Часто думаю о том, что бы я сделал, если бы мне дали вторую жизнь. Ну, скажем, кем бы был по профессии в своей второй жизни? Хотя, конечно, понимаю, что второй жизни здесь, на Земле, у меня не будет. И не только у меня. Говорил ведь Цицерон: «Нет ни единого мгновения… Только настоящее принадлежит нам». А все-таки?
Учителем точно не стал бы. Учеба в педучилище не считается: мне тогда было всего лишь тринадцать лет, и пошел я туда, куда послали. В семнадцать лет стал учителем математики в восьмилетней школе, несмотря на то, что два раза убегал из педучилища. Через полгода и с работы ушел. Правда, потом вернулся.
Первую сознательную попытку выбрать будущую свою специальность я сделал в свои неполные восемнадцать. Летом 1965 года в древней Бухаре пошел в горвоенкомат с заявлением отправить на учебу в лётное училище. Помню, как на медкомиссии посадили меня на крутящийся стул, у которого вместо спинки была железная палка. Велели опустить голову к коленям, а сами стали быстро крутить сиденье мое вокруг оси. Потом резко остановили. Надо было подняться в исходное положение «сидя» и приставить спину к железной палке. Я сел именно так, как требовалось, когда некоторые проваливались в сторону, не найдя за спиной опоры. Потом доктор велел, не поворачивая головы, смотреть на его движущийся палец по командам: «Смотри направо!» и «Смотри налево!» Через минуту громко сказал: «Не годен!» «Почему не годен?! Как не годен?!» — спрашивал я. Однако никто мне ничего не стал объяснять. Так и написали: «Не годен». Один врач из комиссии только сказал, что у меня весенний конъюнктивит.
Вот так одним росчерком пера решили мою дальнейшую судьбу. После этого Антон, мой единственный болельщик и друг, пригласил меня в дешевую забегаловку на узкой улице Старого города, и я в первый раз в жизни с горя напился. Вот такая была моя первая попытка стать военным, а именно — военным летчиком.
Когда я учился в ДГУ, в университете была военная кафедра. Выпускников университета, присвоив воинское звание «лейтенант», забирали в армию на два года. Потом по своему желанию можно было продолжить службу как кадровый военный. Некоторые мои товарищи так и сделали. Если бы остался до конца учебы в университете, может быть, так же поступил бы и я. Нет же! Бросил учебу и пошел в армию рядовым. Это я второй раз упустил возможность стать военным.
Рассказать, какая же была очередная возможность им стать и сама моя солдатская служба, я и собираюсь, приурочив мой рассказ, как привык говорить, ко Дню Советской армии и Военно-Морского флота.
Уходил я в армию в двадцать один год от роду с ребятами на три года моложе себя. Из района со мной были и два моих бывших ученика. Первое, что я сделал – принял участие в большой драке в республиканском призывном пункте: заступился за ребят из своего района. Видимо, тогда и заметил нас наш «покупатель» – капитан из авиационной школы в городе Камышин – и в числе тридцати новобранцев из Дагестана забрал в свою часть.
Капитан этот был настоящим военным и пользовался в части заслуженным авторитетом. Говорили, что он бывший суворовец. Сразу после принятия присяги меня и одного моего бывшего ученика назначили командирами отделений с присвоением звания «ефрейтор». Конечно, это тот капитан постарался.
В школе на шестимесячных курсах готовили авиационных механиков и метеонаблюдателей, которых по окончании учебы отправляли для дальнейшего прохождения службы в различные авиационные части. Надо отметить, что курсанты из Дагестана отличались ото всех своей физической подготовкой. На курсах не нашлось нам равных ни в упражнениях на турнике, ни по поднятию тяжести, ни в беге. В той воинской части не было дедовщины, ибо все, кроме офицеров и сержантов срочной службы, выбранных из числа бывших курсантов школы, были одного призыва.
По всему видно, что и меня после учебы собираются оставить в той же части как заместителя командира взвода. Потом мнение командования обо мне резко изменилось, что даже перестали назначать на караул к посту №1 под знамя воинской части. Не доверяли мне пост №1. Это, думаю, потому, что иногда я мог не выполнить приказ командиров, занимающихся, как мне казалось тогда, ненужной муштрой. В частности, отказывался выполнять команды «Подъем!» — «Отбой!» по несколько раз за ночь.
И, когда закончил учебу в школе, меня отправили в Сибирь, в тайгу, на военный аэродром рядом с аэропортом «Толмачево».
Вот тогда впервые и столкнулся с некоторыми проявлениями дедовщины, хотя ее как таковой не было и там, куда я попал. Какая же может быть дедовщина во взводе обслуживания одной эскадрильи? В военном городке имелось и много других частей, потому солдаты нашего взвода дружили между собой и в нужный момент заступались друг за друга. «Агеевцев» (так называли нас по фамилии командира части) боялись и уважали. За погрешности в службе нас наказывал только сам полковник Агеев. Провинившийся в свое свободное время должен был выкопать в земле четырехугольную яму в восемь кубометров, а потом обратно засыпать землей и утрамбовать. Вот и наказание вместо энного количества дней в гауптвахте.
А с признаками дедовщины я столкнулся в первый же день службы в новой части. Утром в столовой меня обделили маслом. На мой вопрос, где масло, один из солдат сказал, что мне не положено. «Не положено — не буду есть», — говорю я, подумав, что не успели поставить на довольствие: в часть приехал вчера поздно ночью. На следующий день повторяется то же самое. И тот же солдат (скоро его демобилизовали) опять говорит, что масла мне не положено. Я встаю из-за стола, нагибаюсь к нему и хватаю кусок хлеба с намазанным на него маслом прямо из-под его носа. «По очереди будем отказываться от масла в пользу китайских солдат с острова Даманский», — говорю я. Никто ничего не сказал в ответ, а тот товарищ ушел, не допив свой чай.
Через несколько дней на столе у нас масла хватало для всех. Вот откуда пошло это изобилие. В столовой питались солдаты из многих частей. И хлеборезка для всех была одна, оттуда отпускали и масло. В мою очередь накрыть стол к обеду я познакомился с солдатом из хлеборезки. Оказалось, что он был моим единственным земляком во всем военном городке. Уже со следующего дня нашего знакомства он стал отпускать на наш стол масло в два раза больше, чем положено. После армии мы с ним работали грузчиками на Махачкалинском рыбоконсервном комбинате. Хороший был парень. Где-то он теперь?
Ребята из нашего взвода часто получали посылки из дома и всегда делились со всеми. Больше всего было посылок с сушеной или консервированной рыбой, разными колбасами и салом. Почти полгода я категорически отказывался от сала, говоря, что мусульманину харам (запрещено) его есть. Потом… (да простит меня Аллах). Зимой сало держали между оконными рамами на метеостанции. Туда же во время дежурства брали буханку ржаного хлеба и несколько головок чеснока. Это я получал посылки с чесноком.
В военном городке мы только спали и питались. А служили за городком, на военном аэродроме: механики – около самолетов, синоптики – на метеостанции.
Кто только не заходил к нам на метеостанцию. Однажды в мое дежурство ночью справиться о погоде зашел генерал-лейтенант с летчиками и нашими дежурными офицерами. Я вскочил, как ужаленный, вытянулся по команде «Смирно!». Он и говорит: «А ну-ка, джигит, дай мне последнюю карту погоды». Я только что ее принял и протянул ему. Он похвалил меня за аккуратно заполненную карту.
Утром сказали, что это был дважды Герой Советского Союза Леонид Игнатьевич Беда, в то время первый заместитель командующего 26-й воздушной армией Белорусского военного округа.
А с другим будущим дважды Героем Советского Союза я даже сфотографировался. Это был летчик-космонавт Борис Валентинович Волынов. Уже не помню, по какому поводу он к нам приезжал после своего первого полета в Космос. У меня дома в горах есть фотография. На ней в центре сидит сам космонавт, а по бокам офицеры и солдаты нашей части, и я среди них. Берегу ее как дорогую реликвию. Я тогда еще заметил, что у космонавта были очень усталые глаза. И подумал, что трудная это работа — быть космонавтом.
В армии нам скучать не давали. Зимой в каждый понедельник в сорокаградусный мороз (в Сибири мороз сухой) выгоняли нас на кросс на лыжах по тайге. Я за один сезон сломал три пары лыж, и тогда командир взвода сказал мне: «Это настоящее хулиганство, дорогой! И нечего оправдываться «несчастным случаем»». Он, сибиряк, никак не мог понять, что это был мой первый опыт катания на лыжах.
В ту же зиму нас, отличников ВВС, на двухмоторном самолете «ЛИ-2» возили в село Шушенское, на место сибирской ссылки В. И. Ленина. А на обратном пути прямо в полете отказал один из двигателей. Пришлось сделать вынужденную посадку в районе Абакана. Не скажу, что сильно испугался, увидев в иллюминатор некрутящиеся лопасти. Но интерес к профессии летчика к тому времени я уже потерял. Почему-то и безупречная служба летчиков нашей части не стала для меня примером для подражания. Надо было постараться в ту первую попытку в древней Бухаре.
Это были случаи из моих армейских будней. Не в смысле анекдотов, что рассказывают по телевидению, а в самом прямом смысле этого выражения. А вторая жизнь?.. Не нужно мне второй жизни, ибо проживу, наверное, ее так же, как эту, первую. Зачем же повторяться?
Гаджимурад Раджабов