Встреча с Исой Халидовичем Абдуллаевым превзошла мои ожидания интересного интервью и превратилась в яркий мастер-класс, иллюстрированный остроумными мизансценами-былями из студенческого прошлого моего почтенного собеседника, недавно отметившего 80-летие.
Иса Халидович пригласил своего младшего собрата, как и сам профессор Абдуллаев – выпускника Тбилисского государственного университета, на чайничек чаю в бар гостиницы, где остановились участники IV научного симпозиума по проблемам кавказско-иберийских языков, состоявшегося на днях в Институте кавказологии имени великого лингвиста Арнольда Степановича Чикобава. И что интересно и особенно приятно нам, Иса Халидович выступал на грузинском языке, который изучил в Тбилиси в студенческие и аспирантские годы…
Разговор, разумеется, пошёл ab ovo, а иначе трудно удержать в повиновении богато инкрустированную ленту воспоминаний…
– Появился на свет я в 1935 году в дагестанском селении Кумух, там же и школу окончил в 1952 году. Русским тогда совсем не владел, его в моё время начинали изучать только в классе втором, по 1 – 2 часа в неделю. Владел лишь родным – лакским, говорил и по-аварски, у нас тесные родственные и кунацкие отношения.
– У нас тоже родственные и кунацкие отношения – между мегрелами и кахетинцами, рачинцами и имеретинцами, сванами и гурийцами, и так далее. Мой отец, на зависть мне, владеет почти всеми диалектами, да ещё и армянским, потому что вырос в Авлабаре, районе, где селилось много армян.
– Честь и хвала! Мы, кавказцы, должны владеть языками и даже диалектами наших народов.
Именно с этой целью было воплощено в жизнь великое начинание Арнольда Степановича Чикобава – основание им в 1934 году кафедры кавказских языков, давшей начало множеству счастливых научных биографий, развитию интереснейшей и дотоле почти не исследованной области языкознания.
В ТГУ я поступил в 1952 году, был студентом Арнольда Степановича, а впоследствии – и его аспирантом (закончил аспирантуру в 1960 году), и диссертантом. Защита диссертации немного задержалась – тогда не так легко было обеспечить нужное количество публикаций, но через два года удалось защититься на тему «Сравнительная лакско-аварско-даргинская категория именного класса (рода)». Специалисты говорили, что мне удалось гармонично вписать этот материал в общую систему дагестанских языков.
Скажу, что с самых первых дней я почувствовал себя в Тбилиси, в университетских аудиториях, очень уютно. Установились самые доброжелательные отношения со всеми: однокурсниками, преподавателями и сотрудниками – от ректора до мелких канцелярских работников.
Не могу не вспомнить о встрече с ректором Нико Кецховели, Личностью с большой буквы. Завершив очередной учебный год и сдав сессию, я не поехал к родне в Дагестан. И добираться было трудно – 3 – 4 дня туда, столько же – обратно; и денег было негусто – сами помните, какие студенты богачи… Зашёл как-то в деканат за справкой. И встретил в коридоре Нико Кецховели, который навёл в ТГУ «немецкий» порядок. Замечательная у него была традиция – лично вручать студбилеты новопосвящённым студентам. Причём по расписанию: в 12.00 – востоковеды, в 14.00 – филологи, и т.д. И он помнил всех в лицо, и по именам-фамилиям, а тогда в ТГУ училось около 5,5 тысяч студентов. Теперь намного больше, но и это количество попробуй запомни…
– Хороший полководец должен знать каждого солдата не только в лицо и по имени, но и со всем ворохом его проблем, семейных в том числе.
– А он и знал! И вот спрашивает у меня Нико Кецховели, как я сдал сессию, почему не съездил в Дагестан, я отвечал: дорога дальняя, все каникулы в пути пройдут. Тогда он мне посоветовал не терять времени и сходить на интересные выставки в Музей искусств (он тогда располагался в здании нынешней Духовной академии и семинарии) и к театральному нашему миру приобщиться. Я с благодарностью внял его советам, стал театралом и посетителем вернисажей.
