Мои родители работали на рыбзаводе №5 (он в те годы процветал), и жили мы в небольшом рыбацком поселке рядом со станцией Инчхе. Школы там не было, поэтому, как только мне исполнилось 7, меня отправили в Дербент, в школу-интернат №1 (ныне интернат №6). Там я и провел 8 лет, с 1962 по 1970 год.
Помню, как сейчас — со стороны Советской стоит учебный корпус, рядом спортивный и актовый залы, на несколько ступенек выше, вдоль Гагарина – общежитие, а напротив него столовая. Пониже – двухэтажный дом, где жили некоторые учителя – наша классная Нина Михайловна Воронцова, учитель географии Марина Федоровна Чепракова, ее муж Юрий Михайлович, учитель физкультуры, семей 5 — 6, по-моему. Нина Михайловна вела у нас русский и литературу, и по этим предметам мы были, пожалуй, лучшими в Дербенте. Она же организовала театральный кружок, и мы чего только не ставили – отрывки из «Ревизора», из пьесы «Любовь Яровая». В классе была своя команда КВН, а ребят, которые мечтали научиться танцевать, она определила в танцевальный кружок при Доме пионеров. Он был в парке Горького, в красивом старинном здании.
И очень ярко помню свою первую учительницу Марию Яковлевну Сеидову, мы называли ее «Маряковна». Удивительно добрая, обаятельная и красивая! Как мама. Нам не хватало материнского тепла, и она, если видела, что мы грустим или тоскуем, забирала нас на полдня к себе домой.
Напротив интерната был зеленхозовский парк, тянулся вдоль крепостной стены до самого моря. Вековые ореховые деревья, огромные тутовники, но все это за колючей живой изгородью из ежевики. Наверное, специально посадили по всей Советской, чтоб пацаны не лазали. Но нам это нисколько не мешало, мы прорубались через все преграды.
В столовой у нас работала повариха, высокая дородная азербайджанка. У нее было азербайджанское имя, но для нас она была теть Любой. После каждого завтрака теть Люба собирала все остатки хлеба, сушила в печке, а готовые сухари выставляла на окно, специально для всех детей. Мы, как голодные воробьи, налетали на это лакомство и разбирали все до последнего кусочка! Так вот, эта теть Люба носила традиционное азербайджанское траурное одеяние из черной кисеи, покрывавшее ее с головы до ног. Тогда многие женщины в магалах так одевались. Мы таких видели, когда ходили в гости к однокласснику Магараму.
В магалах вообще было интересно. Плоские крыши, кривые улочки, где еле могли встать рядом два человека, а если зазеваешься, то из распахнутой калитки на тебя могли выплеснуть ведро воды, и не факт, что чистой. Зимой эти улицы превращались в обледеневшие желоба, и мы бегали туда кататься. Становишься в кирзачах на лед, пригибаешься, как лыжник, и катишь вниз аж до самой площади! Порядки в интернате были очень строгие, в первые годы учебы за ворота мы выходили только на экскурсию или когда ехали домой по воскресеньям. Но, начиная с 5 – 6 класса, мы осмелели и начали сбегать. Так и спрашивали друг друга: «Ты побежишь?»
Если посмотреть на Дербент сверху, то видно, за той горой, на которой стоит крепость, есть еще две вершины. И дойти до третьей горы мечтали все мальчишки в интернате, говорили, что кто-то доходил. Но мы боялись, что заблудимся, потому что лес был непроходимый и густой, и в своих «самоволках» доходили только до второй.
Сбегали обычно в субботу группой из 5 — 6 ребят. Заходили в магазин на улице Герейханова, брали бутылку или две лимонада, буханку хлеба, пару банок самой дешевой кильки в томате и выдвигались. Сначала на крепость, потом на первую гору, потом на вторую. Тут мы делали привал в одной из небольших пещер на склоне горы, перекусывали и топали обратно. Главное было – успеть к ужину.
Каждый из интернатских ребят должен был пройти своего рода проверку, слабак ты или настоящий мужчина. Для этого надо было уйти в побег после отбоя. Мы сооружали на кровати чучела из одеял и подушек на случай, если зайдет нянечка, привязывали один конец длинных дорожек к спинкам кроватей, другой сбрасывали из окон второго этажа вниз и по ним спускались. Бегали мы в колхозный сад, где сейчас районная администрация. Какой там был сладкий инжир, а айва, а яблоки! И мы почти никогда не попадались, всегда успевали утекать. У нас была тактика такая: идем всей толпой, а как только заметим сторожа, один из нас убегает с громким криком: «А-а-а-а-а!» и отвлекает внимание на себя, а другие в это время бросаются врассыпную и тащат с деревьев, кто сколько унесет. Обычно полное пузичко спортивок притаскивали, делились с другими ребятами и девочек угощали. Как-то мы все-таки попались. Не заметили сторожа на лошади. Он скачет за нами по бесконечному виноградному ряду, а мы ра-аз – и под кустами пролезаем в другие ряды. Но и это нам не помогло. В этот раз сторож решил с нами не церемониться и стал стрелять сверху, над рядами, причем крупной солью. Мне этот жгучий снаряд попал в мочку уха и в затылок, а Закарье Беделову – в спину и пониже. Мы потом из него эту соль долго выковыривали. Но сторож его запомнил, пришел в интернат, и Закарье досталось еще и от педагогов.
А как-то в один из воскресных дней мы с пацанами рванули даже в Баку. Я, Хасбула Агаев, Закарья Беделов, Руслан Балабеков, Зейнал Насрулаев – «кобяковский» парень, и еще несколько ребят. А в карманах только какая-то мелочь, которую мы выпросили у родителей, и все. Дождались, когда милиционер отвернется,
пролезли под вагонами и, когда поезд тронулся, по лесенке между вагонами, над буфером, забрались на крышу. Бегали, перепрыгивая с одного вагона на другой, смелость демонстрировали! Перед каждой станцией ложились на левую сторону крыши, которую не видно с вокзала. Так и доехали до Баку. Ходили там по одной улице, чтобы не заблудиться, спрашивали цены на каждый товар, но купить смогли только пирожки с картошкой и лимонад. Даже на метро спустились поглазеть, но не проехались из экономии. Вернулись вечером, тем же макаром. В интернате соврали, что ездили домой, и о нашем героическом путешествии так никто и не узнал.
Тогда, в 60-е, Дербент был небольшой и компактный. Мы знали, что самая крайняя его точка – это карьер, ну, еще мясокомбинат. А сам город, начиная с Гагарина и Советской, был очень тесным. За южной крепостной стеной почти не было жилья. Был вокзал и дома железнодорожников. А еще была улица Кобякова, за которой держалась слава бандитской. Там всегда были драки. Но честные джентльменские бои были – набивали морды, потом жали руки и расходились. Не то, что сейчас, пистолетами машут сразу.
В школе у нас была грузовая машина «ГАЗ-51», полуторка, видать, оставшаяся от воинской части. Я даже номера ее помню, «40-12 ящ». Водитель ее, дядя Яша, машину эту содержал в идеальном порядке. Однажды, в 4-м или в 5-м классе, нас на этой машине повезли в Махачкалу, на экскурсию в краеведческий музей. В открытом кузове на железных уголках по краям положили доски, нас посадили, велели крепко держаться друг за дружку и не двигаться. С одного конца села Нина Михайловна, а в конце на стульчике – воспитатель, трудовик. Перед тем, как сесть в кабину, дядя Яша заглянул к нам и спросил: «Все сидите, все нормально?» Мы ему хором:
«Да-а-а!» «Смотрите, держитесь крепко, 40 выжимаю!» К середине пути мы, спев все известные нам песни, начали шуметь и просить дядю Яшу дать газу. И дядя Яша выжал целых 50! В Махачкалу приехали к обеду.
Еще одно яркое воспоминание – в 67-м году, в годовщину 50-летия Октябрьской революции, мне, как отличнику, было доверено зачитать послание потомкам. Его запаяли в железную капсулу, заложили в специально высверленное углубление в стене интерната, в самом углу здания, и замуровали, чтобы вскрыть через 50 лет. Эти 50 лет истекают в 2017 году, и я очень надеюсь прочесть его снова.
На знаменитый дербентский базар мы попадали редко, нам ведь давали очень мало карманных денег. Там ходили торговцы и громко кричали с неповторимой интонацией: «Печенье-меченье, в а ф л и — м аф л и — м о н п а с ь е , канфет-манфет, ирис-мирис…» Крики торговцев, шум, суета, обилие сельских жителей, приезжавших в Дербент за отрезами, обувью и всякой всячиной, невозможно забыть.
Такого человеческого тепла, домашней атмосферы, дружбы и взаимопомощи, как в Дербенте, я не видел ни в одном городе. Помню, как на Ленина, Пушкина, возле кинотеатра «Родина», у каждых ворот сидели бабки и громко переругивались на татском языке. Поругаются, пошумят, и тут же выносят чайник, чашки, сладости, раскладывают прямо на улице и садятся пить чай. Это настоящий мой дом — мой город (город-дом). Общий для всех.
Рубрику ведет Светлана Анохина
