(Продолжение. Начало в предыдущих номерах).
Из детской жизни во мне живет множество людей, но есть два человека, давших мне толчок к творчеству, но имена их стёрлись. Преподавателя изостудии я помню в наставлениях и фразах «эту мазню под воду», а учителя школьного хора запомнил хорошо. С бакенбардами, в полосатом модном костюме, он ставил голоса не только в детском хоре, но и во взрослом – молоденьким учительницам. Спасибо ему за «Ave Maria». Надеюсь, он здравствует, и пусть ему ёкнется:
ave maria
gratia plena
dominus tecum
benedicta tu
in mulieribus
et benedictus
fructus ventris
tui jesus…
Вот опять эти сожаления о том, что не закончил музыкальную и художественную школы. Но уроки были и дают о себе знать постоянно.
Я иду с большой папкой через перелесок в ДК «Восход», с веток хватаю на ходу сладкие липовые листья и облизываю. Тропинка извилиста, но ноги безошибочно выводят к резной двери, за которой меня ждут гипсовые атланты и греческие боги.
Воспитательница в детском саду сверкнула в моей жизни фразой «Ах ты, чурка!», но, как вспоминала мама, мой ответ был выдержан в той же риторике: «А вы — жидовка!» Когда за мной пришла мама, я стоял и напевал в углу, причём другой, соседней, группы. Наказание за дерзость и бытовой антисемитизм.
Первая учительница Альбина Борисовна Кузнецова была красоткой. И не по тому, что являлась подругой моей мамы, а по стилю жизни. У неё был первый в городе «ГАЗ-24», и она лихо рулила, срезала углы и парковалась возле школы. Не знаю, важно это сейчас или нет, родом она с Украины, из Днепропетровска.
Было несколько случаев, когда она вела меня в учительскую и отчитывала за то, что я не читаю книги и позорю мать. Потом приказным тоном сажала за стол и заставляла читать вслух «от сих до сих».
Эх, Альбина Борисовна, как я вас тогда невзлюбил. Я рвался за окно, на сверкающий лёд, к своим заточенным конькам, а вы!.. Куприн, Паустовский.
Вот вам и объём, и перспектива во времени. Учительница живёт во мне с красивой улыбкой и хорошо поставленным голосом. Они с мамой любили петь песни Анны Герман. Особенно те куплеты, где про женское счастье. У одной муж директор Димитровградского карбюраторного завода, у другой сотрудник секретной лаборатории НИИАРа.
Дядя Толя
Анатолий Петрович Сидоров не эпизод, а настоящая повесть. Его руки делали самые сложные и немыслимые операции, а импозантная внешность сводила женщин с ума. Фамилия дяди Толи явно не вязалась с аристократизмом, который он излучал. С красавицей женой, татаркой Лилей они учились вместе в мединституте в Куйбышеве. Уже поженившись, они очень часто ездили на её родину в Ташкент и в Киргизию, на озеро Иссык-Куль. После мучительной смерти жены, он остался с малолетней дочкой Маринкой. Они вдвоём многие годы были частью нашей семьи. Папа часто спасал его от назойливых женщин, мама учила Марину и взяла её в свой класс.
Когда дело касалось здоровья, дома как часовой возникал дядя Толя и вся его больница. Он удалил маме зоб и грыжу, проводя бесшовные операции. В 70-х годах это была настоящая революция.
Последний раз я видел его и Марину в 1989 году, когда после армии съездил в город детства. Было очень больно смотреть на старенького дядю Толю, живущего уже с третьей по счёту женой. Марина вся в отца – худощавая, рост 180, мастер спорта международного класса по плаванию, работала воспитательницей в том самом детском саду №11 «Колокольчик», куда мы с ней ходили. Через несколько лет ей сделали великолепную фотосессию в одном из западных журналов, она вышла замуж за француза армянского происхождения и уехала в Париж. Её маленький и ревнивый муж, как мне известно, занимается продажей произведений искусства. Анатолий Петрович поехал за дочерью и там, за границей, скончался. Низкий поклон дяде Толе от сотен людей, которым он спасал жизнь.
Серебряная стрела
Судьбы мужчин в нашем роду выковываются в раннем детстве. Дед Курбан-Исмаил своего отца Гаджи не помнил. Его мать Гурубиче в конце XIX века осталась с двумя детьми на руках. Она воспользовалась предложением известных мастеров-ювелиров Шахшаевых и отдала старшего сына в ученики. И Исмаил в начале XX века отправляется по горной дороге, через Дульты-даг, одну из вершин Большого Кавказского хребта, в Грузию и проходит «свои первые университеты» на той самой Серебряной улице, рядом с которой живёт моя знакомая Нино Андреасова.
Но время унесло людей и не оставило даже намёка на бурную жизнь в этих рабочих кварталах. Разве что армянская церквушка. Она подверглась частичному разрушению, но голубая лазурь купола и креста над ним притягивают глаз своим нежным цветом. Вход в храм был через арочный портал, но, увы, от постройки даже фундамента не осталось, а вот камни могильных плит под ногами отполированы и надписи на них заставляют остановиться и подумать о бренности существования.
Церковь заколочена, и если вам любопытно, зайдите в ювелирную мастерскую армянского мастера и послушайте, он расскажет много интересного. А вот про людей, работавших здесь век назад, он мне ничего не рассказал. Серебряная стрела продолжает свой полёт…
Посвящается дедушке
Исмаилу Гаджиеву
Лабиринт снов
Сегодня мы у начала неразгаданного действа. Все представления, именуемые снами, происходящее в подсознании сегодня и, возможно, увиденное сто лет назад сошлись в этом зале. Время как будто отступило. Нити, определяющие его поступательное движение, сплелись у нас и образовали некое единое магнитное поле. Поле — где всё материально и доступно при условии, если вы не отвергнете его, а пройдёте по его силовым линиям. Возможно, именно вы найдёте ключ к этому лабиринту снов.
В тени опустевшего сада, где даже мысли текут спокойно и размеренно, где громады белых пушистых облаков повисли на ветках яблонь, послышалась песня. Мелодия ветра, подумалось ему… или голос водопада… Опять трель… Что это? Радость, грусть или просто новая дорога?.. Нет — радость, грусть, одновременно и дорога к дому.
Золотая ветка покачнулась, и яркий комочек вспорхнул в самую гущу деревьев. Так вот оно, маленькое чудо — комочек перьев, моё тревожное сердце. Стоило немножко расслабиться, и какая-то забытая мелодия подняла волну чувств.
Судьба закалила мужчину, сделала его тело твёрдым, а душу покрыла панцирем.
Время разлуки течёт медленно. Неделя перерастает в столетие, а год — неизмерим, как вечность. Но, видимо, так ему стало тревожно и радостно в самом сердце закрытой материи, что из него вырвалось подобие песни, глухое бормотание. Никто не видел, как горец плакал. Слёзы текли по его прошитому морщинами лицу. Это было счастье. Маленькая птичка подарила взрослому человеку надежду.
Всю жизнь я чего-то искал, копил, отдавал, потом опять… А прошёл, видимо, мимо самого главного. Ах, если бы стать моложе, да и то…
Были бы рядом дети, посадил бы их на крыльце и сказал в самый утренний час: "Запомните это розовое небо. Поднимитесь на наши самые высокие горы. Загляните в воды неумолкающих рек, как в свою душу. Любовь, как это ни странно слышать из моих уст, это то, что всё объединяет"…
Такие мысли заставили мужчину улыбнуться. Не впервые он далеко от дома по своим торговым делам. Жена его — красавица Хадижат — все желания носила в себе, а детей по отцовской воле держала в строгости.
"Приеду — всех обниму и буду на каждого глядеть, не отрываясь".
Солнце перевалило за гору и стало медленно ползти ко сну. Спать… спать…
Уже во сне скинув с себя черкеску и бешмет, расчувствовавшийся отец семейства с каким-то бритым молодым художником отправился вниз к реке, где заранее была сложена запруда. Не знаем, о чём они болтали, а что выделывали — не опишем. Всё сон… Тайный человеческий сон.
Меж стволов догорающего в золотой коре сада пожилой странник спал в объятиях нежного тара. Фазан, не знающий тревожных дум, клевал с иранского блюда орехи, важно закидывая голову. Потом птица развернулась хвостом к большому человеку и как веером стала сдувать с его лица осевшую тень.
В верхней части моего тела, по-моему, в голове я обнаружил пару дырок. Из отверстий смотрели два больших пожирающих факела. Смола ручьём стекала по рукам и ногам к земле…
…Я чёрный дрозд. Пора улетать. Холод по спине — как зима торопит поворачивать к тёплым краям. Прощайте, насиженные места. Взмах, ещё, ещё…
Послышался громкий храп дрозда. Что происходит с душой, как она летает в сонном теле? Эта повидавшая жизнь птица, наверное, засыпает в своей колыбели детства под песню мастерицы матери, а может…
Шитьё выпало из рук осевшей женщины, и, таща серебряные нити, пяльцы покатились по тёмному коридору ущелья. Какими путями эта тайная нить сна из глубины на свет выносит, преодолевая преграды и заторы, яркие, а порой серые картины иного мира, без границ и конституций? Многие верят этим знакам и собирают их в код своего настоящего мира.
Пройдите по лабиринту собственных снов и отстройте мир для себя.
Птичка оттолкнулась и взлетела. Слух её не обманул. Дрожащая земля вынесла из-за излучины реки табун чубарых лошадей. Их чёрные пятна только вблизи, когда жар их дыхания опалил большого истукана, слились в чёрное платье ночи. Звёзды застучали в кайтагские барабаны. Семь молодцов из одного созвездия опрокинули свой ковш на землю и огласили горные выси своим космическим перестуком, слились эхом в реке и уже пеной дегтярного мыла осели на его лице. Сверкнуло лезвие бритвы, и…
Щетина стекала, падала. Вода несла негодные брёвна сомнений, расчищая путь свободной и радостной жизни. Это происходит каждой весной. Человек исподволь перестраивается, но не все делают шаг навстречу счастью. Так мало, по крупицам собрало оно на земле горсть времени, чтобы «человек поднялся на гору, а спустился с холма». В добрый путь, мои сны! Летите по тропинкам детства, дорогам моей юности, по мостам, которые навожу сейчас, перевалите любые горы. Сегодня у меня есть возможность, шанс, если хотите, вернуться домой, к истокам. Лабиринт снов — это возврат к самому себе вчера — сегодня — завтра.
Две души стояли по колено в воде и кидали камешки. Бульк… Бульк… Бульк… Линии кругов пересекались, а чаще замирали и растворялись одиноким шёпотом. Он и она. Со спины казалось, что им по двадцать, но время покрыло загаром их лица, и было видно, что это уже не молодость. Его одежда была в пыли, и большое пятно на спине возвращало сон к этой точке. Оно мешало, прыгало по всему экрану — прямо кино! Изящная, в звёздочках пыльцы, кисть по-женски сверху кинула камешек. Бульк… Бульк… Бульк… Пятно захохотало и утонуло. Звёздочки попали на его лицо. Спина выпрямилась, и стали видны его волосы цвета полыни… Бульк… Бульк… Бульк…
Она сидела далеко от него на берегу Кази-Кумухского Койсу, возле старой мельницы, и провожала взглядом своё солнце. Вода была мутной от прошедших дождей, но полна радостей жизни.
Они смотрели в одну сторону даже за много дней друг от друга. Руки душ сплелись и разрослись гибкими ветвями. "Ива…" — так прошептал, путаясь в листве, ветер.
Маленький мальчик в будёновке ловко пробежал по острым камням и, не дыша, опустил в мутный поток выточенный из сосновой коры кораблик. Вода подхватила щепку и понесла по течению. Глазки сорванца зорко следили за всеми пируэтами своего судна. На мачте вертелся парус с пляшущим человечком, срисованным со старинного ковра, что лежит возле печки. Бульк… Он кинул последний камень. Круги разошлись, и душа увидела своё юное отражение, а над головой — белого ангела. Малыш подхватил упавший на дно камень, смочил лицо и поскакал, размахивая шапкой, вслед кораблю…
«Завтра будет хороший день», — заметил сидящий в тени ивы художник.
***
Итак, детство у деда моего закончилось рано. С девяти лет он кормил мать, младшего брата. Примерно с 1912 года он смело брал самостоятельные заказы, через несколько лет работы открыл собственную мастерскую во Владикавказе.
А потом, потом была Первая мировая, революционные перевороты, погромы, голод, Гражданская война. Он купил себе амуницию, японский кавалерийский карабин меидзи, вступил в Красную Армию и стал воевать против Деникина. В бою получил ранение в ногу, после которого остался хромым.
Почему горский юноша оказался на стороне красных, понять при желании можно. И спустя сто лет молодым ребятам промывают мозги агитаторы и политики, стараясь вовлечь их под свои знамёна. Дедушка говорил, что они не любили казаков ещё с царского времени, а так как большинство казаков воевало в белой армии, то для него и земляков выбор стал очевиден.
Вот что он напишет позже в своих учительских конспектах: «В конце июня 1918 года, оправившись после первого поражения под Краснодаром, добровольческая армия ген. Деникина начала наступление на Кубань. Через Кубань белогвардейские войска думали проникнуть на Сев. Кавказ, чтобы достичь Грозного. Больше полугода шла ожесточенная борьба наших войск с деникинцами. Отрезанная от Советской страны, лишённая боеприпасов, Красная Армия Сев. Кавказа с боями отступала к горам. Деникинцы захватили Кубань, а в феврале-марте 1919 года Терек и вошли в Дагестан. Как только Деникин вытеснил нас из опорных баз Северного Кавказа: Владикавказа и Грозного — он немедленно начал восстанавливать старые порядки. 24 мая 1919 года деникинская армия заняла город Порт-Петровск и Дербент без сопротивления».
Кровавым молохом Гражданской войны с лица земли стёрты тысячи биографий, и целое десятилетие жизни Исмаила для меня остаётся неизвестным. И вот опять строчки из автобиографии 1932 — 34 гг. Учился в Москве, в Коммунистическом университете (КУТВ). После его окончания работал в пропгруппе ЦК ВКП(б) в Дагестане, а также завкультпросом махачкалинского ГК ВКП(б). В 1935 г. — редактором политотдела махачкалинского МТС. По его инициативе был организован Дагестанский автодорожный техникум и началось строительство узкоколейки из посёлка Сулак для поставки рыбы в Махачкалу.
И снова Москва. Исмаил заканчивает историко-партийное отделение Института красной профессуры при ЦК ВКП(б). Его назначают завотделом школ и науки при обкоме ВКП(б), а также завучем и преподавателем на областных партийных курсах. К этому времени он уже женат и имеет двоих детей.
Самый тяжёлый период жизни для деда и его семьи, безусловно, 40-е.
С 1942 года он работал завотделом пропаганды и агитации Лакского района. На выселенные земли чеченцев стали переселять горцев. Стариков, женщин, детей срывали с насиженных мест и везли вниз, на плоскость. Шла война, и почти всё мужское население Лакии воевало на фронтах. Исмаил несколько раз писал письма в ЦК с просьбой направить на фронт, но его всякий раз отклоняли из-за медицинских показаний.
Однако выстоять на пустынных землях стоило дорогого. Людей настигала малярия и дизентерия. Ярыг-су было полно трупами. Угроза распространения эпидемии была очевидна, а возможности её локализовать не имелось. Не хватало продовольствия и лекарств. Занимаясь обустройством семей, Исмаил почти не бывал дома. Семья проживала в старой чеченской мазанке в населённом пункте с новым названием Новолак. От малярии умирает одна из дочерей Ата. Испугавшись за здоровье остальных, дедушка принёс из лазарета лекарство.
(Продолжение следует).
Марат Гаджиев
