|
Года до 72-го у нашей семьи своего жилья не было, мы скитались по съемным квартирам. Даже в бабушкином дворе жили, но в подвале, куда солнечный свет проникал через два узеньких окошка под потолком. Поэтому мы с братьями все детство провели у бабушки на улице Ленина, 30, в огромном дворе на 12 квартир. Тут и школа №8 в двух шагах, и музыкалка, без которой было нельзя (девочка должна быть образованной и культурной), ну, и сама улица Ленина. |
О моем музыкальном образовании мечтала мамина сестра, тетя Лида. На моей спине, как говорится, каталки ломали, чтобы я училась играть. Я это жутко не любила и занималась спустя рукава. А директор-то, Лариса Семеновна, в нашем дворе живет и вдобавок с тетей дружит, и не исключает ни в какую. И преподаватель тоже очень хорошая и добрая была Лариса Георгиевна Елистархова, вот эти две Ларисы меня и тянули до самого окончания школы.
Папа работал инженером на 3-м заводе «Электросигнал», а мама там же заведующей здравпунктом. Бабушка Хава Абрамова работала на консервном заводе, обычной рабочей была. Двух дочерей воспитала. Но приоритетом для нее всегда были мальчики, и когда в 1967 году родился мой брат, она ушла на пенсию и все время с ним возилась. А мне оставались только книжки из папиной библиотеки, больше трех тысяч томов. Я читала запоем, за что мне доставалось от папы. Папу мы боялись страшно, хотя он никогда не ругался, но нам было достаточно одного его взгляда из-под густых бровей.
Двор был многонациональный и очень колоритный, и все праздники мы отмечали вместе. Вот сейчас только я поняла – еврейских семей у нас все-таки жило больше. Обычно в больших общих дворах периодически происходили драки из-за веревок: одна хозяйка хочет ковер трусить, другая – белье вешает. Так было во дворе у другой бабушки, по Ленина, 73, особенно перед еврейскими праздниками. Там жильцов было намного больше, и почти все евреи. И всем же надо привести в порядок дома, все перестирать, пересушить, каких только проклятий не обрушивали на голову друг другу. Но скоро мирились и забывали.
На Ленина, 30, соседи были дружнее. В одной из квартир жила та самая директор музыкальной школы Лариса Семеновна Литвинова, с которой дружила моя тетя. Ее папа был директор маслопрома, европейский еврей Семен Львович Барнбойм, а мама – русская, Прасковья, тетя Паша, как ее все звали. Семен Львович очень не любил Берию, считал его виноватым во всех бедах, а Сталина – хорошим. У Семена Львовича хранилась кипа старых журналов «Огонек», вышедших еще до 53-го года, и во всех номерах все фотографии Берии были им собственноручно густо заштрихованы. Как сейчас вижу эту картину: на лавочке под тутовым деревом сидит Семен Львович с этими своими журналами и ведет беседы на политические темы с другим нашим соседом – дядей Хизгией.
Еще у нас во дворе жил раввин, в мирной жизни он работал бухгалтером. С утра шел, как все, на работу, со счетами под мышкой, вечером обратно, такой маленький, прихрамывающий на одну ногу. Отличался, пожалуй, только обязательным головным убором. К нему приносили резать курочек. Делал он это очень ловко, одним взмахом огромного ножа, на ступеньках, ведущих в глубокий темный подвал. Дворовые дети боялись этого страшного подвала и обходили его стороной, а раввином с его жутким ножом старшие пугали тех, кто плохо себя вел. На самом деле он был добрейшей души человек, спокойный очень.
Особенно много курочек раввину приносили в сентябре перед праздником Йом Кипур (Судный день), на который надо обязательно принести жертву. Настоящее паломничество начиналось, а мы бегали вокруг и наблюдали, как у очередной курицы отлетает голова. Своего «еврейства» мы тогда не осознавали, но знали, что для искупления грехов у евреев положено покрутить над головой мужчины петуха, над головой женщины – курицу, а потом завязать птице ноги и отрубить голову, как бы очищая от недоброго. И наша бабушка выполняла этот ритуал над нами, иногда курочками, иногда яйцами или деньгами.
Это уже позже мы узнали и обычаи своего народа, и всякие небылицы, которые к ним всегда приплетались. Мы, например, с детства привыкли к тому, что на похоронах у евреев женщины-плакальщицы поют, вспоминая по именам всех умерших родственников из этой семьи до седьмого колена. Они никогда не были знакомы с членами этой семьи, но они слагают о них песни экспромтом, и бесполезно спрашивать, как они это делают. В Дербенте этот обряд называется гирьё, в Махачкале – дамаёс, он передается из поколения в поколение, но, к сожалению, женщин таких почти не осталось.
А эти страшилки про кровь! Один человек рассказывал, как в детстве он приехал впервые в Дербент, попал в еврейскую семью и был страшно напуган, думая, что его сейчас убьют, а кровь добавят в тесто для мацы. Но он был поражен еще больше, когда ему застелили отдельную чистую постель и заставили вымыть ноги! Ни того, ни другого он раньше в селе не видел.
В 70-е дербентские евреи стали уезжать в Израиль. Уехала и наша соседка, я помню ее сгорбленной, всегда в черных траурных одеждах. Ее родственники выманили, соврали, что нашелся пропавший без вести на войне сын. Она как узнала, что сына там нет, домой запросилась, и ее в порядке исключения пустили. Это стало настоящей сенсацией для всего города, у ее дома еще долго толпились паломники, которые хотели узнать, как там, за бугром. Но она никого не принимала и ни слова так и не рассказала о тамошней жизни, ей, понятное дело, запретили.
Был в Дербенте один умелец, инженер по фамилии Гельфанд, с такой остренькой бородкой, на заводе работал. Он слушал «вражеские голоса» — «Голос Америки», радио «Свобода». Его постоянно вызывали в органы, изымали собственноручно собранные приемники, сажали ненадолго и выпускали. А потом все повторялось снова. Как только появилась возможность, он уехал в Америку, там и живет до сих пор, только приемники ему теперь собирать незачем.
Тогда преступления были редкостью, а самые громкие долго обсуждались. Помню, как в парке на Буйнакского убили мужчину, наверное, из-за карточного долга. Азарт, или по-еврейски «гумор», сгубил многих. Карточный долг считался священным, его нельзя было не оплачивать. Был такой случай. На «Слопатке», так называлась у местных евреев Слободка, где собирались все криминальные личности, пришел играть мужчина с квартала «Муьлк Хочи». Проигрался в пух и прах – и одежду, и часы золотые, и перстень, все отдал. Остался в трусах и майке и в таком виде через весь город пошел домой. Дома взял деньги, оделся и зашагал обратно, отыгрываться. Такой азартный был, не мог остановиться.
Тогда в городе было два фотоателье. В одном фотографом был дядя Фэредж Фараджев, или попросту дядя Федя. Он мучил клиентов, подбирая удачный ракурс. Около входа в его ателье стояла пальма, и рядом с ней фотографировался, наверное, каждый. А другое ателье было напротив 8-й школы, там работал фотограф Моисей Малинский. За стеклом витрины висели выцветшие от солнца, но казавшиеся нам невероятно красивыми портреты городских красавиц.
Для меня сердце Дербента – это кино «Родина» и пятачок вокруг него. Там все собирались и обсуждали новости, как на годекане. Девочки туда не ходили, считалось, что это не совсем прилично – ведь там стояли мужчины и рассматривали всех проходящих. Чтобы пройти в «Пассаж» за хлебом, мы шли в обход через улицу Таги-Заде. Девочки на выданье по городу часто ходить не должны.
Вот, кстати, о свадьбах. Как-то в середине 70-х у нас по двору пошел слух, что в кафе «Дербент» идет комсомольская свадьба. Мы всем двором побежали смотреть. Облепили окна и наблюдали. Как мы потом узнали, девушка была еврейка, а влюбился в нее парень-лезгин, а родители были против. Тогда отца девушки вызвали в нужные органы и «поставили на вид». Он давно был «под колпаком», так что только охнул и дал согласие на брак. Больше на моей памяти таких свадеб не было.
Улица Ленина для нас была как Невский проспект для ленинградцев. Если у тебя появлялась какая-нибудь обновка – платье или туфли, непременно надо было пройтись по Ленина и по пешеходному Бачхановскому проспекту вверх-вниз. А парни 70-х, особенно по возвращении из армии, облачались в белые чесучовые костюмы и тоже прохаживались по Ленина. Тогда Дербент был не таким пыльным, и к этим белоснежным костюмчикам всегда надевались белые туфли. Поэтому все модники Дербента так ждали тепла. Весны.
А весна в Дербенте начинается с цветения миндаля. Вишня, слива, абрикосы – это есть и в других городах, но такой красоты, как цветущий миндаль Дербента, нет нигде. Он и сейчас расцвел в нашем дворе, а вместе с ним распустились нарциссы. Значит, весна в мой любимый город пришла окончательно.
Рубрику ведет Светлана Анохина
