Дело происходило летом 1944-го. Было мне тогда уже много лет, «скоро семь». Пай- мальчиком никогда не был, лет с пяти я со стайкой пацанов, меня чуть постарше, совершал втайне от матери (работала она по десять часов, так что времени у меня было вволю) походы. И в соседние дворы. И набеги в пригородные колхозные сады-виноградники. И (самые тогда дальние) к морю. А путь к морю лежал через три улицы и двадцать три пары железнодорожных путей на товарной станции со снующими по ним туда-сюда или стоящими в отстое поездами. Так что вкус преодоления страха – и оттого, что путь к морю действительно был опасен, и оттого, что, если мать узнает!.. – мне уже был ведом.
Отец мой был большой, сильный и бесконечно добрый. И он был страстным, многоопытным и удачливым охотником и рыбаком.
А также он лучше всех специалистов всё знал про сложные старые и новые городские и транспортные сети и системы водоснабжения. Его уже и вышедшего на пенсию вызывали на частые аварии-прорывы. И он безошибочно указывал, где, что и как надо сделать, чтобы быстро устранить тот или иной прорыв, – вода в Дербенте, в городе со множеством консервных и винных заводов и огромным железнодорожным узлом, была действительно на вес золота. Через все это отца знал в городе, пожалуй, каждый взрослый.
Мне доставляло невыразимое удовольствие идти рядом с отцом через город, скажем, на верхний базар, когда его приветствовали встречные на каждом шагу.
Если отец не торопился, то с кем-то останавливался перекинуться парой фраз, и мне льстило это к нему уважение. Особенно, когда кто-нибудь обращал вни- мание на меня и изрекал что-то вроде: «А сынок-то, Миш, растет! Давай-давай, мужичок!»
Так вот, в тот самый день мама послала меня искать отца, и я с радостью кинулся выполнять поручение.
Отец уже завершил свою смену, сидел в обвитой виноградными лозами беседке перед водо- напорной башней и вел бесконечные охотничье- рыбацкие разговоры с тремя товарищами по работе.
Показавшись отцу на глаза и видя, что он не торопится уходить, я шмыгнул в дверь водокачки и побежал, задыхаясь, вверх по крутой винтовой лестнице вдоль внутренней стены водонапорной башни. Пот заливал мне глаза, и что-то колотилось в груди у горла, когда, добравшись под крышу башни, я высунул голову в круглый люк на скате жестяной крыши.
Прохладный ветер обдувал мое разгоряченное лицо и плечи. Ласточки и стрижи с истошным визгом проносились у самого моего носа, я отчетливо видел блестящие бусинки их глаз, открывающиеся клювики и сизо-нефтяные переливы перьев.
По одну сторону вздымалось до самого неба бескрайним, темным, сине- зеленым валом море, с кружевными гребешками прибрежных волн. Казалось, до моря можно кам- нем докинуть, хотя нас разделял тот самый железнодорожный товарный парк и три прибрежные улицы рыбацких домов. По другую сторону, еще выше, чем море, в небо поднималась громада гор в сиреневой дымке, потому что солнце, клонившееся к закату, было огромным, багрово- красным, и прямо на него можно было смотреть. Горы тоже казались совсем близкими, но какими-то неправдашними, нечетких очертаний, без резких деталей, если не считать крепостной стены, которая гигантской змеей извивалась от самого моря, рассекла город на неравные части и остановилась вдруг, дотянувшись головой-цитаделью до середины склона горы.
Я смотрел на это все широко распахнутыми зенками и обалдевал от совершенно новых видов и ощущений.
Многое я видел впервые или не признавал, но кое-что узнал: вот железнодорожный вокзал, отсюда не видно, но я-то знаю и уже сам могу сложить большие буквы над его входом и со стороны путей в слово ДЕРБЕНТ; а вон базар – они были рядом, по разные стороны маленькой привокзальной площади…
Я уже собирался вылезть из люка на горячую крышу, чтобы увидеть и то, что заслоняла маленькая каменная башенка с громоотводом, венчавшая всю эту гриб- башню, как услышал далеко внизу голос отца, меня зовущий. Стремглав бросился по лестнице вниз, хватаясь за поручни в полной темноте после яркого вольного света.
Отец искал меня уже за оградой водокачки, но отошел недалеко, увидел меня, все понял, покачал головой и погрозил пальцем. Потом заставил вымыть руки и ополоснуть лицо в струйке маленького фонтанчика, журчавшего рядом с беседкой, и мы пошли с ним по улице Вокзальной к самому вокзалу. Дорога этой улицы тогда была еще мостовой – вымощена крупным синим речным булыжником. Мостовая была старой, местами просела, было приятно ступать босыми ногами по отполированным временем, остывающим к вечеру камням.
Вошли мы с отцом в здание вокзала и прошли в боковой флигель к кассе, где выдавалась железнодорожникам зарплата.
Очередь была маленькой, и за отцом уже никто не встал. В окошке кассы маячила голова кассира дяди Вика, Викентия, Викентия Викентьевича, в недавнем прошлом классного машиниста- наставника, одного из друзей отца по охотничьим и рыбачьим делам.
– Миша, – сказал дядя Вик отцу, получавшему деньги, – подожди пять минут, я закроюсь, и пойдем вместе. Жорка Ягубянц говорит, что Мураду привезли отличный кагор. Пойдем – по маленькой?
Свое согласие отец выразил тем, что молча направился через площадь к базару, по обе стороны от входа в который длинными рядами расположились магазинчики и ларьки, торговавшие вином.
На вывесках над магазинчиками и на их распахнутых дверных ставнях аршинными буквами было намалевано «Винница», «Винница», «Винница»… Разница была в цвете букв и ставен и еще в названиях колхозов, которым магазинчики принадлежали: «…имени Карла Маркса», «…имени Ленина», «…имени Сталина», «…имени 26-ти бакинских комиссаров», «…имени Клары Цеткин»…
Сначала мы вошли в базар. Прямо у входа продавался бурый, душистый виноградный сахар, и я по- лучил от дяди Вика грудочку изумительного лакомства в кулечке из тетрадного, исписанного чернильными каракулями листка. Чуть дальше отец купил кусочек брынзы, который был подан ему на вымытом виноградном листе.
Через пару минут мы уже входили во владения Мурада, хозяина винницы колхоза имени Сакко и Ванцетти, под приветственные возгласы, раздававшиеся из полутемной прохладной бездны. Протиснулись в угол, где поджидал дядя Жора, мастер паровозного депо и тоже заядлый охотник.
Внутри вместо столов – с десяток больших порожних бочек, каждая, пожалуй, едва ли не вдвое выше меня, и вокруг них густо стояли, громко говоря, пия и куря, сплошь железнодорожники. Лица их плохо различались в синем слоистом дыму. Резкий виннокислый запах, казалось, пропитал всё и всех. В углу, за дядей Жорой, кто-то уже спал, лежа темной грудой на полу.
За нашим столом-бочкой раздался глуховатый стук сдвинутых в чоканье наполненных доверху пол-литровых стеклянных банок. Я, прислонившись к прохладной стене за спиной отца, наслаждался дарованным лакомством. Глухой «звон» «бокалов» за нашим «столом» и все более громкие здравицы продолжались, отец с друзьями никуда не торопились. Я покончил с лакомством, облизал пальцы, чтобы стали не так противно липкими и, почувствовав жажду, дернул отца за штанину:
– Пап, папа, я пить хочу. Отец повернулся ко мне, внимательно посмотрел веселыми, чуть замутненными глазами и сказал:
– Подожди, сынок, скоро пойдем домой. Где же я тебе здесь пить дам? Ты же видишь – нету.
И правда, что здесь было пить? И я, продравшись между еще более уплотнившимися гостями Мурада, вышел на улицу. Уже темнело. Перед винницей тускло светил одинокий уличный фонарь. На земле у фонарного столба некрасиво спали два мужика. Земля отдавала настоявшийся за день зной. Было душно. В виннице, внутри, было гораздо прохладнее, хоть и страшно накурено и невкусно пахло. Я стал сильнее ощущать жажду и, не имея больше терпения, вернулся к отцу, настойчивей дернул его за штанину и уже не попросил, а потребовал дать мне попить.
Отец не успел отреагировать, как дядя Жора трудновато выговорил:
– Минь, дай ты ему немножко сухого, слабенького… Мужик ведь уже, а?
– Правильно! – поддержал дядя Вик и крикнул через стойку: – Мурад, слышь, нацеди маленькую сухого! Да из полной бочки, чтоб холодное! И пока я соображал, то ли это, чего я хочу, сам Мурад, толстый, огромный, с сизо-черными веселыми глазами, с толстой же черной подковой усов под носом-крючком, с белозубой улыбкой на «все тридцать шесть», как у нас говорили, – сам Мурад протягивал мне в обеих, густо заросших черными волосами руках, стеклянную баночку-четвертушку, до краев наполненную бледно-янтарной влагой. Лишь мгновение я боролся со страхом: мне же-это-нельзя! Я – маленький! И победил – с огромным удовольствием, не отрываясь, зыркая глазами по одобрительно ___4___ржущим лицам мужиков, я до донышка выдул первый в своей жизни «бокал» вина.
Как домой тогда шел с отцом – не помню. Жажду же, крутую и жгучую, мне не раз приходилось испытывать в жизни. Но более блаженного ее утоления, чем в тот первый раз, я не помню.
Много позже, в студенческую пору в Москве, услышал я анекдот, героем которого был мужик, уснувший пьяным в канаве рядом со свиньей. Он, дескать, нащупав в полусне ряды сосков на брюхе свиньи и приняв их за пуговицы на форменной одежде, удовлетворенно промычал: «Свой брат – железнодорожник». Обидно мне было согласиться, что анекдот этот – и про тех, наших железнодорожников, но…
Светлана Анохина
Всех, кто помнит Дербент прежним, всех, у кого богатые
семейные фотоархивы, просим о помощи! Наши адреса и
телефоны:
mk.ksana@mail.ru +7 (988)291 59 82 (Светлана Анохи-
на) и klaretta0310@rambler.ru +7 (988) 293 40 37 (Анна
Гаджиева).
