Эльмира, 35 лет, татарка (Кабардино-Балкария). По статье 228, ч. IV («Пособничество распространению наркотических средств») осуждена на 7 лет. В колонии, включая СИЗО, около полугода. Свой срок отбывает в Кизилюртовской женской колонии.
— Родилась в полной семье, но мне было еще совсем мало лет (не было и 3-х), когда родители развелись, и я стала жить с отцом и бабушкой, папиной мамой, которая меня и воспитала. А с матерью родной познакомилась только тогда, когда мне уже было 30 лет, до этого не видела и не знала ее. После знакомства у нас с ней сложились очень теплые отношения, она добрая женщина, и я не держу на нее зла – в любом случае она моя мама и дала мне жизнь, 9 месяцев носила меня в себе.
Какое-то время у нас все было нормально, но потом, когда мне было 5 лет, папа упал с дерева и стал инвалидом. Ну… как-то так. В семье я была одна, бабушка старенькая, папа инвалид, у него 4 поломанных позвонка, ему удалили почку, ампутировали полноги, он не мог нормально ходить даже по нужде… (Слезы. – А. А.). Жить стало тяжело, конечно. Ходила в школу, училась на четверки. Я была неконфликтной, спокойной девочкой, сама первой никогда не лезла на рожон, но постоять за себя, отвечать на оскорбления могла. Мне пришлось стать такой, потому что некому было за меня заступиться, если даже обижали.
После 7 класса я вынуждена была уйти из школы, потому что отцу стало хуже. У нас был частный дом, и я ухаживала за ним, занималась домашним хозяйством, огородом, а потом в 17 лет вышла замуж, и это по большой любви. Родила 3-х детей; сейчас старшему — 18 лет, младшему исполнится 3 годика. Когда среднему ребенку, дочке, было 4 месяца, у меня умер отец. Муж работал, я занималась семьей, детьми, и жизнь после всего пережитого протекала в таких приятных семейных заботах, пока… (Опять слезы, дальше я не буду на это указывать, они у нее были практически всё время. – А. А.). Сама по себе я доверчивый человек, верю людям до той поры, пока не подставят, не обманут.
И вот в один момент мой ровесник, которого я знала с детства, попросил оформить на мое имя его посылку. Как он объяснил, у него проблемы с паспортом, потому пришлось оформить ее на меня и получить.
Я пришла на почту, узнала, что посылка прибыла, но не успела отойти на 100 метров, как подбежали сотрудники (мой знакомый, который предварительно скрылся, оказывается, был у них в разработке) и взяли меня. Повезли в наркоконтроль, заставили открыть посылку, а там — наркотические вещества. Под подписку о невыезде меня отпустили, где-то полгода до суда была дома, потом состоялся суд, и я получила срок.
— Эльмира, тебе на суде озвучили эту цифру — 7 лет колонии. И как ты восприняла это, о чем подумала?
— Я чуть с ума не сошла, меня сдерживало только то, что у меня есть дети. Мне казалось, что всё это мне только слышится, это происходит где-то там, а не со мной, до меня доносится только эхо. Мысли, конечно, были лишь о детях, только о них.
— А на что же ты сама рассчитывала?
— На то, что дадут этот же срок, но с отсрочкой исполнения до достижения младшим ребенком совершеннолетнего возраста.
— До этого ты бывала в Дагестане?
— Ни разу, дальше КБР никуда не выезжала.
— И у тебя вышло вот такое, весьма своеобразное знакомство с нашей республикой. Ну и как?
— Это знакомство, к сожалению, ограничивается территорией колонии. Что делается за забором, я же не вижу. А люди — как люди, как и везде, есть хорошие и не очень, добрые и злые.
— Вот мы сидим здесь, беседуем в такой не по-зимнему теплый, солнечный день. И доброе, светлое солнце в колонии приятно греет?
— Нет, оно меня вообще не греет, а если и так, я не замечаю этого. Когда все твои мысли дома, о детях, здесь ничего не радует, во всяком случае, у меня так.
— Новогодние праздники как отметила?
