Памяти художника и педагога Вадима Константиновича Скугарева
Однозначно, сколько ни пиши о вандализме в Дагестане – всё тщетно. Иногда кажется, что лучше и не вспоминали бы – там снесли, здесь замазали; поднимаешь голову, и там всё не слава богу. Но как не вспомнить, а для молодых и не открыть, «монументального человека» – педагога, художника, архитектора Вадима Константиновича Скугарева, который ворвался в творческую жизнь Дагестана в 1969 году, оставил после себя огромное количество работ и благодарных учеников!
Выпускник Киевского художественного института, известный архитектор, выбрал для себя «совершенствование творческой среды» в Стране гор. Его выбор друзья и ученики назвали добровольной ссылкой. Но для нас это был подарок.
Перебравшись в Махачкалу, он начал преподавательскую деятельность на инженерно-строительном факультете политехнического института, а в 1973-м перешёл в пединститут, где открылся художественно-графический факультет. Именно он заложил основу кафедры труда и декоративно-прикладного искусства. Он изменил эстетику города, внёс в его облик самобытность и национальный колорит.
«Тяжёлое наследие царского режима?»
Сегодня почти все его архитектурные строения и формы разрушены, испорчены, а то, что ещё можно лицезреть, доведено до абсурда хозяевами заведений и уличными вандалами.
Вот несколько знаковых мест: коктейль-бар «Аул» на проспекте Г. Гамидова (бывш. С. Кирова), возле бывшего Булочно-кондитерского комбината; гигантские валуны на входе в парк Победы; автобусные остановки; силуэт головы Ильича на горе Тарки-Тау; кафе «Утро»; кафе «Балхар», которое строилось на моих глазах и радовало горской кладкой, резными дубовыми дверьми и стилизованной, точно вылепленной вручную, вывеской. Помню, пару раз заглядывал вовнутрь – больше для того, чтобы согреться: автобусы и в советское время ходили не по расписанию. Там подавали хинкал и другие национальные блюда, но меня эти запахи отпугивали.
Тогда мне казалось, что превращать этот чудный интерьер в третьеразрядную забегаловку – нелепость. Среди кувшинов и резных столбов висели кольца сушёной колбасы, а люди, пропахшие чесноком и водкой, говорили про жизнь*.
И что сделали с «Балхаром»? Поиздевались над вывеской – оставили три кричащие буквы и сложили из них пив-БАР, а посередине вляпали корону. Тяжёлые, с крупными орнаментальными элементами дубовые двери, так здорово вписывавшиеся в каменную структуру постройки, покрасили кричащей краской. Та же участь постигла в 90-е годы двери магазина «Умельцы Дагестана», который был открыт так же, как и «Балхар», в восьмидесятых годах и облюбован туристами.
После возвращения дома наследникам и уничтожения этнического интерьера магазина название кочевало вдоль по другой улице – М. Дахадаева, а потом исчезло. Помню, когда заканчивали отделку интерьера Кумыкского театра на ул. У. Буйнакского, в разговоре со мной художник, ювелир Манаба Магомедова возмущалась, что к её мнению никто не прислушивается. Мастер создала роскошные бра для фойе театра. Манаба Магомедовна считала театр храмом культуры, и там, безусловно, не могло быть ни пластиковых дверей, не «Армстронга». Но чиновники в правительстве знали лучше, каким должен быть храм.
«Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши»
Да, с дубовыми дверьми в Махачкале происходили таинственные истории. Куда, скажите, после евроремонта исчезли резные двери худграфа? Вспомните, неужели эта история не напоминает дом Старсобеса из «Двенадцати стульев»: «Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Всё существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щёчки всегда горели румянцем смущения, стыдливости и конфуза. Завхоза звали Александром Яковлевичем, а жену его – Александрой Яковлевной. Он называл её Сашхен, она звала его Альхен. Свет не видывал ещё такого голубого воришки, как Александр Яковлевич». «– Один мой знакомый, – сказал Остап веско, – тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошёл в монахи – сидит в допре». Для справки: ДОПР — департамент общественно-политической работы или, проще говоря, Дом принудительных работ.
А государство, как всегда, ни при чём. Хозяин – барин: хочу – сношу, хочу – хохочу. Архитектурный облик города не защищён. Хотелось бы услышать голос архитектора города, руководителя Республиканского центра охраны памятников истории, культуры и архитектуры по этим вопросам.**
Когда начнут штрафовать и наказывать хозяев и арендаторов за перестройки исторических зданий, порчу мозаик и панно на фасадах зданий? Их остались единицы, но они требуют защиты. Удивительно, ведь многие из «новых дагестанцев» росли и учились в Махачкале. Желание обогатиться стало первостепенным и неотъемлемым качеством вступающего в жизнь юноши. История города – это блеф, мы понастроим торговые площади и развлекательные центры – вот будет Вегас!
Произведения Вадима Константиновича – это синтез нашего прошлого и единственное, что претендовало остаться в истории как современная национальная архитектура, и осталось бы где-нибудь в Рио-де-Жанейро или Барселоне, где горожане боготворят своего Антонио Гауди.
А мы? Кто скажет, что наш приморский город имеет свой неповторимый архитектурный облик? Если только ночью некто из окна мчащегося с мигалкой «джипа»: «Красиво тут у нас, правда?!»***
Когда-то русский царь заметил
Берег моря вдоль горы.
Ценность места он отметил –
И вырос город с той поры.
Это не город – это сердце
Всего живого Дагестана.
Кто бы мог подумать прежде,
Что станет он столицей края…
И дальше в таком же духе. Шедевр «Сердце Дагестана» висит в центре города, на заборе. Что тут скажешь? Не хватает красок – любуйтесь баннерами вдоль дорог. Золотые слитки, серебряные – всё для «красоты» родного города.
Вспомните, горожане, как притягивала ваших детей нежная девочка с цветами в подоле на спуске к морю возле магазина «Цветы». От бронзовой скульптурки остались только ступни. Если не варвары мы, тогда кто? Необходимо вернуть городу скульптуру Анатолия Ягудаева. У меня предложение к вам, махачкалинцы: давайте начнём сбор средств на отливку новой девочки.
В конце прошлого года в Дагестанском музее изобразительных искусств, на выставке, посвящённой 85-летию Скугарева, я впервые увидел акварели, сделанные художником в поездках по Дагестану. Как хорошо, что другой наш историко-архитектурный музей закупил в своё время небольшое количество работ мастера! В экспозицию вошли и фоторепродукции работ, выполненные Камилём Чутуевым при жизни автора и бережно сохранённые в слайдах, фотографии объектов, оформленных Скугаревым вместе с учениками.
Один из его учеников, известный художник Юсуп Хасбулатов, глядя на фотографию с резными столбами Дворца культуры селения Кокрек, со вздохом заметил: «Что имели и куда пришли!» Это слова – о наболевшем, о судьбе художника и его творениях, о том, какие сейчас монументы в моде, о памяти и любви. Кому как не Хасбулату знать цену настоящему искусству!
О жизни и судьбе художника
Вадим Константинович оставил яркий след в искусстве, но звёзды, благоволившие его таланту, не дали ему долгую жизнь. Энергия творческой деятельности поглотила и в конечном итоге разрушила. Ему пришлось срочно покинуть Махачкалу и вернуться в Киев, где он умер от сердечного приступа. Докторскую диссертацию он так и не защитил. Его друг, художник Зулкарнай Рабаданов, неизменный спутник по пленэрам, хранил множество работ Скугарева и через двадцать лет передал его дочери Марине, живущей в Киеве. Она, кстати, окончила наше художественное училище им. М. Джемала и стала известным художником.
Это бережное отношение к работам напоминает мне историю с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», одна из рукописей которого хранилась в семье друга в Малом Ярославце под полом тридцать лет. А на днях свершилось потрясающее событие: изъятые при обыске рукописи и черновики романа из архива Федеральной службы безопасности переданы в Российский государственный архив литературы и искусства.****
Новый каталог
Город накрыла зима, и снег, хрустящий от мороза, сравнял тротуары и автомобильные дороги. Солнце сверкает в прозрачных сосульках. Неказистый, но белоснежный город сегодня получил подарок. Ему вернули имя художника, творившего здесь. Он любил писать в снежную пору – это Скугаревская тема, как говорит сейчас молодёжь.
В Дагестанском музее изобразительных искусств им. П. С. Гамзатовой состоялась презентация каталога выставки, о которой говорилось выше. С обложки на нас смотрит солнечный человек, совсем забытый нами. Он только что закончил свой зимний пейзаж и теперь повернулся к студентам, чтобы дать свой незабываемый мастер-класс.
Здорово, что вспомнили о Вадиме Константиновиче. Стоит поблагодарить Дагестанский музей за выставку и каталог, искусствоведа Владу Бесараб, которая несколько лет назад собрала обширный материал и опубликовала статью «Монументальный человек» в рубрике «Культурный портрет» о замечательном зодчем и педагоге.
Марат Гаджиев
11 полоса
Комментарии к статье «Не варвары, тогда кто?»
*О наших корнях
Впервые в своё родное село я попал в классе восьмом и, естественно, мало что знал о быте горцев.
Тогда мне, взращенному на обезжиренном молоке, казалось: это прозябанье – рождаться и умирать в этих тесных ущельях. Но что я мог тогда знать! Время пролетело, во многом я и сегодня не понимаю, как можно жить так бесцветно. Современный облик сёл преобразился, вместо плоских глиняных крыш – шифер и металлочерепица, вместо кувшинов к роднику носят пластиковые канистры. В каждом доме – спутниковая тарелка, и это заполнило досуг сельских жителей. Песни давно не поют, а улицы утопают в навозе и мусоре. А кто сидит на годекане в вашем селе?
Миясат Муслимова:
Ахмед Лабазанов:
— Невольно вспоминаю о том, как всегда, возвращаясь из школы, я проходил через годекан, где сидели добрейшего нрава люди. Они спрашивали об учёбе, о том, что нового узнал сегодня, иногда просили поделиться знаниями. После годекана я бывал полон сил, и, конечно, не бывало даже краткой мысли, что есть лучше места, чем родное село, и что есть лучше люди где-то, чем наши отцы и деды.
После августа 1999-го наш дом в старой части села полностью был разрушен, и нам пришлось построить дом в той части села, где новостройки. Не поверите, но существенно различаются эти две части одного села. Мне всего 26 лет. Как же быстро изменился быт горцев! Теперь почти ничего в горах не осталось, чему можно позавидовать и последовать. Осталась только история, а на истории, как мы знаем, сыновей не воспитаешь. Вот и вирусы…
Асит Т.:
— Родилась и выросла я в городе, потому годекан для меня – это прекрасные воспоминания детства, периода школьных каникул, и мой снежноволосый дед среди аксакалов села… Мы часто говорим о возвращении к истокам и возрождении традиций; пожалуй, надо возродить годеканы как институты гражданского общества.
