|
Мои родители родом из Юждага. Отец из Ахтынского, а мать из Хивского района. Я родился и вырос в Махачкале, но так вышло, что и Дербент оставил в памяти незабываемый след. Ведь в этом городе я провел два замечательных года моей юности, здесь впервые попробовал вино, танцевал с девушкой и… торжественно был принят в комсомол. |
В 1953 году умер мой отец, мама осталась с четырьмя несовершеннолетними детьми на руках. Первое время она никак не могла найти работу и мы жили на пенсию в 28 рублей. Чтобы как-то помочь семье, меня и моего старшего брата Сабира родственники определили в дербентский интернат горцев. Мне было всего тринадцать.
Встретила нас на вокзале подруга нашей тети – Эмма Бабаевна Польян, привела нас с братом в свой дом на улице Ленина, накормила и, как говорится в сказках, спать уложила. А на следующий день повела в интернат. Он располагался в центре города, на улице Таги-Заде, в школе №1 им. Сталина. И во дворе на постаменте стоял «бюст вождя народов» из белого пиленого камня. Сталин был одет во френч, а у него на руке сидела маленькая девочка. Он с улыбкой смотрел на нее. Я в деталях помню этот бюст, потому что когда умер генералиссимус, каждый ученик интерната должен был возле этого памятника час простоять в почетном карауле с деревянной винтовкой в руках.
Дисциплина у нас была армейская. Прекрасно помню своего учителя по химии Надежду Антоновну. Она была очень умной и красивой женщиной. Это редкое сочетание настолько меня покорило, что я просто влюбился в… химию. Была еще одна интересная дама. Она преподавала физику, ее имя я, к сожалению, не помню, но помню, что она всегда была сильно накрашена и хорошо одета. Наши ребята прозвали ее «дюшпере». Так называются маленькие азербайджанские пельмени. Почему и как к ней «прилипло» это прозвище, для меня до сих пор остается загадкой.
В нашем интернате был еще один замечательный человек – учитель математики Илья Федорович Потемкин, мужчина очень импозантный, с роскошными усами и бородой, как у ученых дореволюционной России. На носу красовалось пенсне, а из жилетного кармана свисала цепочка карманных часов. Часы были без стрелок, и, тем не менее, Илья Федорович всегда точно определял по ним время. Часы он впоследствии передал любимому своему ученику, нашему однокласснику Мутагиру Гаджибабаеву.
Вся сотня учеников жила в одной огромной комнате, уставленной койками, возле которых стояли тумбочки. Мы, как солдаты, строем ходили и в баню на улицу Маркса, а когда там был ремонт, купались в древних персидских банях. На занятия и на обед мы тоже ходили строем. Меню разнообразием не блистало. За два года в Дербенте перловки, овсянки, гречки я наелся, по-моему, на всю оставшуюся жизнь. Но пустой кашей особенно не наешься, и прямо у входа в столовую стоял бочонок с рыбьим жиром, а рядом висела железная кружка. Жир очень сильно вонял, но был сытным.
В Дербенте я очень скучал по своей семье и по махачкалинским друзьям с улицы Герцена. Тоска гнала меня на вокзал, а там и стены, и потолок были расписаны картинами в восточном стиле, я часами мог их разглядывать, как в музее. Рассказывали, что автор этих фресок, уроженец ахтынского села Ялах, так же красочно расписал Сабунчинский железнодорожный вокзал в Баку.
Я часто сюда приходил, но не только для того, чтобы полюбоваться картинами. Я встречал махачкалинские поезда. Надеялся хотя бы мельком увидеть знакомое лицо. И однажды мне повезло. Во время стоянки поезда «Баку-Махачкала» в одном из вагонов я увидел друга отца, народного поэта Аткая Аджаматова. Как оказалось, он возвращался из Баку, где проходили Дни дагестанской поэзии в Азербайджане. Он тоже заметил меня и подозвал, а когда я подошел, передал мне через вагонное окно целых три рубля.
Это были большие деньги. Точно не помню, на что я их потратил. Наверное, кучу мороженого купил, оно тогда очень вкусное было. Продавали его прямо у входа на вокзал. Помню, женщина такая полная и румяная делала из мороженого кружочки и подавала их в вафле покупателям. Вообще, в Дербенте мы не часто баловались сладостями. Время тогда было тяжелое, послевоенное, но вот спиртное я впервые попробовал именно здесь.
Я достаточно часто приходил в дом №53 на улице Буйнакского, в гости к своему двоюродному дяде Магомеду Разаханову. Там в Дербенте он стал мне как отец, а позже воспитателем, затем и другом… Мы гуляли по улице Ленина, и он знакомил меня, 13-летнего, со своими друзьями. Это было необычно и очень приятно, что человек на столько лет старше меня общается со мной как с равным.
Дядя Магомед был в высшей степени порядочный и даже застенчивый человек. Он даже стеснялся сам брать положенное ему как ветерану и инвалиду войны мясо и давал свое удостоверение своему другу Алику Разилову (я называл его просто дядя Алик), чтобы тот получил паек. Этот предприимчивый человек, будучи инвалидом труда, без всякой рефлексии, получал мясо по дядиному удостоверению и немного делился с ним.
Дядю Алика наверняка помнят старожилы Дербента. Это был весьма интересный персонаж. Он всегда разговаривал громко и уверенно. Говорят, он без стука входил в кабинет даже председателя горисполкома и обкома партии. Он первый в городе купил «Волгу» и получил квартиру в знаменитом элитном «белом доме» в центре города.
Виноградники Дербентского учхоза, директором которого был мой дядя, начинались почти от самой цитадели и спускались к морю почти до вокзала. Однажды дядя Магомед пригласил меня посмотреть винные погреба сельхозтехникума. Они располагались в подвале, и там даже летом было холодно. Вдоль стен стояли большие дубовые бочки, и между ними важно прохаживался дядя Саша, Александр Абрамянц, который и заведовал этим погребом. Под конец нашей своеобразной экскурсии дядя Саша налил мне полный до краев стакан холодного молодого вина.
Это было первое спиртное в моей жизни. Я выпил стакан вина залпом, как компот, и почти не захмелел, разве что в ноги немного дало. Вот с тех пор каждый раз, когда я пью вино, мне сразу вспоминается Дербент и наш интернат. Правда, жили мы там, прямо как в казарме. Но были и свои развлечения. К примеру, походы в кинотеатр «Родина», где прогуливалась нарядная публика и городские хулиганы, «гядиши», что в переводе с азербайджанского означает «бродяги». Правда, основным местом их обитания была улица Кобякова.
Она располагалась прямо возле вокзала, рядом с «Нижним» рынком, там всегда было много пьяниц и прочих деклассированных элементов. Чтобы попасть на вокзал, мне каждый раз приходилось проходить через Кобякова, и я часто вляпывался в разборки. От одной из них меня спас мой друг Фикрет Вагабов – сын народной артистки Рагимат Гаджиевой.
Когда к нам подошли «гядиши», он не испугался и начал смело так с ними разговаривать. Они не ожидали такой наглости и решили нас не трогать. Фикрет был бесстрашный парень, у нас таких называли «пиратами», через несколько лет он трагически погиб, упав с поезда.
Раз в месяц ходили на вечера дружбы в женский интернат, который располагался рядом с «Верхним» рынком в самом конце улицы Ленина, устраивали совместные выступления художественной самодеятельности. У нас учился Володя Смирнов, который превосходно пел народные песни, Петя Ширяев подыгрывал ему на аккордеоне, а Фаик Велиханов мастерски играл на барабанах.
А потом были танцы. Тогда в моде были вальс, фокстрот, танго. Именно на одном из этих вечеров дружбы мой брат встретил свою первую жену. Я, к сожалению, никого себе не нашел, хотя там были очень симпатичные девочки. Чтобы научиться танцевать, мы с друзьями часто ходили на танцплощадку, которая располагалась в привокзальном парке. Смотрели там, как танцуют взрослые, и запоминали движения, а потом уже в интернате пытались их повторить. Иногда вставали в пары друг с другом. Те, кто не очень хорошо танцевал, держали своего партнера, а на вечере – партнершу, на расстоянии. Чтобы не отдавить ноги.
Запах кислого винограда, расписанные стены вокзала, танцующая со мной девочка из интерната, первый глоток спиртного и самостоятельности – вот чем останется для меня навсегда этот замечательный древний город у Каспийского моря.
Рубрику ведет Светлана Анохина
