Я выходец из 9 магала. Некоторые моменты помню смутно, так как долгое время жил за пределами Дербента, но многое, конечно, врезалось в память навсегда. Помню, как детьми бегали гонять мяч на «хярмян». Так называлась площадка на кладбище, напротив крепостных ворот «Баят-гапы». Это кладбище одно из самых древних в Дербенте. Мимо него сейчас постоянно проезжают свадебные колонны, поднимающиеся на крепость. А лет 40 назад там было очень тихо. Особым шиком для нас, мальчишек, считалось возвращаться с «хярмян» в темноте. Так мы вырабатывали в себе смелость. Бегали по развалинам старой крепости, играли в прятки и догонялки. Там, где сейчас ведутся раскопки (древней албанской крепости), мы, мальчишки, находили старинные черепки, железные наконечники и даже монеты, но не придавали этому значения. В колодец, где, по преданию, хан держал узников, мы спускались через полуразвалившийся лаз. Возможно, это был подкоп тех времен. Было страшно жутко, но интересно.
Поговаривали, что с наступлением темноты на крепости появляются духи. Мы бегали туда, чтобы это проверить, а сторож крепости дядя Залым нас гонял. Он был старый. На вид страшный, но добрый. Как-то он рассказал, что однажды увидел рядом с крепостью праздничные свадебные столы и чуть было не подсел к людям. Но, словно по наитию, произнес «Бисмиллах», после чего и столы, и люди исчезли. Услышав эту историю, мы, магальские мальчишки, долгое время обходили стороной, особенно в вечерние часы, окрестности крепости.
Помню, по улицам нашего района ходил «сюннятчи» со своими страшными инструментами. Все мальчишки, кому еще не делали обрезание, знали его в лицо и страшно боялись. Завидев его, бросались бежать и прятаться. Ну а «обреченному» приходилось затравленно смотреть, как «сюннятчи» неторопливо и важно разворачивает полотенце и раскладывает на нем свои самодельные инструменты. Мальчишку старались всеми силами отвлечь. Делалось это, конечно же, без всякой анестезии. Иногда просто ножом, деревянной подставкой и мо-лотком. После окончания церемонии устраивалось пышное празднество и мальчишка, одетый в красную юбку, становился центром всеобщего внимания и заботы. Его задаривали сладостями, и от всех сказанных слов он проникался гордостью, что влился в ряды мужчин.
Еще со стороны Сабновы, через Джарчи-гапы (ворота с северной стороны, у самого подножия крепости), приходил старик, который собирал всякую утварь, стекло, тряпки. Его неизменно сопровождал ишак и несколько собак. Старик менял старые вещи, бутылки на раз-личные полезные в хозяйстве вещи (керосин, мыло, инструменты и т. д.) Мы, мальчишки, его боялись и старались навредить. Когда его чересчур доставали, то он науськивал на нас своих псов. Мы, в свою очередь, вытаскивали со дворов своих цепных псов. Бывало, что его ишак от собачьей своры бежал, теряя на-груженный на него скарб. Ну а мы, естественно, полностью переключались на собачий бой. В крайнем случае, мы взбирались на плоские крыши, залитые «гыром», кидали в него чем попало и поливали водой.
Кроме старика старьевщика, помню зазывные крики торговцев дрова-ми, всякой всячиной. Кричали «Беш-беш!». Это были торговцы хворостом для тандыра. Они были во многих до-мах Дербента – ямы, обмазанные глиной, где пекли удивительно вкусный хлеб. Моя тетя Тамара ловко лепила хлеб на стенки тандыра, а нам пекла маленькие хлебцы в виде зверюшек. Мы стояли за ее спиной и с нетерпением ждали. А потом, обжигаясь и глотая слезы, ели хлеб с горным сыром. Ничего более вкусного я не помню…
Я часто ходил с дядей Алисафой и его сыном, моим двоюродным братом Алимом, на гору за крепость. Там на склоне находился дядин сад и аккуратные ряды виноградных кустов. У дяди рос сорт «нярмя» и другие, которых сейчас уже и не найдешь. Даже тогда, в 60-е годы, к дяде приходили с коньячного комбината, просили саженцы, предлагали и продать виноградник. Воду для своего сада дядя провел деревянными желобами почти за километр, с вершины горы. Там водилось очень много гадюк и гюрзы, которые часто кусали ребят. Помню, дядя привозил со своего виноградника урожай. Он жил по соседству с нами в 9 магале. Его дом, как и наш, смотрел на крепость. У дяди были огромные дубовые бочки. Мне с братом не раз приходилось босыми ногами давить этот виноград. А уж сколько сока мы выпили… До сих пор помню вкус этих нежнейших сортов винограда.
