Одноэтажный дом на улице Коммунаров подарил моему прадеду Григорию Панунцеву его дядя Ованес. Теперь из всех потомков Панунцевых я одна в нем живу. Панунцевы родом из Карабаха, так говорили. Не знаю, как и когда они сюда попали, но женился прадед уже в Дербенте, на кизлярской армянке Марии Аваковой. По рассказам, мой прадед не очень любил работать, поэтому у него было всего 2 — 3 дома, тогда как у прадеда по линии матери имущества было больше. Панунцевы занимались садоводством, а мамины предки Сарухановы – рыбой и виноградом. Братья Макар и Тарас Сарухановы – иранские армяне, пришли в Дербент очень бедными, тут как будто перед ними открылось… и они наладили тут рыбный промысел. Сын Тараса потом в ранге консула представлял в Дербенте иранское правительство.
Улица Коммунаров называлась раньше Церковной, потому что на площади стояла русская церковь. Вот напротив стоит дом, где жила семья моей бабушки. Там она познакомилась со своим будущим мужем – Александром Панунцевым, а в 1922-м, когда дедушка вернулся, отвоевав в войнах и революции, они поженились. Им было уже прилично лет тогда – дедушке 38, бабушке 34, и еще 3 года у них не было детей. Потом бабушка со своей няней-азербайджанкой пошла в какое-то святое место, кажется, к знаменитой каменной люльке на кладбище Кырхляр, и вскоре родилась моя мама Изабелла. Родители ее вскоре разошлись, но семья деда, особенно сестры, не отдалились от племянницы. В их доме мама жила годами, они помогали и занимались ее воспитанием, и, конечно, заслуга теть – это и то, что она стала хорошим врачом. Да и я их считала родными, иначе как бабушками не называла.
Тетя Анаида и ее сестра Ксения (Рипсимэ) Панунцевы, родные сестры моего деда, были первые женщины-врачи в Дербенте. Году примерно в 13-м, или немного раньше, старшая Анаида, окончив гимназию, стала давать частные уроки (это при том, что отец был очень состоятельный человек) и, накопив денег, уехала в Москву учиться на медицинском факультете университета. Чуть позже за ней отправилась и Ксения. А отучившись, обе вернулись в Дербент и до самой смерти прожили в родовом доме.
В пяти комнатах этого большого дома, кроме сестер, жили еще два брата с женами и детьми. Дом долго был разрознен, комнаты принадлежали разным людям. Но хозяевами его все же оставались Панунцевы, у нас даже есть постановление, подписанное Калининым: «Дом национализировать, но часть его оставить за хозяевами». Ведь тети поднимали медицину в Дербенте и в Огнях, в их парадном всегда толпились пациенты. Хотя от изъятия ценностей это не уберегло. Мама говорит, в 30-е годы к ним пришли и очень культурно, потому что семья врачей была уважаемой, попросили: «Сами снимите, пожалуйста, чтобы мы не применяли силу». Сняли.
Тетю Анаиду, как и тетю Ксеню, многие племянники называли мамой или тетей мамой. Они все нам отдавали, и средства, и душу. Когда моя мама училась на курсах в Ленинграде (это 1962-й год), тетя Ксеня высылала ей деньги не только на проживание, но и чуть больше – «чтобы могла ходить по театрам».
Сама она была заядлая театралка. Раз в год обязательно ездила в Ленинград, брала билеты и себе, и племянникам, которые там жили, и водила всех на спектакли. С детства помню ее письменный стол и на нем стопочкой театральные программки и книги про Лемешева, Козловского, Райкина.
А тетя Анаида читала запоем, она как кладезь, как энциклопедия была! В ее комнате стоял микроскоп, рядом – ртутный тонометр, такая академическая врачебная обстановка, как в кино.
Никогда я не видела тетю Анаиду и тетю Ксению ни в халате, ни в другой домашней одежде. Дома они ходили исключительно в темных юбках и белых кофтах, и в таких же белых, но из более нарядных тканей – шифона, крепдешина – на работу и в гости. Платья носила только тетя Ксения, помню одно, очень строгое, черное, вышитое бисером. И обязательно каблук! Даже дома, в домашних туфлях, но на каблуке обе, и никаких тапок со стоптанными задниками. И прически строгие носили, гладко зачесанные волосы, собранные в тугой пучок. Никаких совершенно украшений, только обручальное колечко на руке у тети Анаиды. Я не могу сказать, что наши бабушки, начитанные, интеллигентные, были единственными такими в городе. Был свой круг врачей, учителей. Кстати, обе тети прекрасно говорили по-русски, по-азербайджански и по-армянски, как и все в их кругу, как и многие в Дербенте.
Дербент был живой, кипящий, яркий, многонациональный город! Национальное проявлялось разве что в обрядах. Да и то не всегда. Дербентские армяне свадьбы играли в кавказских традициях, похороны были похожи на русские. А вот еврейские свадьбы, как я помню, были чем-то особенным. Невесту в дом жениха вела большая толпа с факелами, так вели мамину медсестру тетю Тамару в дом на Буйнакской. Помню еще обряд Табахо – когда женщины приносили в дом невесты подносы с подарками, накрытые шелковыми платками. На головах несли, красивое шествие было.
Я отвлеклась, мы ж говорили о доме. Так вот, я бы могла целые экскурсии устраивать, как в музее. Тут много предметов, которые я помню с раннего детства. Шкаф с книгами, кресло-качалка (дядина жена была строгой, и мы, дети, с опаской садились в это старинное кресло, всегда покрытое красивым покрывалом). Это печка-голландка, которой отапливался прежде весь дом. Старинный комод. Письменный стол. Это кусок старинных обоев в коридоре, наклеенных еще в XIX веке. Я разглядывала их маленькой девочкой. Они, конечно, потемнели и потерлись, но мы их оставили специально. Там и Кремль, и собор Василия Блаженного, и Красная площадь, Царь-пушка, а рядом – полосатая будка городового. Мужичок в лаптях и тулупе, лошадь, телега, мальчишка. Таких теперь нет нигде.
В доме всегда было много детей – мои двоюродные и троюродные братья и сестры, внуки, внучатые племянники моих дядь и теть. Из Махачкалы, Ленинграда, Москвы приезжали каждое лето. Те, кто был ближе, приходили просто так и обязательно по праздникам. Во дворе когда-то стояли пролетки, были конюшни, но это задолго до меня. А в моем детстве – огромный тутовник, на котором мы висели всем своим детским царством, и голуби, которых разводил мой троюродный брат Шурик. Его отец, мамин двоюродный брат Лев Иванович Панунцев, был отличный винодел. Под домом был подвал, который все его друзья называли «кафе "Юность"» и забегали туда пропустить рюмочку-другую. Лев Иванович вино никогда не продавал, просто всех угощал.
Посреди самой большой комнаты к Новому году ставили огромную елку и украшали ее обворожительными рижскими игрушками – фонариками, шарами. Для нас, детей, она была особенной, самой лучшей. Тетя Аня, жена Льва Ивановича, готовила необыкновенно вкусные блюда, и вся семья садилась за стол. Этот столетний дубовый стол до сих пор стоит тут, за ним одновременно помещалось до 22 взрослых!
На все дни рождения, большие праздники и непременно на Пасху съезжались все поколения. За обедом дети сидели с одной стороны, взрослые – с другой, и у каждого члена семьи было свое место. Все приходящие должны были расцеловать и поприветствовать старших, вымыть руки и сесть. В комнате стояло пианино, после обеда кто-нибудь из племянников садился, и начинались танцы. Танцевали лезгинку, дагестанские танцы, тогда мужчины барабанили на деревянных стульях. Вальс танцевали очень красиво. Одна из невесток, тетя Алла, очень интересная женщина, танцевала цыганочку. Они с мужем Сергеем вообще были очень красивой парой. Нам не надо было звать гостей, семья была очень большая и веселая.
Мой дядя Владимир Панунцев, который умер год назад, мечтал, чтобы дом опять стал прежним. Полностью нашим. Чтобы исчезли нелепые перегородки и закрытые наглухо двери в круговой анфиладе комнат. Поэтому выкупил все комнаты у их владельцев, и теперь этот дом с мемориальной доской в память Анаиды и Ксении Панунцевых вновь целиком принадлежит нашей семье. А я, как единственный представитель семьи в Дербенте, встречаю здесь всех приезжающих родственников. Этот дом для нас, всех Панунцевых, как центр притяжения, а для меня – центр и сердце Дербента.
Рубрику ведет Светлана Анохина
