Были времена, когда снега зимой выпадало столько, что с лихвой хватало на то, чтобы в нем укромно затаились все близлежащие дома, черешню было вполне себе безопасно есть прямо с деревьев с экологически чистым содержанием червячков в ней, а кино, обязательно черно-белое, можно было смотреть без вызывающего «+16» на экране. Именно тогда, в эпоху «пуританства», и случилась эта история.
Это было одно из самых тяжелых испытаний в ее жизни, отложившее не менее тяжелый отпечаток почти на всю оставшуюся жизнь и события в ней. С того самого события она поняла, что жизнь — это не только теплая рука мамы, уютные стены родного дома, скрип качелей, старых и некрасивых, одиноко раскачивающихся под ветками густого виноградника в заброшенном дворе, преданный пес Кеша, не знавший «чувства» ошейника и намордника до конца своей короткой, почти ничем не омраченной собачьей жизни. В тот день она поняла – самое страшное слово на свете – предательство. Где бы оно ни случилось. Даже если, как в данном случае, в детском саду.
Утро наполняло все ее существо, щедро обдавая лицо, руки и разбитые коленки , яркими лучами «юного» солнца, не так давно «разрешившего» , собственно, оголять коленки, робко заняв в календаре место суровой зимы, снега, ветров, а значит, шуб, штанов и ненавистных колготок… В весну пробуждается все, что померкло в дни холодной осени, зимы… И в ней пробудилось. Тогда, в весну, ей хотелось дальше демонстрировать солнцу свои разбитые коленки, прищуривать глаза от его невыносимо теплого света, смотреть, как оно, солнце, фривольно «расправляется» с прохожими, с собачками и кошками, одним словом, с теми, кто явился невольным свидетелем сия «чуда в лучах». Ей хотелось жить, а не наблюдать жизнь из-за сырых стен детского сада или из-за белого, покрытого жалкими гусеницами, забора, за которым все спешили по своим, «не зарешеченным» делам, или ностальгически прогуливались… Во всяком случае, выбор оставался за ними. А ее, обманув свободой, каждое утро приводили сюда. Лишая тем самым возможности выбора.
Но сегодня было особенное утро. И ей не хотелось горохового супа с луком бабы Люды, которая его обязательно приготовит и заставит есть этот неугодный овощ, зорко следя за тем, чтобы она не запрятала его под красный, потертый до дыр, детсадовский ковер. Ей не хотелось Надежды Владимировны, которая, наверняка, прочитает им что-нибудь про весну, а затем укажет мозолистым пальчиком в окошко, мол: «Вот и она. Знакомьтесь». Ей не хотелось. Она познакомилась с ней. Она даже показала ей свои разбитые коленки. Еще утром.
И тогда она решила — пора. Настал тот счастливый момент, когда жалкие гусеницы окажутся с обратной стороны забора от нее, а ноги не вступят на потертый красный ковер, под которым она каждое утро прятала ненавистный лук, а спустя несколько часов с любопытством обнаруживала, что его там нет.
Все давно сбежали внутрь, к Надежде Владимировне, и наверняка слушали про весну… Баба Люда, должно быть, готовила гороховый суп. По крайней мере, во дворе ее не было. Она давно решила, что это случится, но она не решила, что это случится именно теперь. Потому ей пришлось потратить изрядное время и силы на поиски «дефекта». Им явился один из тысячи столбцов в заборе, каким-то волшебным образом неприкрепленный к основанию, подобно остальным. Она проползла под окнами, откуда доносился одинокий спич Надежды Владимировны, не обращая никакого внимания на белое платье, окрасившееся в равномерный черный из-за угля, который был здесь рассыпан. Оказавшись у того самого «дефекта», осторожно, почти не нарушая естественного положения в пространстве, она притворила его настолько, чтобы «голова пролезла», и вылетела прочь.
На несколько мгновений ей стало страшно от того, что теперь она свободна, (чего еще никогда до сих пор с ней не случалось), что теперь она подобна тем, кто волен выбирать — прогуливаться или спешить по делам, жить или наблюдать за жизнью… Впервые в жизни она поняла, что так, ни от кого независимо, может быть всегда. И тогда ей стало еще страшнее. Тут же захотелось стать вновь зависимой от Надежды Владимировны, мамы, которая завтра опять ее приведет сюда вне ее выбора, бабы Люды, которая вне ее выбора нарежет лук в гороховый суп… Пусть это не ее выбор. Зато они за это все на свете ей простят. Ковер, гусениц, прохожих, уже черное платье, «дефект», обнаруженный ею в заборе, и побег. Они простят ей все только за то, что она вовремя, прямо сейчас откажется от «инакомыслия», распрощается со свободой и вернется. Они ее вновь будут любить и показывать пальчиком на весну… за окошком.
Она замерла, готовясь к тому, чтобы оказаться по ту сторону, где ее уже ожидали жалкие гусеницы, предвосхищая очевидный выбор. И она решила его не делать. Не сегодня. Вместо этого она метнулась по знакомым и незнакомым улицам, все выше и выше задирая почерневшее от угля платьице, как бы рассказывая всем, что теперь она свободна.
Добежав до одной из знакомых улиц, она зачем-то постучалась в дом, в который ее часто водила в гости мама. Наверное, она постучалась только оттого, что ей очень хотелось поделиться с кем-то своей радостью, на пару с кем-то щурить глаза и демонстрировать свои разбитые коленки. Ей открыла тетя Айшат, улыбнулась почти родной улыбкой и угостила сладостями.
Девочке было так радостно от всего, что с ней сегодня приключилось, от всего, на что она сегодня решилась, что на вопрос тети Айшат, почему она не в садике, рассказала ей с гордостью, в самых ярчайших деталях, без прикрас, о своем подвиге. Девочка не подозревала, что «тетя Айшат» не оценит ее подвига, осторожно удалится в другую комнату, наберет холоднокровно, пока девочка разглядывает картинки, номер из справочника… и уже через несколько минут за ней примчатся обеспокоенные работники детского сада, возьмут крепко за руку и поведут туда, где уже ликуют жалкие гусеницы, отплясывая победное… А тетя Айшат, которой девочка доверяла, как никому, будет так же, как и прежде, улыбаться, только уже совсем чужой, до этого неизвестной, улыбкой и приговаривать: «Так нельзя. Дети должны быть в садике…»
Девочка, ведомая крепко за руку, плакала навзрыд. Не потому, что где-то, победно отплясывая, ее ожидали жалкие гусеницы, сокрушительная порция лука, весна, уже за окном, мозолистый пальчик, тычущий в нее. А потому, что той весной она узнала, как выглядит забор по ту сторону гусениц, и, не успев насладиться этим ощущением в полной мере, узнала, как они отплясывают победное… Потому, что она узнала приятный вкус свободы и горький привкус предательства. И теперь она никогда не будет до конца доверять знакомой, почти родной улыбке, делясь собственными подвигами, даже самыми ярчайшими, понимая, что «Дети должны быть в садике»…
Майя Фаталиева
P. S. Когда девочка вернулась, дети послушно сидели на красном потертом ковре, под которым, она точно знала, еще лежит лук, тщательно отобранный ею из горохового супа бабы Люды, и смотрели дружно в окошко, в котором Надежда Владимировна показывала им весну мозолистым пальчиком, не обращая внимания, как на заборе гусеницы победно отплясывают…
