Родился я в Гунибском районе в 1945 году, как мама говорила, «когда абрикосы уже упали». Не знаю, абрикосы у нас в июне-июле падают, а меня записали рожденным 15 августа.
В Дербент я попал в 63-м, приехал в культпросветучилище поступать. До этого, считай, нигде и не бывал, только проездом в Буйнакске и Махачкале. А тут город, старинный, с солидными такими крепостными стенами, с крепостью на горе. Конечно, он меня потряс, я же в горах вырос. А тут людей много, и все на разных языках говорят. Многое я увидел впервые — и автоматы с газированной водой, и кино, и море.
Мы приехали с другом Алимагомедом. Первым делом, пока экзамены не начались, решили на море сходить. Залезли в воду — хорошо! Только непривычно. Очень много воды, и сама вода соленая, не как в горной речке. Плескались, пока синие не стали, выходим на берег — а у Алимагомеда одежду украли. Хорошо еще, что деньги в училище оставались. И вот он на пляже сидел, я бегал. Сначала за деньгами, потом в магазин. Купил ему спортивный костюм (помните, синие такие были) и сандалии.
В училище меня приняли сразу, я и пел хорошо, и на всех струнных инструментах, и на баяне играл. А вот учиться было нелегко. С утра русский язык, математика, химия, биология, сельское хозяйство, после обеда спецпредметы. Не до моря стало и не до кино. Нас же готовили на директоров домов культуры, клубов, мы все должны были знать.
Директора училища звали Паша Магомедович Газиев, он многим за отца был, особенно ребятам из детдома. Все время им деньги какие-то подбрасывал — на одежду, на еду. А оркестровые классы вел наш классный руководитель Гусейн Магомедович. Увлеченный такой человек! Раз у нас отчетный концерт был, кажется, в 64-м году. Я обычно на одной домбре играл, а вторую рядом ставил, на случай, если струны лопнут. А тут кто-то ее уволок. И вот лопнула первая, потом вторая струна, я растерялся, уже не знаю, что делать. А рядом однокурсник мой сидит, он очень слабо играл. Смотрю, Гусейн Магомедович мне глазами знаки делает: хватай, мол, у него домбру. Я и хватанул! А тот как закричит на весь зал: «Ага!» Зал лег от хохота.
Еще у нас композитор Джумшуд Шеваньяевич Ашуров гармонию преподавал. «Горы спят в прохладе, дремлет ветерок…» — это его песня. Не слышали? «…Только море гладит берега песок. Южными ночами отступает зной. Светится огнями мой Дербент родной…». Строгий был, грамотный, говорил: «Музыкант должен разбираться в гармонии, в полифонии, особенно в баховской. Без этого он не музыкант». И мы, вчерашние аульские мальчишки, слушали эти новые слова и начинали очень собой гордиться.
Первое время жили мы в подвале училища, в огромной комнате, человек на 10-15. А потом разошлись по съемным квартирам. Мы с Алимагомедом сняли квартиру на Казимагомеда, 15 (это сейчас улица Рзаева) — одна большая комната и прихожка. Двор был общий, народу много. Хозяйки из-за веревок время от времени друг друга за волосы таскали и ругали на чем свет стоит. Мы в такие моменты старались носа не высовывать, не знали, как себя вести, когда женщины дерутся. С водой тоже были проблемы. У нас же зазорным считалось мужчинам за водой ходить. А тут за ней нужно было идти аж на Мехри-Булаги, еще в очереди стоять. Там с одной улицы очень хитрые люди приходили. Один займет очередь на всех, и пока вся его улица воду не наберет, ловить нечего. И опять женщины там все время скандалили. Поэтому мы выжидали, когда ночь наступит — и очереди нет, и нас с ведрами никто не видит.
Жили мы не бедно, родители присылали мясо, и мы сами готовили разные блюда: супчики, борщи, соусы — все с детства умели. Барашка нам на неделю хватало. И одевались неплохо. Я первый из нашего тухума поехал учиться, поэтому мне вся семья деньги посылала. У меня и у Алимагомеда была хорошая кожаная обувь и добротные пальто. Даже директор удивлялся, спрашивал: «У тебя отец миллионер, что ли?» Я говорю: «Нет. Животновод».
С нами учился мальчик-сирота из Гоцатля, тоже Алимагомед. За квартиру платить не мог, и мы его взяли к себе. Места на еще одну кровать не было, но сами кровати были высокие, и мы под одну положили два матраса и сделали ярус для него. А какое-то время с нами жил Вася. Он учился в духовной семинарии в Саранске, но сбежал в Дербент. Тоже очень бедно жил. Но из 23 рублей стипендии 7 посылал маме в Махачкалу. И его два костюма всегда идеально выглаженные были, вычищенные, выстиранные. Окончил училище и уехал. Больше я о нем не слышал.
Раз у кинотеатра «Родина» второго Алимагомеда избили. Ни за что, просто так. Он весь в крови и синяках пришел, такой щупленький, маленький, первокурсник еще. Мы собрались тогда все — и культпросвет, и сельхозтехникум, и аварцы, и даргинцы, и табасаранцы, и лезгины. Такие неслабые ребята, многие борцы под два метра ростом, и встали у кинотеатра, пытались обидчика найти. Тут милиция появилась, нас задержали. Директор наш приехал, заступился, нас отпустили. Хулиганов мы не нашли, но страху нагнали, и наших больше не трогали.
По выходным у нас в училище танцы устраивали. Со своими девочками с театрального и библиотечного отделений танцевали, их там больше, чем мальчиков, было. Танцевали вальс, он тогда в моде был. А пол цементный, подметки протирались, и обуви на месяц не хватало. Приходилось бегать в мастерскую, латки ставить.
В 60-х все дербентские ребята стали отращивать волосы, модно было. Но я по-прежнему стригся под полубокс. Ходил обычно в парикмахерскую на Ленина, чуть выше 3-й школы. Там хороший был мастер, Рома звали, еврей, мой ровесник. Он стриг сначала машинкой, потом подправлял ножницами и в довершение пшикал одеколоном, помните, такие резиновые груши были? Хорошо стриг и со студентов много не брал. А брюки-дудочки мне шил портной Борис, на Коммунаров жил, где теперь Диагностический. Строго 12 сантиметров по низу. Директор смеялся: «Магомед, кто с тебя брюки стягивает?» А я к последнему курсу уже женился и отвечал, что жена.
Свою будущую жену Тамилу я встретил в том самом общем дворе, где мы сняли квартиру. Мне тогда 18 было, а она еще в школе училась. Красивая, глаза черные, коса длинная, ей даже краситься не надо было. И семья у нее хорошая. Рассказывали, что у ее отца была своя собственная столовая. Если бедный человек приходил, он его кормил бесплатно. Говорили, мог прямо с себя рубашку снять, отдать этому человеку. Я его не застал. Он в 53-м году умер, с войны приехал раненый и долго не протянул. И Тамилина мать одна семерых детей воспитала. Так что я на эту девушку сразу глаз положил, но она три года не поддавалась. Ухаживать тогда не принято было, но я ей записку написал: «Ты мне нравишься», а потом и сватов послал.
Когда сказал родителям, что мне понравилась девушка в Дербенте, был шум. Они ведь мне уже невесту подобрали, мою двоюродную сестру. Тамилина мама тоже была против. Но мы настояли на своем. И 6 декабря 2016 года будет 50 лет, как мы поженились.
К свадьбе я готовился, конечно. Купил темно-синий костюм, хороший такой, и у спекулянтов рубашку белую. Со шрамом один еврей был, в Доме быта работал, двойную цену с меня взял, но рубашка была красивая. Еще купили кольца в магазине «Счастье». Тогда особых торжеств не устраивали, сели мы с Тамилой и двое свидетелей в «Волгу», поехали в ЗАГС (он в одной скромной комнатке размещался), расписались быстро и вышли женатыми.
Квартиру сняли на улице Кирова. Хорошие были хозяева — Яша и его мама, кажется, Сарой ее звали, она все нас угостить чем-то старалась. Но мы там недолго жили. На магале пустовал дом Тамилиного прадеда, туда мы перебрались и 12 лет там прожили. Там нас и землетрясение 70-го года настигло. Хоть и говорят, что Дербент на каменной плите стоит и ему разрушения не грозят, но очень страшно было. Дом был встроен прямо в южную крепостную стену, она толстая, и, когда началось, внутри стены все загудело, ходуном заходило, будто конец света настал! Я обоих сыновей схватил, под мышку сунул — и бегом из дома.
Я молюсь с детства. За это меня в 1968-м году из партии исключили. Из нашего села человек приехал, и мы пошли с ним на кладбище Кырхляр молиться. Пока я до училища дошел, меня уже продали. Сразу парторгу передали, собрание назначили. Старый директор училища мне советовал: «Скажи, что ты не молился». Но я врать не стал. «Тогда вам в партии не место», — сказали мне и исключили. Мы с тещей и до этого ладили, а тут она меня сильно уважать стала. У нее и сыновья были, и зятья, а она меня позвала и говорит: «Хочу, чтобы ты меня похоронил. Обещай». Знала, что не испугаюсь, все сделаю по мусульманским законам.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА