«Молодёжка» записала поток сознания автора проекта
Готовится к печати второе издание проекта «Был такой город. Махачкала». В него добавились 34 интервью. В первой книге было 84 героя, а в книжке по Дербенту 88. О своем отношении к проекту рассказала его автор Светлана Анохина.
«Так вот, о заборе по трассе Махачкала – Каспийск. В 1952 году его не было, а нас, зеков, пригнали туда за песком для строительства. Начали копать, и сразу же лопаты чиркнули по костям: прямо у поверхности лежали скелеты, черепа с дырами от пуль в затылке. Это был могильник, массовое захоронение людей, попавших под маховик репрессий. Их даже не потрудились глубоко зарыть. Слух о страшной находке пополз по Махачкале, туда на поиски тел своих близких потянулись люди. И эту территорию немедленно обнесли забором. Он стоял при Хрущёве, при Брежневе, при Горбачёве, когда стали открываться архивы, он всё равно стоял, стоит и сейчас. Это всё, что нам нужно знать и о стране, и о городе, в котором мы живём», — герой книги «Был такой город. Махачкала» Виктор Чигирик.
Он знал город как никто и знал его травмирующим, страшным. Я не успела с ним поговорить, не успела записать, щадила себя. Чигирик, если припадет на уши, это навсегда, это очень надолго. И в новую книжку включен материал, который я взяла из его собственного текста и отдельных моих записей. Взяла без его разрешения, потому что его так никто и не записал. Чигирик помнил, что на территории маленькой Махачкалы в 1950-х годах было 8 зон. А женский лагерь располагался там, где сейчас находится стадион «Труд».
Светлана Анохина. Фото из личного архива
Понимаешь, какой был крохотный-крохотный городок? Он сидел на нашей зоне и вообще не был никакой архитектор, он же зоотехник, окончил техникум зоологический. Лепил в Буйнакске, и его по этой части заслали в Махачкалу всё тут радостно оформлять. Он всю жизнь бился за этот город. И донести те вещи, которые он говорил, так, по-моему, и не удалось.
Первый удар по парку Вейнерскому нанес страшно нужный для идеологии комплекс Воину-освободителю. Заняли асфальтом и плиткой большое количество места. Чигирик писал и рассказывал, что тогда была нарушена экологическая сложная система сада, там неслучайно были посажены разные деревья, неслучайно проложены разные ручейки и канавки. Заболоченное место осушали, потому что люди болели малярией страшно, и там никто никогда не жил. И что вышло? Памятник загубил живой парк. И вот это происходит всё время и постоянно. Иногда это делается «во имя детей», иногда «во имя патриотизма», иногда «во имя того, чтоб не забывали родину», «во имя корней», но всегда это губит что-то живое и развивающее, всегда, просто я не знаю исключений. Чигирик бился, бился и разбился, я тоже боюсь, что буду биться, биться и разобьюсь.
«Фрукт – яблоко. Поэт – Пушкин»
Когда звонишь человеку, говоришь, давайте я вас запишу, тебе отвечают: «Ой, нет, я же не воевал, если воевал, мне голову не оторвало, ногу не отрезало, что я могу рассказать, идите к герою войны». Люди считают, в жизни должна быть какая-то трагедия, чтоб ты имел право быть услышанным и записанным, должен быть какой-нибудь герой. Я им: «Слушайте, мне о городе надо, мне о городе расскажите!» А они — у меня учительница заслуженная рядом, пусть она расскажет. Почему она? Вы тут жили? Да. Влюблялись? Да. Дрались? Да. Вы знаете город? Да. Почему должна учительница рассказать? Это отчасти советская модель, я думаю, отчасти плохо осознаваемое, что мы такое.
То есть наше прекрасное государство внушило, что ты значимый человек, если у тебя есть регалии какие-то, если кресло занимаешь. А так ты никто, если сапожник, то всё, ты лишен права быть даже вспомненным. Мы перестали себя осознавать как бесценную личность, как носителя своей личной истории. Вот подойди к нашим людям, спроси: «Вы кто?» Он обозначит профессиональную принадлежность или национальную. Но он, прежде всего, человек. Потом, наверное, мужчина или женщина. Потом уже какой-то характер. Должна быть последовательность, а у нас она сломана. Нужно ли восстанавливать, не знаю. Наверняка некоторых слишком глубокие размышления о природе своей личности повергнут в хаос. Им удобно думать, как привыкли. Точнее, не думать, а сходу выдавать готовые ответы. Фрукт – яблоко. Поэт – Пушкин.
По Дербенту вообще очень яркие примеры. Спрашиваешь дербентца, какое самое главное для вас место в городе? И он помнит, что ты журналист, что нужно не ударить лицом в грязь, и говорит – крЭпост. И делает жест рукой. А потом у него спрашиваешь, как давно вы на ней были. «Ара, я даже не знаю, в школе нас водили, мы там субботник поделали». И всё? Были еще раз? Нет. Так почему она для вас главное?
Людей страшно жаль, им дали какие-то заготовки, они их схватили, надели и носят. Что значит «уважение к старшим», скажи мне, пожалуйста? Почему я должна уважать старого идиота, который сначала был молодой идиот, потом не очень молодой идиот, потом сделался пожилой идиот, потом идиот-аксакал? За что я должна его уважать? Вот такие максимы. И мы с ними идем в мир, даже не задумываясь, это правильно или нет. Вот им сказали: «У нас главное в Дербенте – что? Нарын-кала». Хорошо, будет Нарын-кала. И он вставляет эту форму, готовую, лживую и мертвую, в свою оценку мира. Но если люди начнут думать, многим будет страшно, а некоторым будет так страшно, что они начнут как-то себя проявлять.
Без установок
Я помню, когда мы сидели, обсуждали, как же проект назвать — Город, который мы потеряли – слишком мрачно. Алим Саидов, коллега, проходя мимо нашего кабинета, сказал: «Был такой город». И я вдруг поняла, что всё правильно. Были такие мы, был такой город нашего детства, сейчас он другой и потом будет другой. Это не всегда плохо, это иногда бывает очень хорошо. И что писать-то надо о людях, которые здесь и задавали тон. Архитектура же у нас очень хилая, чем мы можем похвастаться? Вот этими вот атлантами бедными? Нет зданий, к которым были бы привязаны серьезные истории, но есть куча людей, которые тут жили.
Центральная площадь Махачкалы
Сначала пошла к маме и говорю: «Мамаша, вы мне кто? Родная душа или так себе? Рассказывайте про город». Она стала говорить: «Ой, какой был хороший, мирный, тихий, спокойный, не опасный, дружелюбный». Это говорят абсолютно все, но только поначалу и в ответ на формальный вопрос. А начинаешь расспрашивать, и открывается нормальная правда. Что город наш, конечно, не сахар, у него разный характер. Тут можно нарваться на ксенофобские какие-то дела, а можно получить помощь, такую, которую не ожидал от людей, совершенно посторонних, которые еще не знают, какой ты прекрасный человек и за что тебе можно вломить за углом. Он разный, его вот так вот мотыляет из крайности в крайность, он никогда не выполняет свои обязательства, но иногда бывает потрясающе щедрый. Может оскорбить ни за что, обидеть, может выплеснуть перед тобой всё, что у него есть, вот, бери.
И ты слушаешь и понимаешь, какие офигительные люди в Махачкале, необычные, с кучей своих заморочек. Они же и формируют в общей сложности характер города. А кто еще? Нам же не даны сверху установки какие-то, по которым мы регулируем отношения между собой, что можно, а что нельзя. Почему по Буйнакского в Махачкале по одной стороне ходили только семейные пары, по второй – те, кто одинок, и вторая сторона считалась не совсем комильфо? Считалось, что там ходят мужчины и женщины, ищущие знакомств. Как-то же это определяется, складывается, формируется, и это всё формируется не одним человеком, не разнарядкой сверху, а общим пониманием того, что правильно, что неправильно, что морально, что не морально.
Вот смотри, как интересно, почти в каждом доме в Махачкале можно было найти ничейную бабушку. Такую, резко отличающуюся от всех остальных, и соседи шептались, что она из бывших, в смысле — дворянка. Они были всегда одинокие, знали языки, у них совершенно другие манеры. Ты представляешь нашу маховскую толпу детей, которая на эту бабушку нарывается? Для них же это что-то необычное.
Приют странника
Да и сам город необычный, очень многонациональный и увеличивающийся за счет людей, бежавших сюда спасаться. От смерти, от войны, революции, голода, полиции. И, конечно, этнический состав сменился, поначалу он был очень пестрый, много немцев было. Армяне прискакали спасаться от резни, плюс поторговать, персы тут жили давно. Были улицы Персидская, Армянская. У евреев — отдельная часть города, где гостиница «Ленинград», там до сих пор еврейские домики есть.
Проспект Калинина. 1980-е
Я записывала воспоминания о чуваке, который сюда был практически сослан из Москвы в тридцатые. Папа родной сослал. Чтобы сын выжил. Иначе бы его просто расстреляли. Он был какой-то художник, без царя в голове. А Махачкала — это же та самая провинция у моря, здесь и нравы мягче, и климат, и не так мела метла чисток. Как сюда семья Августовичей попала? Они были крутые художники с женой, очень крутые. Они и учились у очень крутых художников, и входили в авангардные кружки. Он сначала был выслан в ссылку, а потом она за ним приехала, они жили в каком-то сибирском поселке, а потом им предложили на выбор города.
Но, если ты знаешь, после ссылки была такая фигня – минус 2, минус 1, минус 5 – это число городов, в которых тебе запрещено жить. Минус один – это Москва, в Москве нельзя, в остальных можно, минус два – Москва, Питер. В общем, большие города, в которых не разрешается селиться. И им был предложен город на выбор, они выбрали Махачкалу, потому что так намерзлись в этой Сибири! Представляешь, мы город не любим, ругаем, он грязный, злой, а тут же несколько таких волн было, сюда люди ехали спасаться. И тут ты вдруг начинаешь уважать город, блин, мы тебя так не ценили, меняли на другие города, издевались, называя Махач-дырой, а ты, оказывается, вон какой. Оказывается, спасал!!!
Нет «низких тем»
Я не скрываю, почему всё это затеяла, почему делала, почему выросли книжки. Мне не хватало любви к городу, я его не могла любить, и мне надо было как-то создать себе миф, придумать что-то. Трудно жить в городе, который не любишь. А когда начала серьезно работать, то открывалось такое… Такое! Уже сидишь, как ненормальная, среди ночи и думаешь, так… а вот там же район есть, совершенно не обследованный, что у них, как у них?
Есть места, до которых я так и не добралась, например, браконьерский поселок на Редукторном, за бондарным заводом. Я туда приходила, но там уже совершенно сменилось население. Один дом только нашла, где старожилы, но хозяин был пьян, не мог со мной беседовать, а жена его не имела желания говорить.
И тогда ты думаешь, сколько людей в книжке, она же как мартиролог. Если бы я их не записала, вот эти бы все истории, их бы не было. Они становятся историями, когда ты о них узнаешь.
Тут у нас недавно спор был с другом, он говорит – ты тоже строишь мифы не хуже Советского Союза. А я не согласна, я же ничьи воспоминания не коверкаю, просто расспрашиваю. И тут опять натыкаюсь на те же грабли. Расскажет человек, например, о проститутке, которая жила рядом и всех детей мороженым кормила, такая была бестолковая и добрая баба, и тут же осечется. Спрашивает меня – может, про это не стоит? Или о хулигане, или о соседе-матершиннике. Люди считают, что это низкая тема, недостойная тема, но это же персонаж, который они запомнили. И я знать не знаю, что такое «низкая тема».
Хорошо смеётся тот, кто смеётся в Махачкале
Вот Евгения Чипашвили-Наникьянц жила во дворе на Ленина. У них там было ателье «Американка» и сортир, который они называли Голгофа, потому что к нему вели ступеньки крутые, зимой они леденели и забраться было невозможно. Это такой удивительный человеческий махачкалинский юмор внутри.
Звонит мне в три часа ночи человек, я поднимаю трубку и сонным голосом говорю:
— Да, что? Але, але, это кто?
— Светлана?
— Да, Светлана, а что такое?
— Я Гаджишка!
— Какой, нахрен, Гаджишка?
— Да про меня статья была в газете!
— Какая статья?
— Где «Гаджишка бросает вызов двуногим»!
Гаджишка позвонил буквально через день или два после того, как вышел текст о нем. А рассказывает Боря Бергер. Один из моих любимых текстов, от которого я кайфовала совершенно. Боря в Махачкале жил 3 года, но написал потрясающе ярко. Там история была такая, он пригласил какую-то тетеньку в ресторан «Ленинград», а тогда гостиницу только возвели, она считалась очень крутой. Тетенька слиняла быстро, Борька остался один и подсел к ребятам-музыкантам. Напротив за столиком сидела компания командированных, они пили, и с ними была блондинка. Вдруг из-за другого столика встает парень на одной ноге, оставляет костыли, пропрыгивает до этой блондинки и приглашает ее на танец. Она не посмела отказать, и они танцуют медляк. Весь зал замер, командированные эти – тоже, жевать даже прекратили. И тут кто-то из дружбанов парня на весь зал говорит: «Айсаул, Гаджишка бросает вызов двуногим!» Блин, это же наш юмор, ну кто еще так скажет?
Чувак, как оказалось, городская легенда, ловелас страшный и одна нога не помеха. Он сейчас состоятельный человек, у него свое дело, живет где-то в Краснодаре или Ставрополе, у него недостатка в признании нет. Но тут про него вспомнил посторонний совсем человек. И он об этом прочел в газете. И взгрелся настолько, что не мог дотерпеть до утра, принялся мне звонить – вот он я, я ЕСТЬ! И когда ты узнаешь такие штуки, то понимаешь, елки-палки, как это важно. Что тебя кто-то запомнил посторонний, ты его так впечатлил, что человек столько лет хранит в памяти маленький этот эпизод.
Проект был мною начат из попыток город полюбить. Полюбить мне его толком не удалось. Но я увидела такое его разнообразие и мне настолько стали близки истории из каких-то 1930 — 1950 годов, настолько его ко мне приблизили, что он для меня сейчас, как хвост. Или третья нога, или шесть пальцев на руках. Без этого лишнего человек вполне может существовать. Но если у тебя его отсечь, будет больно. Я почти физически ощущаю всё, что с ним делается, это очень неприятное ощущение. Ничего не имеющее общего с радостью творчества.
Патя Амирбекова
