Мы приехали из Москвы в Дербент в 1957 году. Мне было три года. Я увидела асфальт и закричала: «Москва, Москва!» В моем понимании асфальт мог быть только в Москве. Асфальтированная площадка, которую я запомнила, была перед вокзалом. Но очень быстро я узнала, что таких улиц всего в городе две-три: Буйнакского, Пушкина, Ленина и Кобякова до туберкулезной больницы.
Жили мы в квартире, которую выделили на папиной работе. Папа, Евгений Шамолин, работал в «Водреме». Я смутно представляла, что это такое, но мне нравилось, как звучит название, и я с гордостью говорила, что мой отец там главный инженер. А мама была кондуктором. У нее была сумка кондукторская, билетики, иногда я ездила в автобусе и видела, как маме давали 5 копеек за проезд. А мама отрывала от круглого рулона маленькие билетики. Вообще-то мама по образованию фельдшер, во время войны работала хирургической медсестрой госпиталя, была на передовой. Но в дербентском здравоохранении участнице войны не нашлось места. Ей предлагали работу в самых отдаленных районах: Агул, Рутул. Мама не могла туда ехать, вот и стала кондуктором, а потом диспетчером, а еще позже начальником автостанции.
Учиться я пошла в 115-ю школу. Варвара Тимофеевна, учительница начальных классов, невзлюбила мою прическу. Мама мне заплетала косы с вечера, потому что рано утром ей надо было на работу, но кудряшки всегда выбивались из косичек. «Что у тебя волосы дыбом стоят?» — спрашивала Варвара Тимофеевна. Не отличалась я хорошим поведением, на язык была остра и парировала: «А у вас воротничок в пятнах, и от вас всегда чесноком воняет».
Помню еще Осипову Марию Шамаевну, учительницу математики, которая часто любила повторять: «Не понял в этом году — поймешь на следующий», — при этом загадочно улыбалась.
Гронский Георгий Васильевич, замечательный учитель географии, безуспешно спрашивал мою одноклассницу: «На ком ездят в пустыне?» Я раз пять с первой парты тоже без особого успеха пыталась подсказать, что на верблюдах. Но Аська не слышала. Но черт меня дернул в последний раз сказать: «На сусликах». Это она расслышала и выдала на весь класс. Хохот был страшный. Я была отличницей, активисткой. Три красные нашивки слева у пионеров на школьной форме означали: председатель совета дружины. У меня их было целых четыре. Это означало член городского штаба.
В 1967 году мы переехали в большой двухэтажный дом на 3-й Набережной, д. 136. Папа его выстроил со всеми удобствами, отопление проходило под полом. И в школу в старших классах пошла уже в 9-ю, недалеко от дома. Учителя в этой школе были другие. Одна из преподавательниц держала дома корову, вставала рано и на уроке могла задремать. Потом просыпалась, щипала одного из учеников и опять дремала.
За школой была дамба и железная дорога, одна колея вела к морю. Там была яма, а в ней кир (это вар такой, им крыши заливают), но это я потом узнала на собственном опыте. Стоял сентябрь, мы вышли из школы и пошли гулять. Я решила рассмотреть яму поближе и провалилась во что-то черное. Кир был расплавленный и мягкий. Подружки убежали, а меня вытащил проходивший мимо мужчина. Туфли остались в яме. Я пришла домой вся грязная, в кире и босиком. Мама до сих пор об этом не знает.
Вот после школы и стала парикмахером. Какое-то время проработала в салоне по переулку Казем-бека. Самая большая парикмахерская в городе была, «Центральная», директором там был мужчина по имени Раши. Ему почему-то не нравилась длина моего халата: «И что ты хочешь мне сказать, что халат надо подшивать под коленку?» За рабочую смену мы могли заработать 12—15 рублей. На эти деньги можно было хорошо пожить 5—6 дней. А если 13 рублей зарабатывали, рубль отдавали, считалось, удачи не будет с числом 13.
Мужчины-парикмахеры и в женском зале работали, дядя Ислам, дядя Саша — женские мастера. Внутренняя часть парикмахерской выходила во двор, где жили люди. Говорили, что на этом месте раньше был караван-сарай.
Был у меня один ухажер в то время, прямо сумасшедший какой-то. Я от него бегала, часто забегала к Розалии Петросян, которая жила в том дворе, отсиживалась у нее. Иногда дядя Ислам или дядя Саша прятали меня в шкафу.
Рядом с парикмахерской был «Пассаж». Синие куры с тонкой длинной шеей и головой там продавались, 1 р. 20 коп. за килограмм, цыплята для «табака» — 90 коп. Когда в продажу поступало мясо, дядя Борис отправлял к нам своего работника, и мы шли в «Пассаж» в мясной отдел. Но в очередь не становились, а стояли в сторонке. Дядя Борис делал знак глазами, мы уходили. Знак означал, что мясо надо забрать со стороны улицы Таги-Заде с заднего хода. Стоило оно 2 р. 20 коп. за килограмм. В молочном отделе работала Сима: невысокая тихая женщина. Там больших очередей не было. Масло сливочное покупали по 300 граммов на 1 р. 5 коп. Чтобы не замораживать. А вкус у него был!
Потом я перешла работать на Кобякова в небольшую парикмахерскую рядом с баней. С крыши в парикмахерскую всегда текла вода, никак не могли ее толком отремонтировать, но клиентов было много. Со мной сестры Пилькины работали, Люба и Люда. Лена Султанова, Лариса Султанова. Расценки были следующие: стрижка стоила 60 коп. Некоторые не забирали сдачу, платили рубль. Самой модной стрижкой была «сэссун». За нее модницы выкладывали целых два, а то и три рубля. Маникюр по прейскуранту стоил 35 коп. Но считалось верхом неприличия забирать 15 копеек, все платили по 50. Но если приходила заведующая книготоргом Валя Петросова, то все знали: она оставит рубль!
А на улице Кобякова жизнь била ключом. Однажды в салон зашла женщина, сотрудник милиции Валя Пиденко, в штатском, стала загонять всех прохожих: мужчин, женщин, детей. Мы спросили, а в чем дело? Оказывается, проезжал Брежнев. Рассказывали, что поезд стоял около получаса, наш генсек вышел, помахал всем ручкой, как он умел делать, и поехал дальше в Баку к Гейдару Алиеву.
Чего и кого только не видели за годы работы. Жила в Дербенте смуглая женщина по имени Джейран. Она часто приходила в парикмахерскую, говорила мне: «Если кто обидит — мне скажи». Для нее не существовало закрытых дверей. Она приходила в любое место и в любое время. Ее побаивались, потому что поступки у нее были непредсказуемые. Но ко мне она хорошо относилась, потому что моя мама всегда отдавала старую одежду ее бабушке, которая сидела на базаре и торговала семечками.
В салон часто приходила Галя Ифраимова, красивая высокая женщина, «законодательница моды». Она и сама модно одевалась, всегда ходила в шляпе, и у нее можно было купить красивые импортные вещи, которых в магазинах отродясь никто не видел: пальто с воротником из ламы, кожаный плащ. Приносила в парикмахерскую, потому что женщин всегда там было много, можно было подыскать клиенток. Денег эти вещи тоже немалых стоили, но кто мог себе позволить — покупали. Хотелось же выглядеть хорошо. Цену на вещи Галя называла, уменьшая в 1000 раз. Если она говорила 1 р. 80 коп., это означало, что пальто стоит 1800 рублей. Деньги огромные. Зарплата-то была от 50 до 120 рублей. Мы всегда все новости узнавали первыми: кто женился, кто развелся, кого обворовали, кто приехал, кто уехал. Каждый заходит, что-то да и говорит. Пока обслуживались и своими тайнами делились. Парикмахеры же, как психологи.
Между трехэтажным домом на Кобякова и гастрономом был Торг. Зира Сергеевна, профсоюзный работник Торга, всегда записывала меня на новогодние подарки. Они были самыми дефицитными, самыми «богатыми» и дорогими. За 1р. 20 коп. в большом пакете можно было найти и мандарины, и натуральный шоколад, и конфеты «Грильяж в шоколаде», «Мишка косолапый», «Белочка», и вафли нескольких видов, печенья, и другие радости для детей, ну иногда и взрослым что-то могло перепасть.
Выдавали подарки с внутреннего двора, который примыкал к бане. Там были огромные склады. Всегда на этих складах был дефицит: сгущенка, колбасы, чай, растворимый кофе.
По Кобякова кто только не проходил: этот район всегда славился своей неблагонадежностью и криминогенностью. Дальше парикмахерской был двор, который горожане знали как «сорокодворку». Его так назвали, потому что внутри него было 40 дворов. Но точное их количество никто не знал. Может, меньше, а может, больше. В закоулках этого двора находили себе приют все «темные элементы»: и воры, и девицы легкого поведения. Дворы были сквозные, можно было запросто улизнуть от любой погони. Да и милиция туда особенно не совалась даже днем, а уж ночью и подавно.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА