Когда бы я ни читал стихотворение А. Блока «В ресторане», я вспоминаю ее. Это просто какое-то наваждение, иначе не назовешь. Но злые силы здесь не играют присущую им отрицательную роль. Они приносят приятные воспоминания. И за это им огромное спасибо.
Я заходил в аудиторию почти всегда последним и садился один за свободный стол. Студенты-вечерники редко вступают в дружеские отношения между собой, потому и я не был исключением, даже имени ни одного из парней, учившихся со мной на вечернем отделении, не помню, будто их и не было вовсе. Я и девушек плохо помню. Пришел на занятия после работы, просидел две пары уроков, сделал кое-какие записи и ушел. Вот и студент-вечерник.
Я помню только ее и двух-трех ее подруг. Они вместе сидели на занятиях, вместе и уходили. Иногда уходил с ними и я, если они изъявляли желание побыть со мной.
Вот и сейчас, перелистывая сборник стихотворений Блока, я вспомнил ее. Мысленно сижу за ее спиной, закрываю глаза и читаю Блока:
Ты рванулась движеньем
испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой,
легка…
И вздохнули духи,
задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Вы, может быть, и не поверите мне, но я до сих пор помню запах ее духов и шепот шелкового платья. Закрываю глаза, вдыхаю воздух и уношусь в мои почти позабытые, но ни с чем не сравнимые воспоминания. И говорю за это «спасибо» поэту: поэты для того, наверное, и созданы, чтобы молодость людям возвращать и делать в жизни что-то невозможное. Писал же Е. Евтушенко: «Поэт в России – больше чем поэт».
А ведь она была замужем. Я знал об этом с первых дней знакомства. Я и ее мужа видел однажды. Вот как это было.
В один из вечеров она и три ее подруги пригласили меня к ней домой. В самое интересное время, когда мы уже порядком выпили и натанцевались, появляется ее муж. Не помню уже, кем и как они меня ему представили, но очень хорошо помню одно: он сразу определил, ради кого я находился в его квартире в первом часу ночи.
У меня, когда еще служил в армии, был точно такой же случай. Я зачастил ходить в библиотеку в военном городке. Перелистывал книжки, вел по их поводу беседы с заведующей. Короче, заведующая библиотекой, молодая и очень красивая женщина, скоро поняла, что я начитан и очень интересен. Меня предупреждали, что у нее есть муж – высокий здоровый старший лейтенант. И однажды к вечеру появляется в библиотеке… Он моментально определил, из-за кого его молодая жена не сразу после работы приходит домой.
И тот и этот (я имею в виду мужей) долго смотрели на меня и не могли слова выговорить. Пусть смотрят. Им оставалось только смотреть: сделать со мной они ничего не могли. Драться не стали бы: повода явного не было, и еще… как бы оно нехорошо для них не обернулось.
Я только сейчас понял, на кого они были похожи. Они были очень похожи на Ягненка из басни Крылова «Волк и Ягненок», когда на реплику Волка, что Ягненок еще в позапрошлом году здесь воду мутил, тот робко отвечает: «Отроду нет мне году», или в конце басни: «Ах, чем я виноват?» Волк, помнится, тогда ответил так: «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать!»
Еще Маяковский в одном из своих стихотворений (дословно не помню) сказал, что много охотников до чужих жен ходят вокруг. Наверное, он одним из таковых считал себя. Должен был считать. И дарил чужим женщинам целые поэмы. Посвятил же он Лиле Брик поэму, загадочно назвав ее «Про это». И Лиля Брик была для поэта в самом прямом смысле «чужая, но все же жена». А Татьяна Яковлева? Маяковский собирался взять ее «вдвоем с Парижем».
Помните такое его выражение: «У меня на шее воловьей потноживотые женщины мокрою горою сидят. Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят»? Не помните? А они, «любови» и «любята», все помнили и гордились этим.
В 60-70-е годы того века в Сергокалинском педучилище учительницей русского языка работала одна старая женщина – Евдокия Михайловна. Она любила рассказывать нам, своим ученикам, как гуляла с Маяковским и «ходила с ним в кино», и в конце признавалась: «Я, дети, его любила. Сказать, любил ли он меня, не могу». И мы верили ей и считали себя причастными к чему-то великому.
А какие стихи посвятил Маяковский совсем еще молодой Марии Денисовой (потом она станет известным скульптором и вылепит бюст Маяковского) в одной из лучших своих поэм! Я говорю о поэме «Облако в штанах». Вот они:
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное Богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войной,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Надо же – такое сравнение!
Был такой аварский поэт – Садрудин Чанка. Говорят, он писал по просьбе друзей их любимым письма в стихах («Любимая Далгата» и др.). Он же написал и такие стихи:
Если имя твое даже шепотом
произнесут,
Вздрогнет сердце мое
И невольно ускорит свой бег,
Оттого, что надежда дает моим
думам приют,
И в разлуке с тобой я могу
находиться весь век.
По всему моему несмолкающему
телу
Давно растеклось твое имя,
И я не таю от людей,
Что по жилам моим растеклось
дорогое оно,
Как по стеблям ромашек весенняя
влага дождей.
Как они созвучны со стихами Маяковского! А написаны, наверное, тоже чужой любимой.
А Махмуд из Кахаб-Росо? Этот поистине дагестанский Блок?! Я думаю, не очень ошибусь, если скажу, что он все свое творчество посвятил одной женщине – чужой жене. Говорят, Марьям не очень-то любила Махмуда, как и Лиля Брик Маяковского. Бог им судья, если они на самом деле смеялись над поэтами. Но об этом только говорят. И я ничего не утверждаю.
А шекспировский Гамлет? Помните? «Я люблю тебя больше, чем сорок тысяч братьев», – говорил он Офелии, зная, что она никогда не сможет быть его женой: принцев женили только на принцессах. Или я ошибаюсь?
Но вернемся к Блоку:
Ты взглянула. Я встретил
смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру,
намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».
Как сказано – «И этот влюблен»!
Так что же стало с моей однокурсницей? Наверное, и она не раз говорила своим подругам, указывая на меня: «И этот влюблен». Слышал, что она развелась с первым мужем и удачно вышла замуж еще раз, и даже фамилию нового мужа стала носить. И, наверное, читает ему мои стихи и говорит: «И он был влюблен». Пусть читает. Я даже их ей напомню, если забыла. Вот они:
Каждый раз я стою за столом
у тебя за спиной
И с улыбкой гляжу на бушующее
море волос.
Ведь я море люблю,
дай обняться с волной.
А тебя, чужая жена, не моя,
Я тебя ненавижу до слез.
Не очень зрелые стихи, особенно последний стих, но для записи в альбом кисейной барышни и постельного чтения на ночь грядущую сойдут.
Почти все поэты посвящали стихи чужим женам, называя их своими любимыми, а те, наверное, говорили в один голос уже другим мужчинам: «И этот влюблен». Пусть говорят! От этого у мужчин ничего не убавится.
Много можно говорить и писать на эту тему: примеров ей в литературе и в жизни предостаточно. Я только затронул ее и предлагаю вам, дорогой читатель, продолжить, и потому разрешите мне завершить начатое, не поставив точку.
Гаджимурад Раджабов