— Новогодняя ночь у меня прошла в слезах, с мыслями о том, как там мои дети отмечают этот праздник. Это первый праздник, когда мы не вместе. А так мы очень близки, как друзья, привыкли постоянно быть вместе.
Тут наша беседа была прервана призывом на обед, а он здесь, конечно же, строго по распорядку. После него мы продолжили общаться.
— Нам на некоторое время пришлось прервать нашу беседу, а что сегодня было на обед?
— Куриный суп с макаронами, гречка, компот и четвертина буханки хлеба.
— А на завтрак?
— Каша пшеничная, яйцо, чай, хлеб.
— Вернемся к нашей теме. В новогоднюю ночь ты плакала, по ходу нашей встречи тоже не в силах сдержать слезы. А вообще, они часто идут здесь?
— Часто, когда не занята чем-то. Чуть легче, когда отвлечена работой.
— О доме, детях больше думаешь днем или ночью?
— Опять-таки постоянно, и в этом плане становится чуть легче, когда занята чем-то.
— Сны часто снятся?
— Да. Хотя утром не могу вспомнить, о чем они были. Но вот вчера ночью приснился старший сын, и не могу сказать, к чему, с чем это связано.
— Обычно с какими мыслями в голове ты ложишься спать?
— С молитвой к Аллаху, чтобы дома у моих детей все было нормально, чтобы они дождались меня.
— А просыпаешься с какими?
— Утром уже нет времени о чем-либо думать, надо успеть всё сделать по распорядку. Подъем — в 6.00, дальше — заправка постели и т.д. В 6.10 мы уже должны стоять на плацу на зарядке, и вот так дальше всё расписано по времени.
— Ты молодая женщина, мать троих детей, сидишь с большим сроком в колонии, в другой республике, а дети дома, без тебя. Каково женщине, матери выдержать такое?
— Тяжело, очень тяжело, это не передать словами. Нет таких слов в любом языке, чтобы передать те чувства, которые я испытываю здесь.
— Как ты объяснила, дети с твоей матерью в скором времени приедут сюда на 3-дневное свидание с тобой. Какими словами, интересно, ты их встретишь?
— Я даже не представляю, не знаю. Вместо слов, думаю, будут одни слезы.
— А провожать какими?
— Провожать будет гораздо тяжелее, я уже боюсь этих минут, мгновений расставания.
— Шанс на УДО есть у тебя?
— Очень на это надеюсь, веду себя положительно, у меня нет замечаний.
— Настанет этот день, ты выйдешь на свободу, а какой видишь свою будущую жизнь? И по части наркотиков, которые сыграли такую роковую роль в твоей жизни, и по части доверия, используя которое, так тебя подставили? И как вообще ты оцениваешь такой поступок своего друга, мужчины?
— Чувствую, что уже не буду такой доверчивой, как раньше, и по максимуму сокращу круг общения. Я никогда не употребляла спиртное (хотя и курю с 15 лет), никогда и близко не подходила к наркотикам. В районе, где живу, очень много наркоманов, и я всегда благодарю Аллаха за то, что уберег меня от этого зла, в моей дальнейшей жизни тем более не будет им места. А насчет того «друга» что я скажу – для меня он уже не мужчина.
— Пока мы беседовали, ты несколько раз упомянула Аллаха, из этого следует…
— Я верю в Аллаха, я — мусульманка, единственное, не умею делать намаз. Но моя дочь ходила в мечеть, учила арабский язык, умеет совершать намаз.
— Твоя вера укрепилась здесь или…
— Она не ослабла, в любом случае я верю, что Аллах поможет мне.
— В чем?
— Выдержать это испытание.
— В завершение нашей беседы хотела бы что-либо добавить?
— Нет. Только скажу – спасибо.
— За что?
— За то, что поговорили со мной, выслушали меня.
— Мы беседуем полчаса, чуть больше, тебе после этого стало лучше или хуже?
— Легче. Я выговорилась.
— Хотя все это время ты и была в слезах?
— Слезы тоже не всегда и не всем покажешь, а иногда хочется поплакать. Но здесь это признак слабости, а слабых тут не любят…
Абаш Абашилов