Свадьбы играли прямо на улицах магала или во дворах. Отдельно накрывали столы для мужчин и для женщин. Ставили большую алюминиевую миску «нимчя», две ложки к ней и чекушку водки на двоих. Взрослые мужчины звали вторым едоком подростков, те не пили, и взрослому доставалась вся чекушка. Часть мужчин во время свадьбы участвовала в шуточном представлении. Называлось оно «дырна». Туго скатывали в жгут полотенце и мочили в воде. Один из мужчин размахивался, а второй должен был держать свою руку вытянутой. Если не выдержал удара или еще того хуже отдернул руку, то считался проигравшим и платил штраф. Проштрафившийся должен был выполнить любой каприз победителя. В основном победитель требовал станцевать какой-нибудь шуточный танец – твист, буги-вуги, танго. После такого танца гости ва-лялись под столами от смеха.
Жизнь, конечно, тогда была сложной. Но люди, работая, радовались жизни. Какая была радость, когда получали «годовые», накапливающиеся в течение года из трудодней. Большая часть жителей магалов работала тогда в колхозе им. Жданова, председателем которого больше 30-ти лет был мой старший дядя Гашим. Впоследствии этот колхоз был переименован в его честь – колхоз им. Г. Казимова. Ежемесячная зарплата в колхозе доходила до 150–250 рублей в месяц. А «годовые» – это были как бы премиальные в конце года, выплачивались ближе к декабрю, после продажи всей продукции. Возили «солнечную ягоду» по всей РСФСР, вплоть до Сибири. Отправляли вагонами. «Годовые» доходили до нескольких тысяч. Добросовестный труженик мог позволить себе на эти деньги довольно крупные покупки. А многие ждали «годовых», чтобы купить приданое и сыграть свадьбу.
В этом колхозе работал мой дедушка по отцу Кая Казимов. Он был одним из тех, кто в 1929–1930-е годы стоял у истоков колхозного движения. По возрасту он не попал на фронт, но за доблестный труд был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Я его совсем не знал, он умер за год до моего рождения. По рассказам близких, был с виду суровым, но удивительно добрым человеком, обожавшим детей. Со своего сада за крепостью часто приносил для внуков лесные ягоды, глиняные свистульки. Вечерами все мои двоюродные братья и сестры собирались у дедушки с бабушкой возле дровяной печки и при свете керосиновой лампы слушали их полные мудрости и народного юмора рассказы. Бабушка Амиля помнила даже то время, когда сюда пришло войско турков (она 1903 года рождения, а дедушка – 1875). В ворота постучали и прабабушка открыла, там стоял здоровенный усатый турок-аскер с большой саблей на боку и винтовкой в руках. Попросил воды, выпил, спросил, нет ли чужих, и ушел…
Второй мой дедушка, по матери, Паша Байрамов тоже орденоносец, только у него награды боевые. Ушел на фронт из Дербента в 1941 году. Участвовал в Сталинградской битве. Из подбитого танка выбрался с двумя ранениями. Ослепший, без обеих ног, до последних дней своей жизни сохранял удивительную ясность ума, жизнерадостность и щедрость души. Помню, как он подшучивал над бабушкой Сахават (происхождением она была из бекской семьи), мол, она захомутала и женила его на себе, когда он бегал в трусах и был совсем мальчишкой (он был футболистом и моложе бабушки), а в приданое привела такую худую корову, что она просвечивала насквозь. Бабушка шутливо сдвигала брови и парировала: «А если бы не я, то тебя уже давно на свете не было!» Она в военном эшелоне и на попутках добралась до прифронтового госпиталя, где он лежал уже два месяца с незаживающим раздробленным коленом, и вывезла его в тыловой госпиталь. Помню, как слезы текли из его слепых глаз, когда он слушал военные песни, когда он впервые взял на руки свою правнучку (мою дочь). Сталин был его кумиром. В честь его дочери, он и свою дочь назвал Светланой. И когда я протянул ему свою дочь и сказал, что на свет появилась еще одна Светлана, он не смог сдержать слез. А сколько его орденов и медалей я потерял, будучи ребенком, и не счесть.
Мой отец Ансар – один из первых кандидатов наук в Дербенте. Был секретарем горкома комсомола, работал директором 19 школы. Много лет был деканом факультета Дагестанского государственного педагогического института. Он был педагогом от Бога. Добрым, заботливым, ученики его боготворили. До сих пор ко мне на прием попадают люди, которые учились у него, вспоминают его добрым словом. Только по прошествии многих лет я почувствовал, как мне его не хватает. Не хватает его умных советов, его взглядов на жизнь, его безграничной доброты и широты души. Я часто поднимаюсь на наше древнее кладбище, с которого открывается удивительный вид на весь город, сажусь у могилы отца и рассказываю ему про нашу жизнь. И, не поверите, мне после этих монологов становится легче на душе.
Рубрику ведет Светлана Анохина
