Родился я в 1948 году в Дербенте. Время было трудное. Послевоенное. И одно из самых сильных воспоминаний детства – это смерть Сталина. Мне было тогда 5 лет. Я был в садике. И вдруг слышим: гудят поезда, сигналят машины, воспитатели бегают туда-сюда, все в слезах. И нам, детям, объясняют, что умер дедушка Сталин. По этому случаю нас всех раньше времени отправили домой. А дома и того хуже, над фотокарточками Сталина, такие были в каждом доме, рыдают мамы и бабушки.
Да и в самом городе масса траурных митингов тогда прошла. Всех объединяло реальное горе. Люди говорили, что нужно еще больше работать, еще лучше работать. Так верили в правоту своего вождя!
Город тогда был маленький, ограниченный крепостными стенами. Названия улиц были совсем другими. Менялась система, менялись и названия улиц. К примеру, одна из центральных улиц Дербента когда-то была Церковной. После революции она, понятное дело, переименовалась в Коммунарова. Кстати, многие думали, что она названа в честь каких-то коммунаров. Ошибка. Названа она в честь большевика Арутюна Коммунарова.
Названия улиц менялись, но люди оставались людьми. Мы жили очень просто и дружно в нашем большом дворе по Буйнакского, 65. Этот двор называют до сих пор сквозным, или проходным, так как выходил он не только на Буйнакского, но и на Октябрьский переулок. Еще его называли «двор с колодцем», потому как посреди двора был огромный колодец. А какие ароматы стояли в коридорах! Возвращаешься со школы, а тетя Нина, соседка справа, варит борщ. А слева, из комнаты дяди Асадуллы, пахнет долмой. И зовут меня, соседского мальчишку, и туда, и сюда. Вот я стою и думаю, куда идти, если пойду есть борщ, то буду сидеть за столом. Ну а если долму, то на полу.
К слову сказать, тогда полы во многих домах некрашеные были, и нашим мамам приходилось трудиться. К примеру, моя мама специально с фабрики «Дагюн» приносила жесткую щетину, которой и надраивала полы до цвета теперешнего янтарного паркета. Пока пол высыхал, ходить по нему строго воспрещалось. А нам того и надо было. Во дворе нескончаемые игры в жмурки, ловитки… Просто беготня по улицам без обуви. Тогда это совершенно не считалось зазорным. Обувь была, но бегали босиком с удовольствием. Улицы-то были не мощеные. Буйнакского, Пушкина, гравийная с песочком. И вот подпрыгнешь так аккуратненько, а между пальцев ног – фонтанчики от песка…
А праздники! Как они отмечались нашим двором! Как советские, так и религиозные справлялись единой семьей. Накрывались столы, выносилась еда. Кто голубцы нес, кто рыбу. А керосиновые лампы и пластинки на патефоне дополняли атмосферу общего родства…
Сейчас принято ругать советскую власть. Мол, не было свободы, личности не развивались. Мы и правда были, что называется, «под колпаком», сначала у пионерской, затем у комсомольской организаций. За нами следили. Знали, кто и чем дышит. В обязанности учителей входило исправно уведомлять родителей о том, как учится ребенок. Мы были под тотальным учительским и родительским контролем. И я не думаю, что так уж это и было плохо. Мы жили просто и правильно. Тогда система была такая, что жить неправильно невозможно. Может, потому, что по социальному положению тогда практически все были равны. К примеру, трудно было представить, что кто-то из моего класса станет отлынивать от производственной практики на заводе шлифовальных станков.
Мы пришли работать на, можно сказать, новый завод. Он сдан в 1962 году, и эта мощь огромных по площадям цехов, рев новых станков, запахи каких-то масел навсегда остались в моей памяти. Как сейчас помню станок, на котором тачал непонятные, но такие важные для чего-то детали. Небольшой станок «1 К 612» в мои 15 лет казался мне огромным. А лекции по «Основам токарного дела» интересными. Может, потому, что мастер Василий Кавунов преподносил нам эту теорию как литературное произведение. Да и работать было интересно.
Помню горящие глаза моих одноклассников. Старались все. Мы должны были справиться с заданием. Ведь, не сдав экзамена, нельзя было получить разряд токаря мальчику и шлифовщицы — девочке. И дело было вовсе не в нашей идейной подкованности. Не в высоком звании комсомольца. Просто мы понимали, что эта практика нам поможет в жизни. Учась в школе, мы практически получали специальность. А значит, в случае чего, голодными бы не остались.
Но мы все же оставались детьми. Были и выяснения отношений на почве того, мальчишки какой улицы самые смелые или почему несерьезно отнеслись к девушке с нашей улицы, или за что обидели кого-то из наших. В 63 — 64 годы улица Буйнакского очень часто дралась с улицей Пушкина. Ну а если нужно было проучить кого-нибудь с «Кинородины» (обиходное название кинотеатра «Родина»), то мы быстренько объединялись между собой. По чужим улицам ходить дозволялось далеко не всем. К примеру, пацаны из верхней части города редко спускались к нам. А мы, в свою очередь, не ходили по одиночке в район вокзала.
Кто мог беспрепятственно гулять, где ему вздумается, так это Ширин с Гагарина — гроза окрестных улиц. Его боялись все. Сейчас таких называют безбашенными. И странно, что такой бесстрашный парень боялся воды. Говорят, что на море он, если и ходил, то предпочитал валяться на берегу. И по злой иронии лодка, в которую он все-таки сел, перевернулась. Из всей большой компании утонул именно он.
Мы взрослели, и в какой-то момент вдруг оказалось, что для нас стала важна… одежда. Так хотелось модных тогда расклешенных брюк! Бакинские парни разгуливали в клешах по своему приморскому бульвару, ну и мы, часто наведываясь в Баку, перенимали эти модные тенденции. В Дербенте такие брюки и многие другие модные вещи шились в ателье на «Верхнем» рынке. Расклешенные брюки из лавсана! Парень в таких брюках щеголял по самому центру города – Буйнакского, Вокзальной, Коммунарова, Таги-заде. Парусиновые туфли, натертые зубным порошком или обычным школьным мелком, дополняли наряд. За таким модником шли. Смотрели. Щупали ткань. Цокали языком.
А стрижка от дяди Шамая в парикмахерской на Верхнем рынке – это было уже очень серьезно. Стриглись у дяди Шамая и взрослые, и дети. Мальчишек возили к нему со всего города. Он обладал удивительной способностью успокоить ревущего ребенка, уболтать, постричь и отпустить до следующего раза.
Нравы в Дербенте моей юности были довольно строгие, но нашим девушкам тоже дозволялось модничать. Пошитые в том же ателье крепдешиновые и шелковые наряды, японские зонтики и веера делали их безумно привлекательными. Но даже мини-юбки и туфли на платформах не служили поводом для приставаний на улицах. Все, что мы, парни, себе позволяли, это узнать обычный маршрут красавицы и поджидать ее там, чтобы полюбоваться. А то даже и переглянуться, если симпатия была взаимная.
Чего нельзя было делать нашим девушкам, так это ярко краситься. Это считалось очень дурным тоном. И даже неяркая помада, которую все же позволяли себе некоторые, одним движением удалялась с губ при встрече со знакомыми, соседями, не говоря уже о родителях. Никому не хотелось услышать вслед себе оскорбительного «матишка». Это слово и сейчас активно используется в Дербенте. При виде ярко накрашенной, вызывающе одетой особы женского пола его вспоминает и юное поколение.
А вошло оно в обиход еще в царские времена. Русские офицеры, нанимая на работу местных, за оплатой отправляли их к своим женам, которых называли «матушками». Ну а те, как экономные хозяйки, торговались до последнего и «скашивали» цену в два раза. Вот так это нормальное слово и получило негативный оттенок…
Ну, конечно же, визитной карточкой прежнего Дербента были чайные. Самой популярной считалась чайхана «Аромат», где известнейший в городе чайханщик Алескер выносил на одном подносе и сразу раскидывал по столам шестьдесят-семьдесят стаканов-армудов. Это было настоящее представление, демонстрация высокого мастерства, и самый знаменитый путешественник СССР Юрий Сенкевич, побывавший в Дербенте, был покорен. Так, в сюжет «Клуба путешественников» попала и крепость со своей тысячелетней историей, и наш чайханщик Алескер со своими армудами. На следующий день город гудел от восторженных разговоров. А фотография, сделанная Сенкевичем, до самой смерти Алескера украшала чайхану «Аромат».
Многое отдал бы, чтобы вернуться в тот город. В город, в котором перед каждым домом росли цветы; в город, в котором подростки прятали сигареты при виде взрослого, пусть и незнакомого; в город, в котором услышать матерное слово на улице было невозможно; в город, в котором мамы спокойно отпускали своих дочерей на танцплощадки; в город, в котором в чайных люди беседовали, а не сплетничали…
Рубрику ведет Светлана Анохина
