Я в Дербент жениться приехал, в 57-м году. Тут по Таги-заде, напротив Пассажа, жили папины родственники, дядя Артем и его жена — тетя Сирануш Мовсесян. Они гостили у нас в Карабахе и посоветовали: есть, мол, хорошая девочка, родственница, с образованием, приезжай, познакомим. Ну, я и поехал.
Меня встретили на вокзале дядя с тетей и повели к себе. Это 5 марта было, а с Маней, так невесту звали, увиделся я только через месяц. Нарядился в синий костюм, белую рубашку, галстук, туфли модные, на манке, и даже шляпу надел. Неподалеку от них, в начале улицы Кирова, в частных домах цветы продавали. Какие цветы купил, не помню, запомнил только, что букет 5 рублей стоил.
Зашел к ним, за стол сели. Через некоторое время Маня вышла. Почему-то в домашней одежде и не такая уж красивая, как я ожидал. Но разговор ее мне понравился, грамотный был. Она работала воспитателем в детсаду на улице Ленина, где бывшее кино «Родина». Я там рядом жил, и начал ее каждый вечер после 6 встречать и провожать домой. Так мы поближе познакомились, начали целоваться. В 58-м свадьбу сыграли, через месяц квартиру сняли, в еврейском дворе за стадионом, по Кирова, 39.
Но прожили мы недолго. Ее мать стала вмешиваться в нашу жизнь, а Маня только ее слушала. Последней каплей стал макинтош. Тогда они только появились, и очень модными были. Теща потребовала, чтобы я купил Мане макинтош, иначе она дочь свою обратно заберет. Я такие условия исполнять не собирался, и как-то утром пришли тесть с шурином, забрали ее шифоньер и постель, погрузили на грузовик и увезли. Так вот и развелись.
Я остался один, работал в совхозе Карла Маркса и забрал из села сестру Иру, чтобы ухаживала за мной. Она тогда как раз 10 классов закончила. А тут наш дальний родственник, Гурген Сапарян, он был тогда директором Заготзерна, говорит: «Зачем тебе так далеко ездить в совхоз, иди строй дом на углу Сальмана и Буйнакского и переходи туда с сестрой жить. Закончишь – помогу тебе там с квартирой». Мы так и сделали, перешли с Ирой туда, и уже дом был готов, и я родителям сообщил, что у нас своя двухкомнатная квартира, как вдруг вмешался один его заместитель. Ему нужно было жилье для любовницы, он подговорил Гургена, чтобы тот отобрал у меня квартиру. Так мы оказались в бараке на Кобякова, рядом с «сорокодворкой». Это дом так назывался, его уже наполовину снесли. В этом доме жила девушка Зоя, мы с ней в желдорпарк на танцы ходили, а обратно пешком по Вокзальной возвращались. И вся улица освещена фонарями, светло, как днем, было.
Лучшим в городе бильярдистом считался Шона Манахим, еврей. Он приехал из Пятигорска во время войны, когда немец наступал на Кавказ, и так тут и остался. Невысокого роста, невзрачный, одевался плохо. Сидел в киоске, вино продавал, печенье, продукты всякие. Вах, какой он был! Мы-то совсем играть не умели, и Гурген его специально позвал в клуб Заготзерна, чтобы он нас научил всем премудростям. Я играл на интерес, он – на деньги. На свой выигрыш Манахим поил всех. Я там был самый молодой, он давал мне деньги и отправлял в магазин: «Иди пару водки принеси».
Потом сестра уехала учиться, а меня родители в село вызвали, их мое холостое положение не устраивало, и они подыскали мне невесту. Я поехал, познакомился и там же в селе свадьбу сыграли. Жену по документам звали Розой, а называли все Аней, это при выдаче метрики перепутали. С ней мы всю жизнь и прожили.
После свадьбы, в 61-м году, я привез ее в тот же барак. Она приехала с чемоданом и большой плетеной корзиной, в которой были тутовая водка и сыр. Все остальное мы купили тут. Кровать нам делал Сабир, он приехал из Армении с женой-армянкой. На Верхнем рынке его мастерская была, я ему заказал полуторку, рублей 20 или 30 она стоила. Потом на автобусе поехали за новым постельным бельем и пружинным матрасом. Тогда один маршрут у автобуса был – «Вагонное депо – улица Крупской».
Мебель привезли на грузовой машине, а дети и соседи сбежались смотреть, как ее разгружают, это в диковинку было. В бараке у нас была одна комната и коридор, и не было газа, все готовили на керосинке. А потом мы в новом доме на Кобякова, 88 квартиру получили, и там много лет прожили.
А Гургена Николаевича, видимо, совесть замучила, и он предложил мне – поступай учиться на торговое, я тебя к себе возьму. Он тогда как раз стал директором дорожного ресторана «Дружба», ну и взял меня к себе работать в буфете на вокзале. Это в 66-м году было. Моим напарником был Фикрет Куламов, мы с ним друг другу доверяли и никогда на приеме-сдаче не заморачивались. В буфете самым ходовым пиво было, его с Махачкалинского пивзавода в бочках привозили. Сколько раз прилавок ломали из-за этого пива! Человек 20-30 толпа напирает и кричит: «Наливай! Наливай!» Даже не давали доверху долить, хватали и отходили. И закуску – нохут вареный, сыр, сосиски, тарашку соленую, мы ее на рынке у Нисима покупали.
У нас евреи тогда рыбой занимались, помню Сему и Нисима. Кому что нужно было, к свадьбе, к празднику – все у них брали. Тогда, в 70-е, рыбу и икру спокойно можно было на рынке купить, но у них самая свежая была и без обмана. И тарашка была у них правильная всегда, самый раз под пиво.
Завсегдатаи у нас были, любили после работы пропустить бокал-другой. Гаврил приходил, он работал в магазине напротив нас, на Кобякова, Рамис из мясного магазина, Зубаир-парикмахер, Мухтар. Потом дербентские водители стали на КамАЗах овощи-фрукты в Россию возить, а когда приезжали обратно, обязательно к нам заходили. Бригада Миши Мехтиева была, они после 11 вечера подъезжали, и мы уже четко знали их расписание и готовили к этому времени стол. Курицу отваривали, колбасу нарезали, закуски разные, и водку. Вообще у нас водку не отпускали, только коньяк, вино и пиво, но для таких клиентов мы делали исключение.
Вот представьте, какой был город у нас спокойный – я каждый вечер с выручкой шел по Кобякова домой пешком, и ни разу меня никто пальцем не тронул. Хотя кинжал на всякий случай с собой носил.
Бандиты в городе были, конечно. Годжа был такой, даргинец, все его боялись. Весь город был у него в руках с 60-х до 80-х, пока не умер. Уже все знали – если он пришел на танцы, будет драка. Танцует парень с девушкой, он подходит, по плечу его хлопает и говорит: «Вон отсюда. С девушкой я буду танцевать». И начинается драка.
Годжа мог прийти в кафе, в ресторан, подозвать официантку и приказным тоном ей: «Повару скажи, пусть мне быстро первое, второе, третье положит. И буфету скажи – бутылку водки». Ему тут же все принесут, боятся же, мало ли что выкинет, а он попробует, или только посмотрит, не понравится – выливает в раковину, водку выпьет и уходит. И платить не думал.
Но меня Годжа не трогал, знал, что я с Абриком Айрапетяном дружу, замначальника Горотдела. А Абрик периодически ко мне участкового посылал, Баладжа его звали. Проверить, не лезут ли к нам в «Дружбу» Годжа и его приятель Казанфар. Приходилось им то к Роме, то к Аркадию набеги делать.
Но один раз он все же полез к нам – и нарвался. Как раз у нас сидели те самые водители КамАЗов, крепкие ребята. Официально мы уже закрылись, и тут они стучат. Наша уборщица Валя им говорит: «Закрыто!» А Годжа: «А эти чё сидят?» Валю в сторону отталкивает и заходит. Тут один из водителей, Мурад-ага, поворачивается, чтобы спросить, что случилось, а там Годжа стоит и Казанфар. Мурад-ага говорит: «Что ты сказал?» – «Ничего я не сказал, вы особенные, что ли?» Слово за слово – драка началась, и Годже впервые надавали и выкинули на улицу.
На Айдынбекова жил пожилой человек, дядя Рустам. Он был тюрк, жил 5 лет на высылке, его в 35-м году освободили. Я как-то шел с обеда и случайно в его окно заглянул. Он там стоит, а веревка к зубу привязана и к ручке дверной. Делает шаг назад, стонет и обратно возвращается, и так несколько раз. Зашел я, спросил, что с ним. К врачу, говорит, боюсь идти, а зуб болит. Я говорю: «Дядь Рустам, я у себя много зубов вырвал, давай твой тоже вырву». Взял обычные плоскогубцы, говорю: «Рот открой, глаза закрой». А я уже знал, как надо: чуть туда, чуть сюда, немного вбок и резко дернуть. Сделал так, и зуб выдернул. Он даже понять ничего не успел. Только кровь полилась. Я его носовой платок тут же одеколоном «Красная Москва» смочил и говорю: «На, бери платок и рот закрой». И тут вспомнил: плоскогубцы-то грязные. Долго потом боялся, что заражение будет, каждый день проходил и спрашивал: «Дядь Рустам, как дела?» А он отвечал: «Хорошо, Жора, все зажило!» И я спокойно выдыхал и шел дальше.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА