтверждение своих слов он сказал: «Вот неожиданно появляется в небе над степью фашистский самолет и начинает стрелять. И негде укрыться. Тогда ты саперной лопатой быстро роешь окопчик, залезаешь в него и надеваешь на голову железную каску. Тогда-то у тебя и остается хоть какой-нибудь шанс остаться в живых».
Меня не удовлетворил его ответ. Вспомнив Василия Теркина, сбившего вражеский самолет из трехлинейной винтовки (Твардовский, поэма «Василий Теркин»), я слегка про себя упрекнул отца в недостаточном проявлении им мужества на той войне. Он, будто прочитав мои мысли, говорит: «Если ты спрашиваешь, много ли фашистов я убил, я тебе скажу, что почти всю войну стрелял по врагу из пулемета и, наверное, кого-нибудь убил. А если ты действительно хочешь узнать, какое оружие лучше, я тебе скажу вот что: лучше, когда не будет на земле никакого оружия. Тогда не будет и войны», — сказал он как отрезал.
«И не надо делать из меня ни героя, ни… (он так и не докончил предложение). Я делал свою работу. Не знаю, хорошо ли делал, плохо ли, но делал ее почти четыре года», — добавил отец. «Я работник войны», — очень часто говорил он.
Жаль, что почти не осталось в живых этих «работников войны».
Гаджимурад Раджабов