Если в республике среди здравомыслящих ныне стихотворцев есть хотя бы пять настоящих больших поэтов, то один из них, на мой взгляд, Касумбек Миграбов. Постараюсь пояснить мысль, памятуя о возможных ворчаниях как тех, кто читал его стихи и знает их силу, но молчит, снедаемый завистью, так и тех, кто не знаком с его творчеством, но судит о нем как о поэте по его, так сказать, внешним человеческим качествам.
Нередко бывает, ты знаешь автора как обаятельного и остроумного человека, с которым и расставаться не хочется, но читать его стихи — одна морока, если не сказать — наказание.
Но случается и так, что автор — не такой уж дружелюбный человек, что он может погорячиться, накричать и даже нахамить, и ты начинаешь думать: «Какой же он поэт? Что хорошего он может написать? Учить чему-то других?!» С кислой миной берешься за чтение его стихов, не замечаешь, как тебя унесло в волшебный мир поэзии. Оказывается, ты имеешь дело с творчеством глубоко понимающего душу другого и весьма отзывчивого человека, тонкого и большого художника слова, каким предстает перед нами Касумбек в сборнике стихов «В тени Солнца», вышедшем в свет в Дагестанском книжном издательстве в 2010 г. на даргинском языке.
Не мудрствуя лукаво возьмем, как говорится, быка за рога. Вот наугад одно из стихотворений в подстрочном переводе с даргинского:
Пленкой ночи покрылся
Неба мутный зрачок.
Шалью прикрыли головы
Дремлющие вершины гор.
Застонав, раздвинулись
Старые двери хилой лачуги.
Вдова, найдя причину,
Отправила гулять детей.
Заостренный серп месяца
Гладит желтеющую ниву.
Созревшие колосья
К земле склоняют глаза.
Давно покинутый жильцами,
Хутор не зажег уже огни.
Одинокая старушка
Опять не смогла дотронуться до еды.
Что она возьмет? Письмо?
Иль посох чабана?
Сколько ж на свете таких,
Ждущих своих детей?!
Это старое селенье
Часто навещаю я,
И здесь сердце свое
Настраиваю на лад любви…
Будит по утрам меня
Родина моя малая.
Вместе с нею улетаю,
Чтоб обновить Родину большую…
На первый взгляд может показаться: ну и что тут особенного? Мало ли кто писал о брошенных аулах и влачащих в них свое жалкое существование одиноких людях?
Да, писать может каждый. Но в стихах важно не только то, какую замечательную мысль высказал ты, но и то, с каким подтекстом и какими изобразительно-выразительными средствами подал ее. Образ остается в памяти читателя, когда приобретает конкретное значение и звучание. Некоторая авторская условность, иносказательность не только не мешает такому восприятию, но и делает произведение более оригинальным и впечатляющим. А условность и иносказательность — одно из характерных свойств поэзии Касумбека.
Вы только что прочитали четыре первые строчки, и уже перед вами возникает зримая картина ночи, небо которой покрыто тонкой мутной пленкой, а дремлющие вершины гор укрыты черной шалью. И ночное небо, и дремлющие горы воспринимаются автором не как объекты неживой природы, а как живые организмы (зрачок неба, дремлющие головы гор), органически связанные с человеком. Это подспудное единение человека и природы, к чести автора, прослеживается во всех произведениях поэта.
Судя по тому, с какой сыновней любовью относится автор к окружающему миру и как тонко воспринимает его, он мог бы еще немало запоминающихся строк посвятить этой ночи в анализируемом стихотворении. Не знаю, выиграло бы оно от этого или нет, но то, что он, одним-двумя большими мазками художника обрисовав ночь, «без предисловий, сей же час» перешел к главному действующему лицу, говорит о мастерстве автора, сделавшего изречение «Краткость — сестра таланта» своим девизом.
Читали следующие четыре строчки, и вновь – не общие фразы и теоретические рассуждения, а живописная картина предстает перед нами: со стоном раздвигаются старые двери хилой лачуги, в которой сидит одинокая вдова. Далее автор не торопит события, дает возможность читателю задуматься о судьбе этой вдовы, перенося разговор на острый серп месяца, скользящего по желтеющей ниве, и созревшие колосья, склонившие головы к земле – это иносказательный рассказ о прожитой деятельной жизни ныне одинокой женщины. Было время, когда в этом ауле кипела и бурлила жизнь всеми своими гранями, когда люди радовались созревающим колосьям пшеницы, когда детей не надо было выпроваживать на улицу, чтобы оградить их от тягостных раздумий родителей, когда хозяева земли — те, кто пашет, были на своих местах… А теперь осиротел аул. Вокруг темная ночь. Мертвая тишина. В окнах не зажигается свет. Вдове пора поужинать. Она не такая нищая, чтобы с голоду умереть. Есть что отведать, но в этом беспросветном одиночестве и кусок не лезет в горло.
Что у нее осталось? Одни письма близких, как сладкие воспоминания о прежней благородной жизни. Да и посох чабана притаился где-то в углу в немом ожидании своего хозяина. Но она, эта ветхая старушка, не покидает свою темную лачужку, все еще надеясь, что в один из прекрасных дней кто-то из детей, а может, и других жителей вернется в родной уголок — и всё пойдет на лад, как в волшебной сказке.
Тут невольно вспоминаешь о древнейшем поселении Кала-Корейш – средневековой столице феодального владения Кайтагского уцмийства, основанной еще в VII веке. Нетрудно представить, какой насыщенной была жизнь в этой столице в то сложное время нашествий и захватнических войн. Примечательно, что Кала-Корейш считают дагестанским аналогом Мачу-Пикчу, знаменитого на весь мир города древней Америки. К большому сожалению, Кала-Корейш как поселение, город, крепость давно перестал существовать, поскольку одни жители покинули его в поисках лучшей жизни, других выселили насильно в лихие годы, и теперь он производит жалкое впечатление со своей полуразваленной мечетью, основанной еще в IX веке, с восстановленным музеем шейхов и усыпальницей уцмиев. Между тем, вернись в аул если не половина, то хотя бы одна треть жителей, этот нетронутый цивилизацией уголок мог бы стать одним из неповторимых достопримечательностей Дагестана. Как говорится в народе, в родном гнезде и воробей силен.
Не сомневаюсь, что Касумбек, будучи современным потомком кайтагских уцмиев, живя на расстоянии двух шагов от Кала-Корейша, не раз горевал о его незадачливой судьбе, как и о судьбе заброшенного аула, в котором проводит остаток жизни одинокая старушка.
Может, старушка его и живет в самом Кале-Корейше? Но это не столь важно. Важна мысль о нашем преступном отношении к горам, в которых родились, к отчей земле, которая вырастила нас. Теряем мы наши горы – оскудевают наши души!
Однако при всей мрачной картине затерянного в горах аула и тягостных раздумьях одинокой вдовы стихотворение Касумбека дышит духом светлого оптимизма. Нередко навещая аул (живешь в стороне, а свой аул всегда на уме), автор пропускает его горести и радости через свое сердце, живет не только его прошлым и настоящим, но и крепко озадачен его будущим. Он ложится спать с сердцем, настроенным на лад любви, и просыпается в нем – на малой Родине своей — обновленным, чтобы обновление это нести с собой для своей же большой Родины.
Сказано это не громко, не пафосно, как обычно делают иные стихотворцы, чтобы придать сочинению больше значимости, а произнесено как бы шепотом, словно молитва. Так и напрашиваются слова великого Грибоедова: «И дым Отчества нам сладок и приятен».
Это небольшое стихотворение — как целая повесть, в которой словам тесно, а мыслям просторно, в которой подтекста больше, чем текста.
Следует заметить: несмотря на то, что подстрочный перевод сделан автором и мною внесены соответствующие уточнения, он далеко не полностью передает те неуловимые, но многозначительные нюансы богатого литературного языка, ту естественную текучесть и музыкальную благозвучность строк, которые делают стихотворение настоящим художественным произведением. Можно только досадовать, что Касумбек еще не дождался своего переводчика.
Каждое стихотворение поэта дает повод к серьезным размышлениям и обстоятельному анализу. К этому, видимо, я еще вернусь. Сегодня передо мной стоит другая задача. Случайно узнав о том, что творчество Касумбека представлено на предмет присвоения ему народного поэта Дагестана, счел долгом выразить свою солидарность: он заслуживает этого высокого звания как поэт, влюбленный в свой народ, делящий с ним горести и радости, воспевающий свою малую и большую Родину.
Пишет ли он о любимой или мельнике, о Ван Гоге или друге Муртузали, о цунами в Индии или певцах Дагестана, поэтический голос его звучит ярко и проникновенно, воссоздаются образы людей, которым хочется делать добро и дарить свою любовь.
Одним из несомненных достоинств его творчества является образный и сочный литературный язык. Некоторые диалектные слова, вводимые автором, звучат не как случайные инородные тела, а как неологизмы, оживляющие и обогащающие наш едва живой литературный язык, застрявший на мели, словно буксир.
Что касается такой частности, как рифма, могу засвидетельствовать: настолько полнокровной и полновесной рифмы (бирцанра-арцанра, галга-балга, дяIливан-бягIливан) даргинская литература давно не знала.
От лучших стихов Касумбека веет духом бессмертного Батырая…
Если бы даже он ничего другого, кроме книги «В тени Солнца», не написал, то и за нее одну заслуживает, чтобы вышел из тени на солнечные просторы! А ведь в этих стихах он, сидя в тени, сорок девять раз обращается к Солнцу, вознося его в разных переливах и отливах живительных лучей…
Магомед-Расул
