«Кавказский экспресс» собирался в дорогу в Дагестан, а мне в составе редколлегии журнала «МавраевЪ» предстоит лететь в первопрестольную, на встречу с Толстым. Слово «встреча», как и характеристика «случайная», в моей голове изживаются. Я проговариваю эти слова по привычке и понимаю, что случайное есть закономерное, а значит — внутренне ожидаемое. Всему свой срок, и теперь я точно знаю, что дорога к Толстому прокладывалась через монолог князя Андрея Болконского, лежащего на поле под Аустерлицем, который когда-то зацепил меня словами про высокое небо и ползущие облака:
<…> Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками. "Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!.."
(Л. Н. Толстой "Война и мир", том 1).
«Совсем не так, как я бежал», как точно описано, будто я сам бежал, срывал дыхание и споткнулся об раненого, который шепчет: «Как же я не видал прежде этого высокого неба?» О чём это он, Марат? А разве ты сам не лежал так под высоким небом… Небо, оно свидетель важности слов Андрея, Толстого и когда-то моих собственных. Сколько счастья в его таинственном движении, сколько ясности. Так бы и плыть в этом воздушном пространстве и радоваться собственной жизни. Нет границ – всё на чистоту, без кривотолков, лжи – иначе неминуемо падение. Но холод в спине даёт о себе знать – как далеко нам до гармонии небесного дома.
А в самолете всё так близко. Вот за круглым иллюминатором море облаков и солнце, пробиваясь сквозь их густую массу, идёт на столкновение с Землёй, образуя в слиянии ореол. Солнце и Земля – едины. Состояние полёта не проходит и после приземления, в ушах ещё долго бьют барабаны.
Ну что, станция «Кропоткинская», названная в честь Петра Алексеевича Кропоткина — географа и путешественника, теоретика анархизма, родившегося в этом районе, и мой родной Гоголевский бульвар. Налево — храм Христа Спасителя, а моя дорога — по Пречистенке к храму Толстого, где в 18.00 состоится презентация журнала «МавраевЪ» и газеты «Горцы».
Это вчера я был на высоте и немного чувствовал себя богом, а сегодня небо сверху безжалостно плевалось в мою лысину мелким дождём. Весна в Москве переменчива. Я нехотя достал из сумки шапку сына. Не люблю я эти шапки, но куда денешься, от метро до музея минут десять топать, а порывы ветра с дождём бьют прямо в лицо. А впрочем, любил в детстве кроличьи ушанки, которые доставались мне от папы. Мех, чуть всклокоченный и влажный от пота, покрывался маленькими кристалликами и по-доброму щекотал разгорячённые на морозе щёки. Но главное, ушанка защищала от ударов клюшкой во время хоккейной игры. Хотел бы я сейчас натянуть её и почувствовать тепло сверкающего льдом мира.
Первый снег утешающе ярок,
Утешительно радостно нем.
Я старик для него, перестарок,
Ветер вещий из русских поэм.
Бестревожные ветви качаю,
Голубей огнеоких кормлю.
Никого на пути не встречаю.
Не твержу рокового «люблю».
Первый снег на высоком пороге,
На ладонях и в райском саду.
По заснеженной, чистой дороге
Не по праву, быть может, иду.
(Г. Вихров. 1995 г. Ясная Поляна).
Голые ветви царапают небо. Перезвон колоколов в церквушке, и дальше по улочке с поднятым воротником. У ограды с номером 11/8 афишная доска Государственного музея Л. Н. Толстого.
***
23 июня в дагестанском филиале РФК прозвучали две реплики о «высоком небе», возникшие независимо друг от друга.
Нина Ходжаева, вспоминая Сталину Андреевну Бачинскую, говорила об уроках и её тихом голосе, в котором каждое слово имело вес. Она вела за собой учеников… И продолжает вести много лет спустя. Потом Нина Васильевна вспомнила работы учеников гениального Валерия Куцева. Вдруг, когда переключилась на светлый образ Эдуарда Моисеевича Путерброта, вскинула руки и восторженно произнесла: «Храню всё это в себе, понимаете, я дочь солнца и высокого неба».
Это странное отождествление самой себя с небесными силами не показалось мне нелепым, напротив, оно стало настолько точным. Все, кто знаком с Ниной Васильевной, однозначно подпишутся под этим. Она чудачка, не от мира сего человек, «дочь солнца».
22 июня она записала в свой дорожный блокнот стихотворный ряд-воспоминание. Яркое воспоминание детства — руки отца подкидывают дочь в высокое небо.
Георгий Гарунов в разговоре о Дербенте и дальше об иранских царях и зороастрийской религии вдруг (только не для меня. — М. Г.) сказал «небесный огонь». «Они тогда не знали другой чистой энергии, кроме огня, пламени».
Дорога в Небесную страну Ахура-Мазды полна испытаний, и, скорее всего, она стала предвестницей описания Рая и Ада в других монотеистических религиях.
Кто-то из компании сказал «о бесконечном, высоком небе», и Георгий, посмотрев в мою сторону, заметил: «Кок Тенгри — Небесный Бог».
Интересно, что упоминание Неба как верховного божества у народов тюрко-монгольского происхождения впервые было зафиксировано в летописях Китая при описаниях гуннов: Гунны называют Тянь (название неба или небес по-китайски) Тенгри. Это информация из Интернета.
А вот так Тенгри пишется орхонским письмом — .
Второй символ напоминает летающего человека или лежащего на земле Андрея, неожиданно осознавшего: «Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба».
23 июня в Махачкале прошли выпускные вечера, и по традиции ребята классами идут встречать рассвет на берег Каспия. Этот человечек очень похож на выпускников, глаза которых устремлены в небо, как в зеркало будущего. Хочется пожелать им удачи!
Фото автора и Мурада Гамидова
(Окончание в следующем номере.)
