Почти всё, что я знаю о Дербенте, – это из бабушкиных рассказов. Она себя помнила лет с шести, может, и с пяти, и понятно, что это отрывочные детские воспоминания. "Когда, – говорит, – турки в Дербент пришли, всех армян связали и вот так связанных вели по городу. Мужчин, женщин, детей. Даже таких, как я, девочек. Они были очень красиво одеты, эти девочки. И у них были очень красивые трусики, все в кружавках. Они, – говорит, – шли, а я рядом бежала и все щупала за кружавку вот этих девочек маленьких".
Потом она помнила еще, как на рейде стояли английские корабли, а по городу ходили англичане: они по нашей улице ходили, а мы все, мальчишки, девчонки, гурьбой за ними бежали. На них были чудные какие-то шапки, ну, эти их шлемы пробковые, и шорты. Только мы не знали, что такое шорты, не видели же никогда, и смеялись, что взрослые дядьки носят короткие штанишки.
Когда мы с бабушкой шли по городу, она всегда что-то рассказывала. Я, видно, капризничала, просилась на ручки или еще что, а она мне зубы заговаривала, отвлекала. Идем мимо 1-й школы, и она говорит, – это раньше был жилой дом, он семье Погосовых принадлежал, а потом к нему еще части пристроили. Идем по Ленина, говорит – а раньше эта улица называлась Барятинской. Ну и так по всему городу.
На Буйнакской, внизу, сразу, как с вокзала выезжаешь, сейчас стоит большой розовый дом. Так вот его раньше не было, был общий двор и такие… даже не домики, а прилепушечки маленькие. Вот там и жила бабушкина семья. Рядом с железной дорогой. У нас всё с ней связано. Собственно, семья и пришла в Дербент вместе с железной дорогой. Бабушку мою звали Мария Харитоновна, а ее отец, мой прадед Харитон Лукьянченко, был одним из тех, кто эту «железку» прокладывал. Они так строили и шли, строили и шли, прямо с семьями многие, с детьми, женами. А потом, наверное, прабабка устала от такой кочевой жизни. Рельсы да шпалы, степь, песок, ни своего угла, ничего. А тут город, зеленый, теплый, яркий. Видать, он ей понравился, вот и остались. Когда выросли бабушкины братья Иван и Сеня, тоже на железную дорогу работать пошли, и тот, и тот. Они при железной дороге как были, так и остались.
Правда, бабушка Мария говорила, что в один момент они уехали из Дербента и стали в станице жить. Там, в станице, уже девушкой, ее хотели отдать замуж за рябого парня. Бабушка была строптивая, сбежала и села на первый проходящий поезд. А в этом поезде ехали тифозные, и она заразилась. И вот едет поезд, едет в нем моя бабушка и прибывает в Баку. Загоняют поезд куда-то в тупик, на станцию, где обходчиком работал прадед мой. Бабушка была метр восемьдесят ростом, высокая, очень красивая. Прадед ее пожалел, снял с поезда, уже больную совсем, и повез к себе. Там ее выходили, вылечили, а потом прадед говорит ей, мол, оставайся, ты моему сыну нравишься, будешь женой ему. Этот Микаил был низкий, метр шестьдесят где-то. Но ее так все любили там, что она согласилась, замуж вышла и двоих детей родила, маму мою и ее брата.
А Лукьянченки, тем временем, из станицы опять переехали в Дербент. И как-то они нашлись, и прабабка моя поехала в Баку повидать дочь и внуков. Увидела этого Микаила, и он ей страшно не понравился – ой, да он же не русский, да он же некрасивый… Бабушка рассказывала, – я так жила с ним хорошо, а тут посмотрела – и в самом деле, какой некрасивый. А чего я с ним живу? Взяла детей и уехала с матерью.
И потом всю жизнь ездила Дербент-Баку, Баку- Дербент. И детей то отдавала, то забирала, с деньгами-то было туго, была работа – забирала, кончалась — отдавала. Мама с братом могли два года здесь прожить, а потом их отправляли в Баку. А там уже дед занимал хорошую должность, стал председателем Амироджанского горсовета и снова женился. Так вот мачеха их сильно била, и брата, и маму мою. Потому что только дед оденет, обует детей, бабушка приезжает их забирать. И до совершеннолетия дети так мотались, угла своего не имели и даже имени одного не имели. В Баку были Лейла и Джабраил, а в Дербенте – Лиля и Виктор.
В 16 лет мама поступила в ремесленное училище, на Вокзальной улице оно было. А тут 41-й год, война, их всё училище отправляют на Урал, а потом еще куда-то. Я толком не помню, что они делали, мины какие-то, что ли, с ушками. Мама рассказывала, что они с ног валились, залезали в пустую крышку этой мины, постелют соломку и спят там. А когда стало совсем худо, она постриглась под мальчишку, порвала свой паспорт и на перекладных добралась до Дербента. Бабушка в это время была замужем за каким-то Маликовым, и мама взяла его фамилию, чтоб не нашли и под суд не отдали за то, что сбежала, даже год и день рождения изменила.
