Я родился в 1936 году в небольшой комнатке, которую родители снимали у одних азербайджанцев в 4-м магале, возле шиитской мечети. Я был восьмым ребенком в семье, но остальные дети у родителей умирали, как только им исполнялся год, реже до полутора лет доживали. Остался один брат – Ахмедхан, старше меня на десять лет. После меня еще пятеро родились, но они тоже умерли.
Меня назвали Абдулкадыром. Я родился слабым, без конца болел. Родители не знали, что со мной делать, а дедушка даже шутил: «Нельзя его живым похоронить?» Мама с отцом уже надежду потеряли, и тут наша квартирная хозяйка Фатма-ханум забрала меня к себе и пообещала вылечить. Она считала: то, что происходило с детьми, связано с каким-то родовым проклятием. Мы все жили в одном дворе, одной семьей, я даже не догадывался, что это были две разные семьи. Знал только, что у меня три брата появились – Надыр, Сабир и Салик. И имя мне дали другое – Валиюлла. Мы называли Фатму-ханум «биби», то есть тетя, потому что в доме еще бабушка была, ее называли «мама».
Все тут друг друга и друг о друге всё знали. Весь магал одной большой семьей жил. Говорили все только на азербайджанском языке. Кто бы ни приезжал, ни селился: русские, лезгины, армяне, табасаранцы – все азербайджанский знали и только на нем говорили. Я даже свой родной язык только после свадьбы выучил – жена научила. Свадьбы или похороны в магале общими были. Каждый находил себе дело. Женщины готовкой занимались, мужчины решали организационные моменты, а молодежь хлопоты всякие на себя брала: скамейки, столы расставить, еду подать, навес устроить. Невесты, помню, полностью покрывалами разноцветными покрытые были. Даже после свадьбы азербайджанки в нашем районе в парандже ходили, если вообще выходили из дома. Только глаза видны были. Они даже за водой не ходили. Ставили кувшин за дверью, и любой проходивший мимо мужчина должен был набрать туда воду. Родник был прямо возле мечети. К нему тоже не всякого подпускали, а только своих, магальских, если чужие, то мусульмане должны были быть.
Кроме нас, из тех, кто не был азербайджанцем, в магале я помню соседа-лакца, кажется, из селения Кунды – там его семья жила. Он был лудильщиком, и к нему за кастрюлями, котлами, чайниками и их ремонтом со всего Старого города ходили. Известный такой был мастер, шутить любил и постоянно работал.
К родителям я вернулся, когда в школу пошел. Это была азербайджанская школа, №6, имени Кирова, семилетка. Она ближе всех к нам была – на площади Свободы. Это был самый разгар войны, 1943 год, поэтому у нас там военный госпиталь был какое-то время. Как приходил из школы, меня мама за хлебом отправляла. Его для жителей Старого города во 2-м магале, возле армянской церкви, давали. По 10 – 15 часов приходилось ждать в очереди. Иногда менялись: то брат встанет на какое-то время, то мама. Еще мы с ребятами за дровами ходили за вторую крепость, которая выше Нарын-Калы, в горах. У нас в доме печь прямо в стене была, в ней мама и еду готовила, и хлеб пекла, если муку достанем.
У нас в семье все, кроме меня, работали. Мама носки и жакеты вязала для фронта и на продажу, а брат часовщиком работал с дядей нашим в здании возле площади. Там же рядом артель имени Чкалова была, где отец руководил цехом, в котором петлицы и погоны шили.
С отцом интересная история приключилась. Он в 1930-е годы был заседателем Дербентского городского суда и ювелиркой занимался, подрабатывал, как и все кубачинцы. Когда пошла вторая волна раскулачивания, то его раскулачить решили – посчитали, что богатый, раз вещи из серебра и золота делает. Первым делом уволили с работы, конфисковали все, что было при нем и дома, и еще запретили работать. Тогда он решил в Москву к Сталину ехать. Думал: пусть или убьют, или дадут работать – терять нечего.
Поехал, стоял несколько дней с утра до вечера, но никак к нему пробиться не мог. Толпы, говорил, желающих стояли. Потом кто-то из работников спросил, чего он ждет там каждый день. Отец ответил, что со Сталиным встретиться хочет. Вот Сталину, который гулял в это время, доложили, что сильно видеть его хотят. Он попросил привести моего отца. «Чего ты хочешь?» — спросил. А отец показал ему руки свои и сказал: «У меня все забрали! Вот это все, что у меня осталось, пусть их отрежут, если я не могу работать!» Тогда Сталин сказал, чтобы он спокойно ехал домой и оттуда написал письмо на его имя. Отец так и сделал.
Пришел ответ, что есть Горпищекомбинат и есть директор, а отца моего – Шамхала Ахмедхановича Амирова, приказано назначить заместителем. Горпищекомбинат во время войны пряники для фронта делал. Только дома мы их никогда не видели – все на фронт бойцам уходило. Здание комбината на Ленина, рядом с Центральным рынком, находилось чуть ниже восьмой школы. Потом отца в эту промысловую артель имени Чкалова начальником цеха назначили. Кроме петлиц и погон, там еще сувениры разные из меди выпускали.
После войны сытнее в городе не стало, но у нас, мальчишек, появилось немного свободного времени. Учителем физкультуры у нас Залым Биглярович был, добрый-предобрый, детей очень любил, и мы его любили; он собирал нас в команды и водил за кладбище играть в футбол. Очень весело бывало. По школе еще завуча помню: фронтовичка, русская, а вот имени не помню уже. Она очень много для школы сделала: организовала кружки всякие, преподавала то ли историю, то ли литературу. Интересно рассказывала.
В 1946 году мой единственный брат погиб – утонул в море. Вошел в воду и больше не вышел. Ему и двадцати лет тогда не было. Он в тот летний день побрился, оделся в чистое и пошел на работу, а оттуда собирался к друзьям, они его на пляже ждали. Наш сельчанин Гаджигасан встретил брата на площади, когда по делам шел. А когда домой возвращался, на той же площади «скорую» увидел, она тело Ахмедхана везла. А мама его в этот день дома ждала, каждую минуту выглядывала – идет, не идет, а его нет и нет. Потом смотрим – «скорая помощь». Вот и все.
В 1949 году не стало отца, и мы с мамой одни остались. Я в артель устроился, но школу не бросил. В 1952 году перешел в мужскую школу №8 на Ленина. Учителя там очень сильные были, в основном приезжие и даже фронтовики. Мы были первыми, кто окончил десять классов. Я помню, к нам из Москвы приехали двадцать или тридцать человек на шоферов нас обучать. Кого обучили, тех потом на целину отправили.
После школы хотелось высшее образование получить, но надо было работать. В 1955 году я в армию пошел, а после на военный завод устроился – трансформаторы для танков выпускали. Завод потом в «Радиоэлемент» преобразовался. Директором назначили бывшего директора Дербентского горторга Семена Азарьевича Ильдатова. Строгий, но доброй души человек был. Каждого из нас, простых рабочих, знал. Со всеми здоровался, о семье спрашивал. Я в две смены работал. Но кроме работы, у нас на заводе еще самодеятельность была. Пели, танцевали, группы свои были, ансамбли. Состязания между предприятиями в Центральном парке проходили, на Летней площадке, и наш завод часто первые места брал. На работе тоже мы себя хорошо показывали – перевыполняли план. Только когда поняли, что это невыгодно, потому что план с каждым разом увеличивали, перестали усердствовать. Я на заводе 40 лет проработал. Наверное, я единственный кубачинец, не имевший отношения к ювелирному делу.
В начале 1960-х годов мою маму парализовало. Мне надо было срочно жениться, чтобы было кому за мамой смотреть, пока я работал. Женился на родственнице, но прожили вместе мы недолго. Ей не по силам была забота о моей больной матери, и она ушла, забрав с собой нашу дочь. В 1969 году я снова женился, Хадидже тогда было всего 16 лет. Скоро полвека будет, как вместе живем, у нас три сына и дочка. За это время ни разу не поругались. От нее из недовольств я слышал только: «Валиюлла, оденься теплее! Валиюлла, поешь! Валиюлла, не забудь шапку!»
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА