Вообще-то, я в Дербентское педагогическое училище поступал. Окончил семилетку в селе Мискинджа и узнал, что в райцентре экзамены в училище принимают. Сдал все успешно, мне сказали: «Вы зачислены». Приехал в Дербент, тогда еще старое здание училища. Место дали в общежитии, постель получил, и вдруг говорят, что по диктанту на экзамене у меня тройка, стипендии не будет и общежитие не положено. А время после войны тяжелое, квартиру снимать мне не по карману было. Старший брат, правда, предлагал зарезать теленка и помочь мне с жильем, но я отказался.
Так бы и вернулся назад в село, если бы не случай. Расстроенный, я побрел на базар и встретил там ребят, одетых в красивую форму, как у моряков, и на головах — фуражки белые. Услышал лезгинскую речь, подошел к ним, заговорил. Тут они и рассказали, что есть такое ЖУ-1, училище железнодорожное, где и питание бесплатное, и одежда, и общежитие. Я вернулся, собрал свои вещи, сдал постель и пошел в это ЖУ-1. Написал заявление, сам и почти без ошибок, так что даже учительница удивилась. И меня взяли учиться на слесаря по ремонту паровозов.
Общежитие наше находилось на улице Таги-Заде, от железной дороги первое, если не ошибаюсь, здание. А училище – там, где лёдзавод, на занятия туда мы шли строем, все в одинаковой форме. Местные пацаны бежали следом и кричали: «Лапшаедники! Лапшаедники!»
Директор училища Даниил Изагулович Ашуров очень строгий был. Если второкурсники натворят что или обидят нас, молодых, строил всех учеников, закладывал руки за спину и произносил: «Опять мародерство пошло!» А если знал точно, кто виновен, отвешивал крепкий подзатыльник прямо перед строем.
Распорядок дня у нас был почти военный. Утром подъем и зарядка, а перед отбоем, в 10 часов вечера, пели гимн Советского Союза. И дедовщина была как в армии. Первокурсники зайдут в туалет в новом бушлате, а там бывалые стоят. Отнимут новый, накинут на плечи старый, поношенный, и гуляй. И в столовую попасть проблематично. Надо было спуститься в подвал и пройти через полутемный коридор, в котором нас поджидали второкурсники, в основном с вагонного отделения, одетые в комбинезоны, чумазые, грязные. Они становились по обе стороны коридорчика и толкали нас. Но в самой столовой за порядком следил старший группы, и там до драк не доходило.
Молочное, мясо и рыбу мы тогда не видели. Недоедали, конечно. Каши, черный хлеб – основная наша еда. Два куска хлеба на каждого, а к чаю – две чайные ложки сахарного песка.
Потом я пошел в вечернюю школу, в восьмой класс Сталинской школы. Месяц учился, а ребята мне с ужина хлеб и сахар приносили. Или я на последние гроши черный хлеб возле желдорклуба в будке куплю и под матрас спрячу. Кому-то не нравилось, что я на час позже отбоя из школы прихожу, и мой хлеб стал пропадать, а я голодный оставался. Пришлось бросить школу.
Дружил я и с местными, и с теми, с кем приехал из района. Мои друзья – Гена Лапушкин, Саша Власов – это местные, дербентские ребята. С Ибрагимом Сеферовым мы учились, а потом вместе паровозы ремонтировали. С нами учился Толик Туняев, очень он любил на уроках изводить учителя Бориса Исаевича Кукса вопросом: «Борис Исаевич, сколько времени?» Тот смотрел на часы и произносил: «До обеда еще полтора часа».
Недавно вспомнил еще такой эпизод. Я приехал учиться вместе с двумя ребятами из нашего села, и мы держались вместе. И был еще один парень, Казбек, откуда-то из Северного Дагестана. Когда домой ездили, на обратную дорогу нам кое-какую еду с собой давали, обычно сыр или творог, завернутые в сель – козью шкуру мехом внутрь. Захотели мы как-то вечером перекусить, и этот Казбек творог взял, а там волос козий. Он как закричит: «Что это ты привез?! Откуда там волосы?!» И не стал больше с нами есть.
Был у нас в общежитии воспитатель один, не помню, как его звали, очень полный, а потом пропал. Оказалось, его арестовали. Говорили, что он — шпион, считал, какие поезда в какое время проходили, а потом эту информацию врагам передавал.
В 53 году окончил я училище и поступил в паровозное депо слесарем. А жил в бригадном доме на улице Красной Зари, чуть дальше депо. Дом был для бригад машинистов из Махачкалы и Азербайджана, они там отдыхали, ели и уезжали дальше. И два деревянных дома стояло рядом. Чуть дальше, по Красной Заре, был еще общий двор, там семейные жили. Потом напротив Верхнего базара, на Таги-Заде, солдаты-стройбатовцы построили двухэтажный дом, и мы переехали.
Порядок у нас в депо был идеальный. Шкафы с ключами и другими инструментами блестели, так их начищали. Чтобы получить нужный для работы инструмент, отдавали специальный номерок. Бригадиром у нас был очень нервный человек Хионаки, грузин. Еще был мастер Саша Егупенко, очень низкого роста, его за глаза называли Полдюймовый.
Однажды нас отпустили с работы и отправили на вокзал. Это когда Хрущев из Баку поездом ехал, решил остановку в Дербенте сделать и выйти на перрон. На перроне и вокруг вокзала творился страшный беспорядок. Когда Хрущев вышел в тамбур, в него из толпы полетела селедка, это я своими глазами видел. Кричали все. Потом, когда толпа разошлась и перрон опустел, оказалось, что многие женщины в толкотне юбки потеряли, и все смеялись.
В депо я работал недолго, ушел потом в водители. Но в память о работе на железной дороге в моем теле два кусочка металла остались – в кисти руки и в груди. Летом же в майке работаешь, а когда по зубилу молотком бьешь, металл розочкой расходится, и куски отскакивают. Вот и попали под кожу. Пошел я тогда к медсестре Татьяне Павловне Поймановой (муж у нее работал в ж/д больнице бухгалтером), она мне зеленкой раны смазала, а кусочки эти внутри остались, и теперь металлоискатели от меня звенят.
Любимым местом отдыха у нас был вокзал. Там в радиоузле крутили пластинки, а люди прогуливались по перрону туда-сюда. Рядом — железнодорожный парк, там даже ночью было светло как днем, а аллеи засыпаны мелкими морскими ракушками. Через каждые четыре-пять метров стенды стояли с портретами передовиков. Танцплощадка имелась, где каждый день танцы проводили. Днем там и старики, и молодые в шахматы играли, в домино, в нарды, для них беседка стояла.
Рядом с вокзалом, у входа в скверик, находилась будка, в ней торговал курами один еврей. Кажется, его звали Жора, маленький, полный. Как-то подхожу, прошу: «Одну хорошую курицу дай мне». Он взвешивает, дает. Цена указана на ценнике, вес видно на весах, а денег просит явно больше. Я ему говорю: «Ты же лишнее просишь». Смеется: «Так ты же сказал «хорошую»».
Отслужив в армии, я вернулся в Дербент и стал работать водителем. Жил недалеко от моря, на Локомотивной улице, на квартире у той самой медсестры Татьяны Павловны. Туда же привез молодую жену. Комнатка небольшая, в ней стояли стол и стул, больше ничего. Потом сняли комнатку чуть больше на Рыбацкой, 3, за 13 рублей в месяц. Хозяйка, тетя Шура, одну из комнат сдавала под магазин. Там продавали по утрам вкусный и ароматный «железнодорожный» хлеб, такие круглые буханки. Тетя Шура строго следила, чтобы в 9 часов мы выключали свет, и, если видела в окне свет, то обесточивала нас сама.
А потом мы наскребли денег по родственникам и купили полплана на Локомотивной, 33. Пока строились, жили во времянке. Рядом магазин был и молочный ларек. В магазине торговал Семен. Бывало, когда обвешивал или обсчитывал, я ему замечание делал, а он мне отвечал: «Если я знакомого не обману, кого я должен обманывать?» А в молочном работал азербайджанец Абдул. Как-то я привез домой барана, хотел его резать, а жена говорит, мол, язык ему вытащи. У нас, когда кур режут, язык им вытаскивают, чтобы кровь вышла вся. Я ей говорю: «Эй, яруш, баранам язык не вытаскивают!» Начали спорить, потом пошли к этому Абдулу. Он ей: «Я, сестра, никогда не слышал, чтобы баранам язык вытаскивали». На том и порешили.
Этот Абдул хороший человек был. Да и вокруг жили в основном хорошие люди. Роза и Яша. Яша на плечо пилу закинет, и ходит по городу: «Тебе-мне дрова пилить». Алла Звездина жила, с ребенком, мамой и мужем. Он, вроде, дагестанец был. Попал под поезд, а они дом продали и уехали. Жена всех женщин на улице знала: баба Настя Беспятова, Оля Гражданкина, тетя Леля Снегирева. Еще тетя Нина, она на вокзале цветы продавала из своего садика.
А потом море поднялось, затопило наши улочки, и нам пришлось переехать. Сколько лет уже живем на новом месте, а привыкнуть не можем. Нет по соседству ни тех людей, с которыми жили душа в душу, ни моря.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА