Кира Машрикова о соцсетях после трагедий
После трагедий страшно заходить в соцсети. Там везде видео и фото. И если первые можно не проигрывать, то от вторых ни спрятаться, ни убежать невозможно. Части тел погибших в крови; дети, мучающиеся от химического газа; женщины, рыдающие на фоне руин или перед телом близкого человека. Наверное, в мире, где стало очень сложно кому-то верить, кроме своих глаз, люди так пытаются передавать правду.
Страшно видеть поспешные выводы. Еще страшней понимать их последствия.
СМИ:
— Подозреваемый Иван Иванов…
Соцсети:
— Гори в аду, тварь!!!
Скоро вся его биография, адрес, номер телефона и имя первой учительницы станут достоянием общественности. Его уволят с работы, не пустят в самолет из-за недоверия остальных пассажиров и станут преследовать репортеры.
СМИ:
— Подозреваемый пришел в полицию сам. Подозреваемый больше не подозреваемый.
Новый подозреваемый – студент…
И вот новая адская волна ненависти к бедному студенту, оказавшемуся в итоге жертвой. Он подозревался несколько часов, но об этом в соцсетях напишет намного меньше людей, чем о его вине, а потому его фотография будет еще долго гулять в сети, набирая всё больше проклятий и слухов.
Страшно видеть шутки. Нет, не послышалось. Мемы, картинки. Ведь очень смешно выложить, например, фото бородатого мужчины с подписью «Штирлиц шел по Берлину. И что-то неуловимое выдавало в нем …» Самое время шутить, правда ведь? Это как в речи персонажа Михаила Ефремова в фильме «12». Вы не видели? Посмотрите. Он там про эту особенность — не переставая смеяться — сказал очень хорошо.
Страшно, когда кто-нибудь пишет слова сочувствия, а другой приходит и: «Аха, страдаешь?! А вот тогда, когда (варианты) не страдал! Не страдал ведь?!»
«Кто-нибудь» защищается, оправдывается, чувствует вину, будто он сейчас не поделился эмоциями и не моральную поддержку выразил, а украл у старушки кошелек с пенсией или попытался выслужиться перед начальством, нарисовав на асфальте Навального за решеткой.
Или не оправдывается, а отвечает сухое, но верное: «Там война. Здесь — мирное время».
Или спрашивает логичное: «Как одно мешает другому?»
«Тогда!!! – орет учитель страданий. — Тогда покажи посты о них, лицемерная тварь!!!»
И хочется думать, что он возмущен равнодушием. Избирательным состраданием. Но нет. Он возмущен лишь тем, что сострадают не тем. Не тем, кому сострадает он.
Однажды знакомая вот такому комментатору ответила что-то вроде: «На ливийцев мне плевать. А европейцам я сочувствую, они мне по духу близки».
Не близки по духу. Носят платки, молятся пять раз в день и никем не приходятся Коко Шанель…
Она, наверное, лучше него: хотя бы не приходит на его страницу с воплем: «Покажи посты про 11 сентября, сволочь!» Но всё равно оба похожи. У каждого из них находится место для боли, когда в беде «свои», и место для сомнений, когда речь о «чужих»: «постановка, был ли мальчик, что-то театрально тетя плачет».
У меня дочь растет. Скоро три исполнится. И мне страшно. За нее, за детей Сирии, Франции, Питера, племени Масаи, всех детей.
Я вас очень прошу, если вдруг напишу однажды пост сочувствия масайскому ребенку, не тыкайте в нос фотографиями других – в крови. Во-первых, больно. Во-вторых, мой мир не черно-белый с разделением на черное и белое соответственно. На Восток и Запад. На Путина и Обаму. На братьев Гасангусейновых и братьев Нурбагандовых.
Даже на плохих и хороших он старается (не всегда удачно, и все же) не делиться. Потому что отличие чаще всего лишь в том, в каких человек оказался условиях.
Это, помните, как у Нельсона Манделы? «Никто не рождается с ненавистью к другому человеку из-за цвета кожи, происхождения или религии. Люди учатся ненавидеть, и если они могут научиться ненавидеть, нужно стараться учить их любви».
