«Ты понимаешь, какой Володя принц, Гамлет? Он такой Гамлет из подворотни. Казалось, что вот он щас кому-то в зубы даст. Не может он быть Гамлетом, с гитарой еще, Гамлетом, который поет», — Никита Высоцкий вспоминает об отце. Встреча с актером театра и кино, кинорежиссером, сценаристом, продюсером, директором культурного центра-музея «Дом Высоцкого на Таганке» прошла в махачкалинском Театре поэзии.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней
– Стихотворение «Корабли» после смерти отца обрело совсем другой смысл, чем тот, что он в него вкладывал. Между днем его рождения – 25 января – и днем его смерти – 25 июля – прошло ровно шесть месяцев. И эти полгода он как будто бы возвращается, фраза «Я, конечно, вернусь, не пройдет и полгода» почти материализуется. Он возвращается: звучит из магнитофонов, компьютеров, телеэфиров, о нем спорят, как будто он живой, о нем врут, как будто он может ответить на эту клевету. А что будет дальше? Не грозит ли Высоцкому, его творчеству, забвение? Нам вообще свойственно забывать важное и прекрасное, что было в жизни прошлых поколений. Молодые не знают, что было до них. Но нужно отдавать нашим детям то, что мы любили. Они возьмут не все, они возьмут выборочно. И, безусловно, это, может быть, в огромной степени касается Высоцкого, хотя очень многие возражают: «Ну что ты, Высоцкому забвение не грозит, этого не может быть». К сожалению, мы знаем, что и рукописи горят: мы видели, как горела и питерская библиотека, как летали все эти старинные обгоревшие фолианты, и золото сдирают с колоколен, куполов.
Если друг оказался вдруг…
– Когда мы в первый раз отмечали день рождения отца без него в 1981 году, было двойственное чувство. Только он ушел, все еще очень живо, и дата, которую мы отмечали, – 43 года – подчеркивала нелепость его несвоевременного ухода. С другой стороны, день рождения – это праздник, в этот день его поздравляют. Мы собирались около дома на Малой Грузинской улице в Москве. У всех были цветы, и эти цветы мы должны были отнести на кладбище. Вдруг появился друг моего отца, друг – вдруг, и у Высоцкого – «Если друг оказался вдруг…». Сева (Всеволод Абдулов) – единственный из всех, кто улыбался. Совсем не потому, что ему не было горько, ему, наверное, было тяжелее, чем другим, – они были очень близкими с отцом. Он подошел ко мне и сказал: «Никита, не смей хмуриться, это прекрасный день, это светлый радостный день. Сегодня родился Володя, я тебя поздравляю». И он был прав.
Баллада о детстве
– Почти все песни Высоцкого – очень личностные, у него вообще было мало проходных вещей, он всегда делал то, что его по-настоящему волновало. В разговоре с Раневской Высоцкий вспоминает о детстве, и она ему говорит: «Володя, вы обязаны написать, потому что это не только ваше, это принадлежит всему поколению». Может быть, с ее легкой руки, может быть, просто время подошло, он действительно эту песню написал. Он очень серьезно к ней относился, потом пытался ее даже пристроить, предлагал Говорухину в картину «Место встречи изменить нельзя». В этой истории, что поразительно вообще в отце, есть абсолютная документальность. Ну, грубо говоря, кто такая Кися Моисеевна? Это действительно их соседка по Первой Мещанской улице. «Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я» – реальная ситуация, когда он встречал отца с фронта. И с другой стороны – абсолютно фантазийные вещи, если и происходившие, то не с ним. Это жизни тысяч миллионов детей его поколения, война в жизни которых сыграла такую («потому, что из всех коридоров им казалось сподручнее вниз») роль.
Два разных человека
– Невероятная разница между ним, когда он творит, поет, играет, и ним, которого я знаю, кого можно попросить привезти жвачки, джинсы из Франции, еще чего-нибудь, пять рублей. Не могу сформулировать. Он мог закричать, мог засмеяться, захохотать, но большее время разговаривал тихо. Артист Джигурда – знаете, да, кто такой Джигурда?.. Это, кстати, тоже очень смешно. Мы как-то едем с ним в поезде, а он все время рычит его голосом. Вдруг звонит телефон, он разговаривает совершенно по-другому, спокойно, без рычания. И отец так же. Когда Высоцкий был на творческой волне, он задавал энергию, эта же энергия его несла, в жизни было все иначе, собранней, хотя он был энергичный, пружинистый человек. Другое дело, что он необыкновенного обаяния человек. Если у людей было плохое настроение, он входил в комнату и улыбался – и все начинали улыбаться, или, наоборот, – у всех хорошее настроение, он приходил мрачным – и все кислые.
Мальчик, тащи гитару
– У нас с братом Аркадием очень долго не было магнитофона. И поэтому вот так вот просто взять и послушать песни мы не могли. С другой стороны, у нас был Владимир Семенович, его можно было попросить, чтобы он спел, а иногда и не надо было просить. Мне было еще лет восемь – девять, мы сидели у него в съемной квартире (до 1976 года у него не было своей квартиры в Москве). Он кормил меня, неплохо готовил, кстати. И он спел «Горизонт». Я помню, что не мог встать, хотя и до этого песню слышал. Но здесь мы сидели вдвоем, в квартире уже темнело, мне стало страшно, не знаю отчего – то ли оттого, что он разобьется, то ли оттого, что я сам иду вместе с ним по натянутому канату. И он так смотрит на меня и говорит: «Ооо, эээй! Тихо-тихо-тихо-тихо!..» Отвлек меня чем-то другим. Он очень легко переходил от серьеза к юмору, от быта – к поэзии.
Я многих песен по разным причинам не знал – песни, которые он пел в доме, необязательно было, чтобы он в этот момент выходил и исполнял людям. У него были программы, которых он придерживался. Я, например, не знал песню «Дорогая передача». Услышал ее в Театре на Таганке. Я смеялся, мне казалось, что я очень большой уже, взрослый и понимаю. Рядом со мной был какой-то мужчина с женщиной, я вижу, что он ползет с кресла в моменте: «Надо выпить треугольник, на троих его даешь!.. Треугольник будет выпит, будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!» – и говорит: «Володя, стой, аа, аа, аа!..» Он не может, хочется услышать, а больно смеяться.
После одного концерта отец посадил меня в зал, а сам пошел работать. Через некоторое время захожу к нему, а он: «Тащи гитару к машине». Я шел и нес эту гитару как никакой его не сын, а фанатично заведенный человек, которому дали гитару. Как сказала бы какая-нибудь звезда, там, Киркоров, я не знаю: «Мальчик, иди сюда, отнеси…»
Когда я вышел после «Гамлета», уже не в первый раз, сначала ничего не мог сказать, а потом решился: «Владимир Семенович, вы сегодня играли гениально». Он такой на меня смотрит и говорит: «Ты обалдел?»
Хотелось быть таким, как он
– Есть вещи, о которых публично очень трудно говорить. Вот я не верю, когда кто-то под телекамерой выносит цветы со словами: «Маша, мы встречались с тобой тридцать лет, я люблю тебя, будь моей женой», – и все вокруг: «Ооо!» Трудно довольно откровенничать. Я, безусловно, очень бы хотел, и Высоцкий мне очень нравился. Мне нравилось, какой он остроумный, легкий. Я совсем другой, я это понимал. Я длиннее, как сказал Наполеон, на двадцать сантиметров. У меня все другое, но мне жутко хотелось, не в том смысле, чтобы занять его место, играть на гитаре, мне хотелось быть таким, как он. Мои сыновья, в принципе, ко мне испытывают такие же чувства, это нормально – чувства мальчика, который смотрит на своего отца. Бывает, наверное, и по-другому. По прошествии лет я понял: единственный, на кого надо быть похожим, – это на самого себя. Этот урок я от него усвоил, и, может быть, поэтому премию Высоцкого, которая ежегодно вручается, назвал «Своя колея». Это один из главных месседжей его всем нам, и мне в том числе: «Колея эта – только моя! Выбирайтесь своей колеей». Режиссер картины «Спасибо, что живой», которую я озвучивал, говорит: «Ты подходишь, у тебя интонация не та, но твой тембр, звукоизвлечение, оно родственно ему, с этим можно работать». Когда говорят: «Смотри, как похоже, какой же ты молодец!» – меня это не радует, но когда кто-то говорит: «Ты поставил спектакль, и это хорошо», – меня это радует. Я думаю, что он оттуда, когда у меня что-то хорошо получается, улыбается и говорит: «Молодец».
Что читал Высоцкий
– Дом у отца появился в 1976 году, и он начал собирать библиотеку. Книги были большой редкостью, а он в конце жизни неплохо зарабатывал. Его библиотека состояла из двух частей: из книг, которые он привозил оттуда на русском языке, – Гумилев, Цветаева, это поэты, которых здесь было очень трудно достать. И книг, которые он мог доставать здесь, – подписные издания. У него, конечно, был Пушкин, словарь Даля, четыре тома, причем не склеенные страницы. Словарь обычно ставят для вида, а он пользовался. У него было много классики, а современной литературы не так много. «Мастер и Маргарита», конечно, была, Платонов был, но тоже оттуда привезенный. Он читал довольно много и не какого-то автора, а то, что приходило к нему. Например, в свое время он читал очень много фантастики. Мой брат Аркадий назван в честь Аркадия Стругацкого, а я должен был быть Борисом, но все родственники были против. Они кидали в шапку много имен, и для кучи кинули Никиту, мой брат вытащил Никиту, которого никто не хотел, собственно.
Они не могли быть вместе
– Если бы все люди, сочиняющие про Высоцкого, собрались и думали совсем запредельную небылицу, они бы не придумали ничего равного с тем, что в его жизни происходило. Его жизнь с Мариной – та часть его жизни, которая невероятней, чем любое вранье о нем или о Марине.
Они познакомились, когда у отца не было машины, не было квартиры, он получал в театре 110 рублей, у него концертная ставка была – 8,50. Да, его знала одна шестая часть планеты. Но это был совершенно другой мир – Марина приехала из Франции, а Франция тогда – член НАТО, отец не говорил ни одного слова по-французски, она очень мало говорила по-русски. И как они объяснялись в первое время? Я говорил с Мариной, она и сама не помнит, не понимает, как объяснялись. Она была звездой мирового уровня, и, в конце концов, обеспеченным человеком. Он был наглухо невыездной. Шансов выехать даже в Болгарию не было никаких. Он не мог ехать к ней, ее могли не впустить сюда. Он выехал в первый раз во Францию через пять лет после того, как они познакомились. Они расставались и не знали, когда увидятся, и увидятся ли вообще, потому что его могли не выпустить, ее могли сюда не впустить. Из Франции ее бы отпустили, ее бы здесь не впустили, не дали бы въездную визу – было очень строго. Они не могли быть вместе – этого не должно было быть, до сих пор невозможно поверить, что это было. Иногда кажется, что это придуманная журнальная глянцевая история.
Гамлет из подворотни
– В 1971 году, осенью, примерно в эту пору, как мы сейчас с вами сидим, начались прогоны спектакля в Театре на Таганке. И раньше, и сейчас это тихонечко возрождается, спектакль не мог выйти к зрителю раньше, чем его приняла бы комиссия министерства культуры. Туда входили неглупые люди, и Любимов, понимая, что спектакль непроходной, пригласил на его сдачу людей, полный зал народа был вместе с комиссией. Он закрыл ленточкой один ряд, и зрители «висели на люстрах», а сделал это, чтобы комиссия почувствовала дыхание зала и не запрещала, увидев реакцию зрителей. После просмотра все были взволнованы, и комиссия в том числе, зал уже был пустой, стали обсуждать спектакль, вначале осторожно, но потом…
Спектакль был не то чтобы антисоветский, а слишком необычный, и непонятно было, что с ним делать. Как вообще с Высоцким очень часто бывало – он не диссидент, но и народного артиста ему тоже никто не давал. И вот комиссия стала ругать режиссуру: «Не справились с Шекспиром, перевод Пастернака слабый, литературный, не для сцены…» Стало понятно, что вот сейчас поставят на голосование и спектакль закроют. Но тут Лев Аннинский – критик, друг театра, он не входил в эту комиссию, ему разрешили присутствовать, – сказал примерно следующее: «Даже если согласиться со всей критикой этого спектакля, его надо пропускать к зрителю, потому что в этом спектакле есть достоинство, которое перевесит все недостатки, есть они или их нет». Люди в комиссии были неглупые, с высшим образованием, с большим опытом, задача у них была такая – не все пропускать для зрителя. И они обиделись, что это за такое достоинство, которое они не увидели, а Аннинский увидел. На что он сказал: «Вы тоже увидели, вы не могли не увидеть. В этом спектакле есть Гамлет, и дело не в том, что артист Высоцкий хорошо играет Гамлета, а в том, что Высоцкий и есть Гамлет. Гамлет своего времени – человек, который встает перед самыми сложными проблемами бытия, вечности, человеческой жизни своим творчеством. Гамлет, тоже поэт, своею жизнью решает эти проблемы». Но не сказал только одного – и гибнет, решая эти проблемы. Вот такая простая мысль: Высоцкий – Гамлет, не артист, играющий Гамлета, – перевернула это обсуждение. Все проголосовали за спектакль, и он игрался 247 раз.
Много лет спустя по поводу Гамлета мне сказал один человек, очень интересно: «Я обожал все, что делал Володя в театре, кроме Гамлета». Я был страшно удивлен, он уже был очень пожилым человеком, я говорю: «А почему? Я-то видел, действительно потрясающий спектакль». Он мне: «Ты понимаешь, какой Володя принц, Гамлет? Он такой Гамлет из подворотни. Казалось, что вот он щас кому-то в зубы даст. Не может он быть Гамлетом, с гитарой еще, Гамлетом, который поет». Так же поэтому его не видели поэтом. Но когда его не стало, это за нас всех решил его величество русский народ – да, Высоцкий наш поэт.
Лед тронулся
– В спектакле Любимова не хватало последней сцены – гора трупов, все погибают, остается единственный живой человек из героев пьесы – Горацио. Потом на сцене появляется Фортинбрас. Горацио рассказывает ему, что здесь произошло, и тогда Фортинбрас приказывает похоронить Гамлета с королевскими почестями. Принца, которого лишили короны, трона, хоронят как короля. И этой сцены не было в спектакле, но она состоялась 28 июля 1980 года в этом же театре, на Таганской площади, просто в самой жизни.
Очередь от театра почти до Кремля, а это несколько километров, выстроилась сразу. Люди понимали, что они никогда не пройдут, не попрощаются, но всеми правдами и неправдами, несмотря на оцепление, проходными дворами, черными ходами, как-то прошли на Таганскую площадь и окружили театр. Сколько людей было, невозможно сосчитать, кто-то говорит, что 70 тысяч, кто-то – 170, кто-то – миллион, это не важно, – море людей в абсолютно пустой олимпийской Москве. Вы знаете, из Москвы практически всех вывезли, и туда нельзя было попасть, просто взять и купить билет, даже из Подмосковья. Люди стояли в тишине, не было давки, криков, они просто стояли и ждали. Когда вынесли тело, занесли его в автобус, и он тронулся, вдруг толпа, как оторвавшаяся льдина, шагнула к нам и пошла на этот автобус, который собирался отъезжать от театра. А люди были везде: на земле, на деревьях, в окнах домов (те, чьи окна выходили на Таганку, впускали к себе людей с улицы), на крышах домов. Я был рядом, было полное ощущение, что сейчас будет давка и все мы просто погибнем. Ничего подобного не произошло. Люди подбегали, и те цветы, которые они держали несколько часов, пряча их от солнца, бросали под автобус и убегали, уступая место другим. Ехали почти в тишине, по такому ковру из этих цветов долго, долго, долго, долго.
Вот так по-королевски похоронили Гамлета. Потому что Высоцкий – Гамлет. Потому что он тот человек, который ставил великие вопросы всей своей жизни, всем своим творчеством их решал и, решая их, ушел и погиб. Собственно говоря, на этой части можете покурить.
Записала Патимат Амирбекова
Читайте также Взаперти. Киновед из Краснодара познал Дагестан, не выходя из комнаты
«Молодежка» в соцсети «ВКонтакте»: https://vk.com/md_gazeta
«Молодежка» в Facebook: https://www.facebook.com/mdgazeta/
«Молодежка» в «Одноклассниках»: https://ok.ru/mdgazeta
