У мамы до меня был еще ребенок, мальчик. Родился здоровым, красивым и вдруг заболел. Соседки шептались – сглазили младенца! Но мама как прогрессивная женщина отправилась не к знахарке, а к врачу. Только не помог врач, мальчику становилось все хуже. А у нас есть такой обычай, если ребенок рождается, все приходят, поздравляют, а потом делают йыхва, обряд такой. И вот маме говорят – не делай ты йыхва, ребенок уже не жилец ведь! А она в ответ – как можно! Люди пришли, принесли подарки, я должна ответить. Ну и на следующий день ребеночек умер. А потом родилась я.
Мама рассказывала, что меня маленькую постоянно таскали из дома в дом. Время было послевоенное, своих детей у соседей не было, я оказалась единственным ребенком в квартале, и со мной возились, как с любимой игрушкой. Тискали, нянчили, задаривали кто чем мог. Правда, продолжалось это недолго. Скоро родился мой брат, а затем еще 4 сестренки. Любимую детскую фотографию я называю «республика ШКИД». На ней мы такие чумазые, прямо настоящие беспризорники! Но веселые. Улыбаемся.
Игрушки детям магала не покупали. Считалось зряшной тратой денег, баловством. Мальчикам мастерили ружья из деревяшек, а девочкам — кукол из тряпья. В ход шли разные обрезки, тряпочки, ленточки. Лица у этих кукол были потрясающими! Все как одна восточные красавицы: огромные, нарисованные карандашом глаза, сросшиеся брови. Иногда красавица выходила слегка косоватой и криворотой, но на это никто не обращал внимания. И вот мне подарили куклу. Настоящую, покупную. Мало того, что у нее были роскошные белокурые волосы и одежки, так она еще говорила «мама». Весь магал ходил к нам смотреть на мою Наташу, я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете, но это вот Наташино «мама» не давало мне покоя. Ну, я и сделала ей «операцию», чтобы выяснить, как же она говорит. После этого Наташа замолчала навсегда.
А через несколько лет, когда я уже была школьницей, мы с подружками увидели Ее. Женщину с такими же прекрасными белокурыми волосами, как и у моей куклы. Блондинки для Дербента редкость, а эта была еще высокая, белолицая, статная и одета в умопомрачительно модный белый плащ. В Дербенте информацию утаить невозможно, и скоро все уже знали, что она приехала сюда с одним человеком, начальником довольно высокого ранга, уехал в командировку один, вернулся с ней. У нас в городе она долго не задержалась, ее покровителю то ли дома устроили веселую жизнь, то ли еще что, и эта женщина — как появилась, так и пропала. Но пока она была здесь, раз за разом повторялась одна и та же сцена: она проплывала по улице, как видение, и за ее спиной раздавался коллективный мужской страстный стон.
Вообще, город условно можно было разделить на три части. В верхней части, в магалах, с их узкими кривыми улочками и хаотичной застройкой, жили азербайджанцы. Средняя часть принадлежала евреям, а в нижней, что ближе к морю, обитали преимущественно русские.
А в самом центре Дербента, у Пассажа, торговала газировкой тетя Ася. Она была вдова, одна растила дочку, муж с войны не вернулся. Тетя Ася считалась зажиточной. Про нее говорили «на воде дом построила». Тетя Ася знала в городе абсолютно всех! Даже детей. Меня, как в первый раз увидела, сразу определила, кто я и из какой семьи — «О, ты Манина дочка, да?» (маму звали Бильгэис, но дети путали сложное имя и его заменили на Марину). Дородная, красивая и шумная такая женщина Ася была, страшно общительная. Подойдешь за газировкой и застрянешь, отвечая на вопросы и глядя, как блестят тети Асины зубы, как качаются ее тяжелые серьги, как она моет стакан за стаканом, а солнце горит в золотых кольцах на ее мокрых пальцах.
Все слухи, все городские сплетни стекались к будочке тети Аси. Как-то стряслась такая беда, на Кобякова была танцплощадка, и вот молодой парень, только что женившийся, пошел на танцы со своей бывшей девушкой. Что-то там случилось, началась драка, и этот Мирбасир (так его, кажется, звали) пырнул кого-то ножом. Тот умер. А убийце дали 15 лет. И в городе долго судачили, причем обсуждали не сам факт убийства, а морально-нравственный аспект, мол, зачем семейному надо было идти на танцы? Кто-то говорил, что, видимо, любил ту, бывшую, а женился на своей, как у нас принято. Тетя Ася настаивала, что любовь там или не любовь, а должен сидеть дома, раз женатый человек. Кстати, молодая жена Фируза, как декабристка, 10 лет ждала мужа и, когда его перевели на поселение, поехала к нему.
О, а какой шум был, когда мамина подружка из магала вышла замуж за русского! Тетя Ася так волновалась, что чуть не перебила все стаканы. Женщины, сбежавшиеся к ней, чтоб обсудить эту новость, тоже волновались. "Это ж надо, — говорили женщины, — из приличной семьи девушка, и вдруг ТАКОЕ!" Молодые практически сразу уехали из Дербента, но еще много лет потом говорили: это было тогда, когда Зулейха за русского пошла.
Как ни странно это прозвучит, но мы, дети приморского города, на море практически и не бывали, нельзя было без разрешения родителей. Даже на улицу не очень-то нас выпускали. Хорошо, что нас в семье много было, кто-то стоял на атасе, и мы, как услышим «мама идет!», так сразу домой, будто и не выходили. С 13 лет я уже могла делать всю работу по дому, побелить, постирать, приготовить, вся домашняя работа была на нас, детях. И хотя по нашим обычаям, мальчикам как продолжателям рода делаются поблажки, наш брат Айдын вместе с нами, девочками, заступал на вахту. А попробуй чего-нибудь не сделай, так влетит от мамы… Она у нас строгая была, мы ее побаивались. Однажды она купила мне изумительный брючный костюм кирпичного цвета. Соседка увидела и прямо расстроилась, говорит: «Маня, что ж ты мне не сказала, я бы своей дочке тоже взяла!» Так этот костюм я проносила всего один день. Потом что-то нашкодила, и мама взяла его и отправилась к соседке: «Зоя, ты Инке костюм хотела? Забирай!» Как я плакала, как просила, но ничего не помогло, я была самая несчастная 12-летняя девочка во всем Дербенте. Сейчас иногда маме эту историю напомню, а она в ответ – не было такого, не знаю ничего!
А вот к ученикам своим она была добрее. У нас тогда цыган было полно, не знаю, откуда взялись в таком количестве. Жили где-то в нижней части города, у вокзала, в городе побаивались им квартиры сдавать. У мамы в классе учились трое цыганят — Витя, Володя, Катя, причем все разного возраста. О мальчиках ничего не знаю, что с ними сталось, а Катя выросла, замуж вышла, считалась в городе очень хорошей гадалкой, толпами к ней ходили. Так вот, эти дети цыганские были совсем бедно одеты, и мама им относила наши вещи. Родители их продавали на базаре цепи для собак, папе однажды просто подарили, деньги брать отказались, сказали – наши дети учились у твоей жены. Папа пришел домой, смеялся, дескать, смотри, как выгодно я, оказывается, женился!
Отец был не таким строгим, как мама. Он воевал, раненым попал в плен, пытался бежать, так поймали. Освободили его американцы. Из-за этого у папы были постоянные проблемы с работой, он писал в анкете честно – «был в плену», и его никуда не брали. И тогда мама села и своим аккуратным учительским почерком написала письмо в Кремль на имя Сталина, дескать, если виновен мой Гамзабек – посадите, если нет – дайте работать человеку! И через пару месяцев все наладилось. Папа был веселый человек, шутку любил, розыгрыши. И брат его такой же, правда, некоторые шутки были, как бы правильнее сказать… на грани. Ну вот, к примеру, как-то еще до войны дядя Гамид с друзьями взяли из мечети специальные носилки (у нас они почему-то назывались «катафалка») и оттащили к дому их общего друга Садыка. А в Дербенте так – если у ворот «катафалка», значит, кто-то умер, и люди начинают подтягиваться на соболезнование. Садык просыпается, потягиваясь, выходит во двор, а там уже полно народу… Все возмущались, конечно, а этим молодым дуралеям было смешно. Папа рассказывал об этом и о том, как Садык «отомстил», и очень смеялся. Отца мы любили нежно. С ним можно было и посекретничать, и посмеяться, а по ночам именно он, а не мама, вставал к нам, чтоб укрыть. Сейчас вот вспомнила, и прямо комок в горле.
Я вообще, когда вспоминаю свое детство, очень ясно вижу отдельные картинки – шумные игры магальских детей; наш маленький дворик, который заменял весь мир; очередь перед прилавком в школьном буфете, мы покупаем пирожки по 5 копеек и приплясываем в ожидании копеечки сдачи – она уйдет на газировку; смеющуюся тетю Асю и ее сверкающие кольца; папу, который склоняется над нашими кроватями, чтобы поправить нам одеяло.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА
