Мама моя была высокой красивой. Помню, как заплетала косу, а волосы такие густые черные! Была она у нас и за мужика, и за женщину. Мы хоть и росли без отца, но никогда ни в чем не нуждались. Готовка, деньги, базар – всё это было на ней.
Моя мама посвятила свою жизнь нам, мне и брату. А с мужем своим не жила, даже фамилию свою не поменяла. Была мама портнихой, шила прекрасные вещи. Ей заказывали сложные венчальные, свадебные платья. Швейная машинка ее до сих пор у нас дома стоит. Шить она любила с детства и была, что называется, самоучкой. Началось всё с кукол. Она шила кукол и даже детей во дворе тоже учила шить. Потом шила себе, подружек обшивала. Дальше пошла в ученицы к известной в то время здешней портнихе-армянке. Они на одной улице жили. Вот маминым шитьем мы и кормились.
Жили мы на Ленина, на квартире, потом нам дали свое жилье на Коммунаров, 38. Это был общий двор. С 1958 по 1988 год мы там и прожили с мамой и ее слепой тетей. Ее все называли по имени – Пурим. Худенькая такая, шустрая, она родилась еще в XIX веке, в 1882 году, представляешь, и прожила 84 года. Хоть слепая была, а чувствами, звуками все определяла. Как-то подошел человек, которого она не видела долгие годы, так она его по голосу узнала. А другой раз подошла наша знакомая, говорит: «Теть Пурим, что это за монеты?» И она на ощупь определила, какие монеты.
Первые свои сказки мы с братом услышали от Пурим. Она все, даже русские сказки, рассказывала только на еврейском. Песни нам пела. Молитвы знала все на память, ведь читать не могла, слепая была. Она даже научила меня вязать. Учила нас, как нужно себя вести, что можно делать, а чего — нельзя. Мы были так научены: девочка не должна смотреть на чужих мальчиков и уж тем более гулять с ними. И так воспитывали всех знакомых мне девочек в Дербенте. Чтобы когда девочка выходила замуж, ее родителям стыдно не было.
Пурим ослепла в девять лет, после оспы. А тут в город приехал какой-то доктор, и братья Ехиил и Хананья позвали его к сестре. Он велел сыпать какую-то присыпку, и веки ее навсегда сомкнулись. Так она замуж и не вышла, всю жизнь прожила с братьями, воспитывала их детей, была им и тетей, и мамой, и подругой.
В семье Мататовых было шесть детей: две сестры – Пурим и Мельке, и четыре брата. Про Пурим я уже рассказала, Мельке вышла замуж, была у нее своя семья, дети – две дочери и два сына. Старший Юнун (Юра) был на войне ранен, ходил потом с тросточкой. Работал заместителем директора завода. Другой ее сын, Михаил Абрамов, работал виноделом сначала в Махачкале, потом в Москве. Дочки – Мироте и Ксения — жили в Дербенте. Ксения была медсестрой и во время войны работала в госпитале. Сейчас никого из них уже нет в живых. А все братья Мататовы умерли довольно рано. Первым в 1916 году на германской войне погиб Захария Мататов. Его все так любили в семье: и братья, и племянники. Особенно Шушен, дочка его брата Мататьи, горевала. Потом и сам Мататья, потом жена его и следом сын Рувин.
Осталась Шушен одна. Ей было лет 13 – 14, красивая, ей уже и жениха нашли хорошего, двоюродного брата, сговор сделали. А тут так вышло, что рядом с их домом на глазах у Шушен среди бела дня застрелили солдата. Она испугалась сильно, и как-то у нее в голове всё перепуталось, все беды, что на нее обрушились: папина, мамина, брата смерть – ум помутили, и она стала думать, будто не солдата, а ее любимого дядю Захарию прямо перед ней убили. Пришла домой и стала постепенно чахнуть. Врачей к ней водили, ничего не помогло, так и зачахла.
Ехиил Мататов был революционером, с Лениным встречался. Потом стал прокурором Дагестана, наркомом юстиции. Он первым внес преобразования в татский язык, основал газету «Захметкеш» на горско-еврейском языке. В Дербенте, ниже площади, где была еврейская слобода, разрушил все старые дома-развалюхи, построил там парк, а всем людям оттуда дали квартиры. Причем брату своему Хананье (моему деду) он квартиру не дал. Считал, что сначала другие должны получить. И дед с семьей много лет жил на квартире у родственников.
Женой Ехиила стала Сусе Ханукаева, местная, дербентская. Было у них три дочери и один сын – Искра, Тося, Шура и Михаил. А в 30 годы их всех забрали как врагов народа. И Ехиила, и деда моего с сыном. Потом отпустили, но не всех. Ехиила отправили в ссылку. Когда уже Отечественная война началась, он просился на фронт, опытный же был, воевал еще в германскую, плен прошел, всё прошел. Так его не пускали. Разрешили пойти воевать только в 1943 году, но по дороге он заболел и умер. Там же где-то по дороге его и похоронили. Слава Богу, его детей репрессии эти не коснулись. Шура работала главным виноделом на Махачкалинском винзаводе, Тося вышла замуж в Хасавюрт, Искра работала в аптеке на Оскара в Махачкале. А Михаил жил и работал в Москве.
Вот из такой я семьи. По фамилии мужа Сафаньяева, но вся мамина сторона считает меня именно Мататовой. Меня и вырастили в духе Мататовых.
У нас во дворе были представители всех национальностей. Помню Ивановых, тетю Клаву с семьей. Жили Мамедовы, лезгины. Армяне Багдасаровы, их дочка Женя до сих пор там живет. Жил у нас Аззи Абрамов, представительный серьезный дядя, работал на высоких должностях, все к нему с уважением относились.
Бывало всякое, конечно. На весь двор всего лишь один кран с водой. Могли и поругаться — из-за воды, из-за детей, например, из-за веревки для белья… Но были и дружны очень: как у кого радость случится или, не дай Бог, горе, все тут же собирались. Свадьбы помогали играть друг другу. Все дети знали несколько языков, с кем общались, того язык и начинали понимать и говорить на нем. Евреев горских было много, и почти все знали наш язык.
Так вышло, что почти все девочки в нашем дворе были примерно одного возраста, с небольшой разницей. Мы все дружили, везде вместе ходили. Помню Таню Иванову, Зою, Риту, которая уже в Америке давно живет. Мы часто во дворе устраивали концерты, танцы, выносили патефон. Прямо под аркой, что при входе во двор, это и происходило. Танцевали в основном те мальчики-девочки, кто постарше, а мы, малышня, им подражали. И в танцах подражали, и в остальном.
Нас учили: увидел хлеб под ногами на улице, подыми, поцелуй и в сторону положи. Потому что хлеб – это жизнь. Еще учили: если есть копеечка лишняя, отдай инвалиду, в кружку ему кинь. Их много было после войны, они ездили на своих тележках. Многие жили в Доме инвалидов, в здании старого медучилища.
Летом у нас всё было открыто: окна, двери. В больших дворах, вроде нашего, выносили раскладушки во двор и спали – в комнатах ведь жарко. А тогда к нам из Махачкалы рабочий поезд ходил (сейчас вместо него электрички), и на нем к кому-то в нашем дворе должен был приехать родственник. А поезд пришел ночью, этот родственник до нашей улицы добрался, во двор зашел и видит: весь двор белый! Он испугался, бедный, думал, что-то случилось. Не разглядел сначала, что это простыни, увидел только белое. Стучит к своей родственнице, спрашивает: «Что у вас происходит?!» Она ему и объяснила, что это молодежь от жары так спасается.
Странных людей в городе тоже было достаточно. Жил такой Мехраб, смуглый очень, высокий. Мальчишки некоторые издевались над ним, рисовали ему на руке часы и спрашивали, сколько времени. А он всем серьезно очень отвечал, на часы при этом посматривал нарисованные. Помню еще одного, он армянином был, кажется, его прозвали Дайбог. Через каждое слово он повторял: «Дай Бог». Нестарый был, около шестидесяти лет где-то. И семья у него была, судя по всему, потому что я его не видела грязным, ухаживал за ним кто-то.
На Верхнем базаре продавали вкуснейшие пирожки с мясом по пять копеек, мы их всегда покупали. Правда, в одно время нам родители запрещали пирожки покупать с рук, только у тех, кого уже знаем, в проверенных местах. Тогда, когда поползли слухи, что где-то на базаре мясо продают человечье. Но мы не сильно на это внимание обращали. Всех продавцов знали по именам. Был у нас «Пассаж»: мясо, колбасы, молочное, хлеб – всё продавалось. Так продавца мы звали Джабир-Пассаж. Там до сих пор работает Мирасаг, она еще при Джабире трудилась техничкой, с молодости. Ей уже за 80, она сейчас не убирает, просто помогает чем-то. В хлебном тетя Роза работала. Шеньде-магазин был, там самые вкусные конфеты всегда продавались. Рыбный отдел у Сеньке, там же, в «Пассаже». Идешь с рыбой, тебя спрашивают: «Где купили?» Отвечаешь: «У Сеньке». И всё понятно.
Проект Светланы Анохиной