И вот надо, чтоб такое было совпадение, такая же история с паспортами и переменой фамилии произошла и в семье моего мужа! Моя свекровь — немка, фамилия ее Варкинд. Когда началась революция, их семью разметало, моя свекровь Елена с матерью Екатериной осталась в России искать брата, а все остальные уехали в Канаду. Ну а когда начались репрессии, а потом и война, бабка Катя порвала все документы, и они приехали в Дербент как беженцы. И здесь уже из Варкиндов стали Варкентиными.
В 1943-м году мама моя уже работала в госпитале на Ленина. Огромный был госпиталь, там потом сделали завод «Электросигнал». Всё время прибывали раненые с фронта, прямо такой сгусток боли и смерти в середине Дербента. Откуда у нас огромное кладбище, братское кладбище? Это же оттуда, раненые умирали. И там она встретила моего отца, он тоже раненый был. Маме 18, он старше нее был, но они поженились, и в 44-м родился мой брат. После войны они еще пожили тут, папа преподавал в сельхозтехникуме музыку, а потом уехали на Украину, на папину родину. Но скоро мама вернулась беременная мною. Что-то ей не понравилось, она и раздумывать не стала, тоже строптивая была. Ну а в 47-м родилась я.
Крестили меня, как понимаю, в храме на главной площади, а в крестные позвали Петра Трофимовича Мерзлякова и его жену, Анну. Они жили на Вокзальной и тоже были из железнодорожников. У них еще в начале 20-х годов умерла дочка Оля, то ли от чахотки, то ли от еще чего-то. И когда я родилась, на меня всю любовь переложили. Анна ростом маленькая была – где-то метр пятьдесят, и я звала ее Маленькой бабушкой, а бабушку Марию – Большой. У деда Пети, мужа Маленькой бабушки, были усы, как у Чапаева. Маленькая бабушка говорила: усы — это главное было для него, он их расчесывал, подстригал.
Папой для меня всю жизнь был второй мамин муж, Павел Дмитриевич Обедков. Он нас с братом усыновил, когда мне было года два. Мама родила ему еще троих, и всех нас он воспитал, вырастил, женил, замуж выдал. Он железнодорожник был, кондуктор, сопровождал грузы до Хачмаса, до Яламы. В Дивичи ездили и в Махачкалу.
Жили мы в одном из двух домов железнодорожников на Ленина. Два подъезда на четыре квартиры каждый. Там все были молодые, веселые, им и 30 лет всем еще не было. А напротив, где сейчас 158-й садик, было общежитие железнодорожное. И с Кропоткина приезжали туда молодые, окончившие железнодорожное училище ребята, вот они с баянами приходили к нам во двор, и начинались танцы. И наши родители танцевали, а мы подпрыгивали рядом.
Под нами жила семья Берлизовых. Он всю жизнь в горкоме партии, было четверо детей в их семье. С той стороны Мурадовы, железнодорожники. Рядом с нами Алла Жигалова и мы здесь. Ничем не отличались друг от друга. Ни у одного соседа, даже у Берлизова, не то что машины, а телеги не было или велосипеда. Поутру за железнодорожниками приезжала «вызывальная машина», «бобик», крытый брезентом. А если не приезжала, то папа и остальные с Верхнего базара шли на железную дорогу пешком. Форма у них была и парадная, и обычная железнодорожная. Помню еще папину плащ-палатку, как он заходит в дом, снимает ее и складывает… Он же не в вагоне теплом, а на «тормозе» ездил. При нем отцепляли, прицепляли вагоны, на каждой станции он слезал, шел, отдавал кому-то документы на груз, снова садился на этот тормоз и ехал дальше. Зимой приезжал промерзший, и мама его отпаивала чаем с вишневым вареньем.
Мама у нас была строгая. В наших двух комнатах всегда должна была быть чистота и «струнка» на постелях. Мы имели право играть в коридоре и в кухне, а чтоб среди бела дня пойти и сесть на кровать, да ты что! Улица — иди побегай. Пришел – сядь, поешь, иди уроки сделай.
А папа был ласковей. Жили мы бедно, и вот он, когда собирался в поездку, брал с собой покушать хлеб с маслом. Но сам не съедал, привозил этот пакетик обратно, приносил домой и отдавал нам с братом. Говорил: «Вот вам подарок от зайчика». И мы с братом с удовольствием съедали этот хлеб с маслом и думали о добром зайчике, который так о нас помнит и заботится.
Рубрику ведет Светлана АНОХИНА