И ещё один остроумнейший урок от Нико Кецховели запомнился навсегда. По нашим дагестанским представлениям, в торжественных случаях следовало красоваться в ярко начищенных сапогах, брюках галифе, гимнастёрке, и ещё у меня был красивый кавказский пояс. Когда я появился в таком, как сейчас говорят, «дресс-коде» на одном из университетских праздников, Нико Кецховели пригнулся и тихо заметил: «Молодой человек, это – не кавалерийское училище!» Причём ни тени издёвки не чувствовалось в его словах, они искрились подлинно аристократическим юмором, но произнесены были уважительно.
– Действительно, Тбилиси, хоть и обладает своеобычным восточным колоритом, всё же – город, тяготевший и тяготеющий к европейскому миропониманию и стилю жизни. Если не считать, конечно, отношения к правилам уличного движения и точности появления на назначенных встречах. Впрочем, когда государственность твоя насчитывает более трёх тысяч лет, четверть часа туда – четверть часа сюда как-то не кажется поводом для волнений.
– Тем не менее, мой учитель Арнольд Степанович Чикобава был человеком на редкость пунктуальным. Он чётко соблюдал график занятий с аспирантами. Моё время было с 5 до 7 по пятницам. Пропусков не помню. И могу сказать, что эти еженедельные двухчасовые встречи дали мне гораздо больше в смысле профессионального и общего развития, чем все пять лет в университете, которые тоже были, конечно же, полезны и увлекательны.
Арнольд Степанович был сторонником постижения глубин науки de visu – не с чужих слов, а воочию — самому вникнуть, проверить, понять, обработать. Однажды он сказал мне: «Вы, как дагестанец, должны составить библиографию работ по вашему лингвистическому профилю, а также по истории, этнографии… Но все работы необходимо изучить именно путём непосредственного ознакомления с предметом – будь то даже такие труднодоступные издания, как «История Кавказа» 1865 или 1913 годов».
В другой раз Арнольд Степанович тронул меня огромным кредитом доверия. Он сказал буквально следующее: «У нас официальная марксистская идеология. Мы это должны понять и принять, мы – граждане этой страны. Но философия – это наука наук, и каждый обязан знать основные вехи истории мировой философии». Я сполна оценил деликатно поданную рекомендацию Арнольда Степановича и всерьёз взялся за изучение философии, тем более что в Грузии «по умолчанию» разрешалось многое, чего нельзя было и представить в целом по СССР – и в области науки, и в области искусства…
Ещё один урок на житейском уровне получил я от Арнольда Степановича: выходя с занятий, по нашему обычаю, я надевал сначала кепку, а потом уж только плащ или пальто. Профессор Чикобава приучил меня делать всё ровно наоборот – по-европейски.
А потом в моду вошли широкополые шляпы, которые надо было приподнимать в знак приветствия – не то что наши папахи. И к этому меня приноровил Арнольд Степанович, да так накрепко, что в Дагестане надо мной потешались.
– На слёт деятелей культуры сюда приезжал Махмуд Эсамбаев в своей знаменитой папахе. Он сел в правительственном ряду рядом с Шеварднадзе, папаху снимать, конечно, и не думал, а я сидел двумя рядами позади и вместо представления лицезрел высококачественный каракуль.
Другой пример – наш лектор по античной литературе Георгий Шенгелия, выпускник дореволюционного Питерского университета. Однажды встретив меня, мальчишку-студента, в университетском дворе, он, невзирая на снегопад, раскланялся, сняв шляпу. Я так и остался стоять с открытым ртом. Но я бы не стал здесь судить – что верно, что неверно. Просто кавказская папаха – это одно, а европейская шляпа – совсем другое…
– Ещё расскажу: я очень добросовестно занимался, с утра до вечера пропадал в публичной библиотеке, книгу за книгой выписывал. Но случилось так, что пропустил 2 – 3 занятия. Потому что увлекался обливаниями ледяной водой. Как-то переборщил и простудился. Когда об этом узнал мой учитель, он, встретив меня у знаменитого книжного магазина «Чирагдани» («Факел»), ограничился одной фразой: «Был у нас замечательный историк, Пауль, тоже обливаниями себя тешил и в 49 лет умер».
Но на этот раз Арнольд Степанович меня не убедил, и я даже в зимнем море плавал, моржевал без страха и упрёка.
Профессор Чикобава был ещё и знатоком целебных трав, причём с правом выписывать рецепты, которые официально принимались в аптеках. Однажды кому-то в Ленинграде понадобилось выписанное им лекарство, и приезжий из Тбилиси передал его провизору. Тот долго разглядывал рецепт.
«Что-то не так?» – спросил покупатель.
«Да, не так. У нас рецептов таких давно не видывали», – сказал провизор, имея в виду каллиграфический почерк и безупречную латынь, на которой был выписан рецепт.
Но я помню и других великих учёных, которых могу назвать своими учителями. Это в первую очередь Корнелий Кекелидзе, он читал нам курс древнегрузинской литературы, к которой я прикипел душой. Учился профессор Кекелидзе в Духовной семинарии и был однокурсником Сталина, про которого рассказывал как про знаменитого забияку и любителя поквасить носы. Потом Корнелий Кекелидзе продолжил учёбу в Киеве, был рукоположен в сан священника и первые свои научные труды, изданные до революции, так и подписывал: «Священник Корнелий Кекелидзе». Репрессии его миновали, возможно, благодаря школьным годам, проведённым с Иосифом Джугашвили.
С другим талантливым и умнейшим философом и поэтом-переводчиком Шалвой Нуцубидзе мне доводилось общаться. Даже прослушал несколько лекций одного из знаковых переводчиков «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели, чья версия считается наиболее близкой к оригиналу.
– Известно, что Сталин, прочитав «Витязя в тигровой шкуре» в переводе Шалвы Нуцубидзе, отдал распоряжение вызволить его из тюрьмы, принял в Кремле и попросил заменить несколько строф (шаири), показавшихся ему неудачными. Смущаясь, он показал академику свои варианты перевода. И эти строфы вошли в каноническое издание поэмы Руставели…
– Да, это невыдуманная история. Я слышал, что Сталин не настаивал, а сказал про переведённые им фрагменты: «Если понравится – включите».
Забавно, что у Нуцубидзе после этого «включения» появился универсальный ответ на любую критику. Поскольку никто, кроме него, не знал, какие именно строфы предложил ему Сталин, в случае возникновения возражений или на любые замечания Шалва Нуцубидзе отвечал: «Перевод принадлежит вождю» – и все вопросы снимались.
И ещё я общался с блистательным литературоведом, пушкинисткой Анной Чхеидзе, она читала нам историю русской литературы.
– В ТГУ бытовало предание о её петербургском романе с Александром Блоком…
– Она была вхожа в литературные круги видных представителей Серебряного века, с Маяковским дружила.
– Здесь ведь, в старом Тифлисе, работали знаменитые дагестанские ювелиры и оружейники… У них и Грибоедов покупал кинжал, который впоследствии вдова его, Нина Чавчавадзе, подарила гостившему в их родовом имении Цинандали Михаилу Лермонтову.
– Да, знатные оружейники занимали торговые ряды на нынешней улице Леселидзе.
Среди известных кумухцев здесь начинал свою деятельность Магомед Давудович Кажлаев, «Хирург от Бога», как его называли, выпускник Тифлисской гимназии. Знаменитый отоларинголог, он уже в преклонные годы решил оформить защиту своей кандидатской диссертации и (тогда ведь о компьютерных возможностях и не слыхивали) вручную внёс примеры на греческом и латыни в машинопись на русском языке. В четырёх экземплярах! Вот это сила духа, вот это – любовь к своей профессии! Магомед Давудович – отец нашего выдающегося композитора Мурада Кажлаева, народного артиста СССР.
– Иса Халидович, а ваши научные интересы на чём скрестились?
– В Махачкале, по окончании тбилисского периода моего становления, я стал заниматься поначалу языками Дагестана, а затем переключился на ономастику – докапывался до истоков названий аулов и т.д. Здесь пришлось столкнуться с недопониманием – слишком много оказалось любителей добираться до ответов на вопросы лёгкими и проторенными путями. А тут необходима адская муравьиная работа. Общая связная картина может предстать только по проведении лингвистических раскопок.
Не могу не упомянуть и других моих выдающихся учителей: арабиста Георгия Церетели, его учеников и моих преподавателей Тину Маргвелашвили, Алексея Лекиашвили, турколога Серги Джикия, лексикографа Илью Абуладзе…
Моим учителем был и великий грузинский тенор Нодар Андгуладзе, по первому образованию филолог, специалист по кавказским языкам.
– Ваши монографии в основном посвящены…
– Широкому спектру лингвистических проблем. Последняя крупная монография называется «Межкавказские и междагестанские языковые контакты» с подзаголовком «Этимологические, арреальные и ономастические исследования».
– Как оцените вы грузино-дагестанские отношения в длительном историческом контексте?
– Вражды на глобальном уровне не было. Нельзя отрицать, что были набеги Дагестана на Грузию. Но в одном из интервью я говорил, что преобладали добрососедские отношения, работал механизм взаимодействия культур, что видно из исторических трудов. Хотя изрядная доля негатива присутствовала. В том же интервью «Livejornal» я говорил: считаю, что мы находились в едином историческом кавказском пространстве. Поэтому, когда говорят, что кавказцы создали своеобразную кавказскую цивилизацию, я в этом не вижу преувеличения. Я не буду сейчас вдаваться в подробности, но многие языковые факты говорят об этом. В плане наших культурных контактов многие интересные вещи выявляются в истории языков. Нас с Грузией связывают, к примеру, названия музыкальных инструментов. Это доказывает древность наших культурных связей. Неспроста же в нагорном Дагестане выявлены надписи на грузинском алфавите. А на средневековых памятниках есть надписи на аварском языке грузинскими буквами. Обратите также внимание и на схожие черты архитектурных сооружений…
Сама жизнь диктовала добрососедские отношения с Грузией. Ведь в противном случае не ездили бы наши дагестанцы в Кахети на заработки, по торговым делам и в других целях. При всех идеологических противоборствах экономика диктовала свои условия. Обратите внимание на путешествие академика Гюльденштедта (конец ХVIII века), он собирал материалы по Дагестану в Грузии. Я поразился его материалам, с какой точностью и полнотой записаны, к примеру, названия лакских сел. Значит, уже тогда в Кахети бывали дагестанцы не только с пограничных территорий, но и из внутреннего Дагестана. Временами отношения бывали очень хорошими. Вот Тина Маргвелашвили опубликовала несколько документов, где аварский нуцал Уммахан переписывается с Ираклием II, по тексту видно, какое уважительное отношение у них друг к другу. Были и брачные связи с царствующими фамилиями, в том числе и в силу политических интересов. Противостояния же, как, к примеру, у израильтян и палестинцев, у грузин и дагестанцев не было никогда.
Я вспоминаю замечательные дружеские жесты дорогих моему сердцу грузин. Когда я искал энциклопедию «Картули эна» («Грузинский язык»), все развели руками – нет, нет физически. Может быть, только у Зураба Абашидзе, директора «Грузинской энциклопедии». И когда ваш известный дипломат и учёный Зураб Абашидзе узнал об этом, он распорядился извлечь из сейфа чуть ли не последний свободный экземпляр и сам вызвался доставить его. «Этот человек приехал с земли Расула Гамзатова, кунака моего отца Ираклия Абашидзе, и я обязан сам доставить этот дар и передать из рук в руки», — сказал тогда Зураб.
Он присутствовал на пленарном заседании нашего симпозиума и по его окончании торжественно вручил мне этот фолиант. Другой пример: я искал грузино-осетинский и осетинско-грузинский словарь. На банкете сокрушался, что поиски успехом не увенчались. И тут директор Института языкознания Автандил Арабули… исчез. Появился он через час, держа в руках вожделенный словарь.
Эти тбилисские симпозиумы – продолжение форумов, организованных по инициативе того же Арнольда Чикобава и проводившихся с 1965 года в Махачкале, всего было 11 «совещаний» – так назывались эти конференции, с цикличностью в два года раз.
А в заключение нашей встречи Иса Халидович признался в любви к грузинской поэзии – лирике Галактиона Табидзе и космосу Важа Пшавелы, выступил с идеей издать антологию мировой поэзии о горах и вместе со словами прощания самозабвенно прочитал стихи: «Кари гимгерис нанаса//Згапарс гиамбобс чадари» – «Ветер пел колыбельную//Сказку чинар рассказывал»…
Беседовал Владимир Саришвили,
фото Марата Гаджиева