Когда нынешняя молодежь отзывается о Дербенте пренебрежительно: «Подумаешь, Дербент, какая-то дыра-мыра. Я в Москву поеду, тут делать нечего», — мне очень обидно становится. Я ведь тут родился и вырос, и когда вспоминаю свое детство, родителей, простых дербентцев с их словоохотливостью, особенной неспешностью, готовностью прийти на помощь, то не понимаю, как можно без этого жить.
Мои родители поженились в 48-м году. Тогда обычай был – если девушка вырастала до возраста невесты, она залезала на крышу и произносила какие-то слова. Чтобы все соседи знали и сватов посылали. Но у моих семья прогрессивней была, этим методом мама не воспользовалась.
Семья отца узнала, что возле Джума-мечети в седьмом магале невеста живет, ну и просватали. Возможно, отец видел мать, они недалеко жили, но официального знакомства не было.
Мамина семья именитая была. Ее дед по матери являлся приставом. Дядя ее бабушки — полковником царской армии. Отца раскулачили в 33-м, конфисковали сады, участки земли, и она его даже не помнила. А старый дом чудом остался. Там было много комнат, большой двор, по-настоящему восточный, из монолитных кусков камня. Почти весь магал тут свадьбы делал.
Отцовский дом стоял пониже, на улице Крупской, в пятом магале, через дорогу от клуба колхоза имени Жданова. Он был проще. Тогда в азербайджанских семьях мужчин по ремеслу называли: ювелир, лавочник и так далее. Деда называли Абдулсамед-ювелир. Невысокого роста был и очень подвижный. Его репрессировали, когда ему было 53 года, и никто много лет не знал, что с ним случилось. Недавно узнали, что он где-то в Кемеровской области умер.
Маме в войну, ей тогда лет 14 — 15 было, пришлось идти хлеб продавать. Возле ворот консервного комбината магазин был, она просыпалась в два ночи и шла с самого седьмого магала до консервного принимать хлеб. Одна, по темным улицам, а что было делать? Рассказывала, как в магазин приходили женщины, сметали в кулечек крошки хлеба, оставшиеся на прилавке, и несли детям.
Отца после войны направили работать в детприемник для нарушителей, где-то в районе 4-й школы. Потом в железнодорожном ГПТУ-4 работал. В этих заведениях такой контингент учился, из неблагополучных семей. Но после армии ему там было несложно, даже самые отчаянные, которые никого и ничего не боялись, завидев его, кричали: «Замполит идет!» — и вытягивались в струнку.
А дома папа был другим. Не помню, чтобы поднял руку на меня или на младшего брата. Самое страшное слово у него было «сволочи!», это когда уже совсем из себя выходил.
В 57-м отцу дали квартиру в номенклатурном доме на Кобякова, 12. Но с подселением, коммуналку фактически. Я там 50 лет прожил.
С нами в квартире жила Клара Наумовна Гройзберг. Очень интеллигентная и общительная женщина, блокаду пережила, и рассказывала много – про концлагеря, Холокост, Бабий Яр. Придет к нам, а бабушка, которая русский не знала, пытается ей по-азербайджански что-то сказать. Выходило смешно, но видно было, что хочет сделать приятное. Сын Клары Наумовны Виктор являлся хирургом, и она не ножами, а старыми скальпелями салаты нарезала, курицу разделывала, а попутно рассказывала нам про Овода, Тевье-молочника.
Дом наш окружали деревянные дома барачного типа. Жили в них железнодорожники, рыбаки. Им туго приходилось. Вечная сырость, маленькие окошки, туалет – во дворе. Готовили тоже во дворе, кто рыбу на керосинке жарил, кто что.
Когда газа не было, топили углем, его хранили в подвале. Кочегары ведрами вытаскивали из котлов прогоревший уголь и высыпали прямо во дворе. А люди из бараков просеивали золу, выбирали непрогоревшие куски и топили ими печки.
В разных домах тут жили четыре сестры: тетя Поля, тетя Даша, тетя Шура и тетя Дуся, каждая со своей семьей. Мне особо запомнилась тетя Даша. У нее был крошечный домик прямо посередине двора, от силы квадратов 5 — 6. Она почему-то все время повторяла: «Прости меня, Господи, большая я грешница». Нам было страшно любопытно: а чем же она согрешила?
В доме находилось бомбоубежище. Мы проникали туда через второй подъезд, кружили по коридорам и большим комнатам и выходили через люк у входа во двор. Потом там освещение сделали, теннисные столы поставили, и весь двор ходил туда играть.
В ОРСовский магазин привозил хлеб усатый дядя Алибек, с вечной папиросой в зубах. Подвода его была отделана железом, когда он начинал разгружать лотки с хлебом, плыл такой аромат, что не надышаться! А хлеб тогда был большой и круглый, и можно было взять половинку или четвертушку. Или в магазине сказать: «Дай мне сто граммов масла (его резали леской или суровой ниткой) и 300 граммов сахара», — и никто не удивлялся.
Еще помню, ходил по улицам один человек, звали его Мехраб. Он был из зажиточной семьи и когда-то учился в реальном училище. Видимо, многое ему пришлось пережить, и он тронулся умом. Встретит кого-нибудь и начинает рассказывать: «Говорят, такой-то едет» или «Знаешь, говорят, Мурсала из тюрьмы выпустили». А этот «такой-то» уже давно умер или в НКВД сгинул.
А Мурсал Хидирбеков — архитектор города, его репрессировали. «Пассаж» — его творение. Все Мехраба знали, его никто не обижал. А Джамал Мирзоев, зав. хирургией в больнице, забирал его в отделение и укладывал на зиму, как будто лечить. Его там кормили, ухаживали, а как потеплеет — отпускали.
В 57-м я пошел в первый класс, в 15-ю школу. Мама купила мне форму, синего со стальным оттенком цвета, а она оказалась длинновата. Мама подтянула рукава резинками, а штаны подшила. И фуражка еще была, с книгой на кокарде. Я все время ее примерял и крутился перед зеркалом.
Было особым шиком ходить с ранцем. А что делать, если родители покупали скучный портфель? Приходилось приделывать к нему веревочки и сооружать ранец.
А чернила и кляксы! Я сидел с девочкой по фамилии Степанова, мы с ней по очереди чернильницу в школу носили и ставили ее посередине. Если она злилась, не давала макать ручку в ее чернильницу.
Приходилось вертеться и клянчить чернила на других партах. Пока оттуда донесешь перо, чернила разбрызгаешь и в тетрадку кляксу поставишь. Мама ворчала, отстирывая пятна, а Галина Ивановна ставила неуд.
Крутой вещью считались часы. Обычные, любые, самые дешевые. Весь класс поворачивался: «Сколько осталось до конца урока?» Не всякая семья могла себе эту роскошь позволить, у меня их не было.
Завтраки носили из дома, если у кого-то котлеты или вареная картошка, налетали: «48 – половину просим». На это надо было отвечать: «41 – ем один». А в школьном буфете тетя Груня продавала пирожки по 5 копеек.
Нас манила железная дорога, даже развлечение было – купание в дыму. Стоишь на пешеходном мосту и ждешь, когда под ним пройдет паровоз и тебя окутает с ног до головы белым дымом. Специально туда ходили, чтобы в нем выкупаться. Но самое интересное — сверять время по поездам. «Какой поезд?» — «Московский». Московский — значит, 9.05. До того они график соблюдали, что можно было уверенно стрелки подкручивать.
Самым вкусным лакомством являлись кубики кофе или какао с сахаром. Их надо было разводить кипятком, но мы, конечно, грызли сухими. Еще были пончики с повидлом. Круглые, горячие, аппетитные, откусишь – повидло обжигает, но тебе не терпится его слопать. А потом запить кремом-содой или ситро в зеленой стеклянной бутылке.
Когда папа уезжал в командировку, а мама не успевала вырваться на обед, она звала нас пообедать к себе в сельхозтехникум. Помню, как мы спускались с братом в подвал, где была столовая, и ели здоровенные такие котлеты, в которых, наверное, хлеба было вполовину больше, чем мяса.
Мы, как все дети того времени, играли в обычные игры – 12 палочек, лянгу, футбол, а вот в «казака-разбойника» играли по-своему. Прокладывали себе маршруты от дома до самой крепости и прямо на крепостной стене стрелками отмечали свой путь. Доходили до самого верха. И драчливые магальские пацаны, которых в нижней части города немного побаивались, нас не трогали, многие из нас там были «своими».
В те времена очень много молодых ребят, особенно из магалов, тонуло. Каждое лето по 5 — 6 человек, и нас с братом на море одних не пускали. Бывало, ребята со двора идут на море, а мы во дворе сидим. А еще мама рядом работала и нас предупреждала: «Я оттуда за вами смотрю, у меня есть бинокль». И мы все мечтали узнать, где мама хранит бинокль и что она может в него увидеть.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА