(Письмо известному ученому)
Дорогой Магомед Ибрагимович! Прочитав вашу книгу «Художественный билингвизм в дагестанской литературе», посвященную моей повести «Что с нами будет?», с трепетным волнением пишу это письмо.
Во-первых, потому с волнением, что ни одно из моих произведений, а их более тридцати, не было так досконально проанализировано критиками или литературоведами, хотя по многим из них и защищены кандидатские диссертации, по статусу-кво своему предполагающие дотошное исследование изучаемого предмета.
Во-вторых, потому, что никто так детально и последовательно не останавливался на моих просчетах и ошибках, за которые мне так совестно. И вы впервые сказали всю правду. Недаром у вас, аварцев, говорят: «С тем, кто сказал правду, и сердце соглашается». И Пушкин верно подметил: «Совесть – когтистый зверь, скребущий сердце».
Я солидарен как с аварцами, так и с Пушкиным.
Еще до того, как познакомился я с вашей книгой, наши с вами хорошие знакомые, компетентные в вопросах литературы и успевшие прочитать ее, приняли личину доброжелательности, но со скрытой ухмылкой сообщили, что в один прием проглотили всю вашу книгу, как самый занимательный детектив. Я ни на йоту не сомневаюсь в том, что первую половину книги, где вы даете профессионально аргументированную положительную оценку почти всем образам повести, они прочли, галопом проскакивая через страницы, а перейдя к главам, посвященным недостаткам, как можно дольше растягивали удовольствие. Хорошо понимаю их: радуясь недостаткам другого, ведь сами возвышаются над ним! Недаром лакцы говорят: «Брат брату смерти не желает, но и возвышения – тоже».
В-третьих, потому, что меня удивила и поразила та безграничная доброжелательность, с которой вы говорите даже о тех несуразностях, над которыми сейчас сам смеюсь.
От всей души благодарю вас, дорогой Магомед Ибрагимович, за титанический труд – высокопрофессиональное (со всех точек зрения!) исследование повести. Говорил я вам это и в личной беседе. Письмо мотивировано желанием и официально (во всеуслышание!) заявить об этом, а не стремлением в чем-то оправдаться. Как говорят арабы, оправдания всегда перемешаны с ложью.
Вместе с тем, пользуясь случаем, хотел бы поговорить с вами о некоторых частностях, которые имеют прямое отношение к восприятию художественной литературы и безотносительно к моей повести.
Вы ясно пишете о задаче, стоящей перед вами (с. 78): «В этой части работы характеризуются языковые средства книги с точки зрения правильности, уместности, логичности и выразительности использования».
Подкрепляете свою установку такими примерами из повести (с. 79): «Самира, чтобы опорочить Марьям, которая исчезла из дома, говорит: «Сперла все мои драгоценности: золото, бриллианты, деньги!» (с. 434). Тривиальна истина, что деньги не являются драгоценностью, в отличие от золота и бриллиантов. Тогда как золото и бриллианты являются безотносительной и безоговорочной самоценностью, деньги не являются таковой. И тот реально наблюдающийся факт, что вместе с драгоценностями крадут и деньги, не служит основанием идентифицировать их как драгоценности.
«Ты счастливый человек, Клавочка. У тебя все еще впереди, – разглагольствовал Баракат, нанизывая хинкал на вилку» (с. 80).
Что значит «нанизывать»? Это, прокалывая, продевая, надевать подряд на нитку, проволоку. Когда едят, хинкал берут вилкой, но не нанизывают на нее. Например, кусочки мяса, когда жарят шашлык, нанизывают на шампур, а хинкал на вилку – нет».
Я привел пространный пример из вашей книги, уважаемый Магомед Ибрагимович, чтобы разговор наш был предметным. Вы рассуждаете как прагматик и с точки зрения семантики даете верное определение слову «драгоценности». Но с точки зрения уместности и логичности (пользуясь вашими же терминами) употребления этого слова хотел бы немного поспорить с вами.
Ваше замечание по поводу драгоценностей было бы уместным и логичным, если бы определение драгоценностям давал бы я как автор, как человек посторонний, ничем не обремененный и трезво мыслящий. Вышедшая же из себя женщина в разгар ссоры, говоря о своих драгоценностях, не будет логически выверять, что именно относится к ним, а что нет. Она назовет среди них не только деньги, но и какое-нибудь барахло, пришедшее на ум и дорогое ее сердцу. Поток подсознания ее не подчиняется логике вещей. Сердце не ладит с умом.
Я не раз испытывал на себе справедливость слов А. Моруа: «Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем, и что он не ошибается, когда судит о других».
Такое, как мне кажется, произошло и с вами, дорогой Магомед Ибрагимович, когда вы судили о нашем национальном блюде хинкале. По всей вероятности, вы отведали не все разновидности хинкала. Да, аварский хинкал не нанизывают на вилку, как вы говорите, берут вилкой, ибо он толстый и крупный; кубачинский же хинкал бывает тонким, чуть ли не как бумага, и его чаще нанизывают на вилку, ибо, чтобы взять поштучно, надо приложить определенные усилия, иметь большой навык, если не говорить о мастерстве, присущем кубачинцам.
Вы вправе заметить, Магомед Ибрагимович: тогда надо было рассказать подробно, какой он, этот самый кубачинский хинкал, и как его едят. Да, можно было, а может, и нужно было. Но когда та или иная вещь не имеет существенного значения для данной ситуации или данного образа, необходимость в ее разложении на составные части в художественном произведении отпадает.
На странице восьмидесятой вы пишете: «Шахмардан обхватил сверху ствол дягиля» (с. 100). Имя существительное ствол ошибочно употреблено вместо стебель (ср. стебель «татарника» в приведенной выше цитате из повести Л. Толстого «Хаджи-Мурат»)».
На семьдесят пятой странице вы приводите такой отрывок из моей повести: «Шахмардан обхватил сверху ствол дягиля и… притянул к себе и уткнулся носом в цветы. Хотел было полакомиться дягилем, но как? Ствол его не сломать, не вырвать: всеми силами своими, словно репейник, будет сопротивляться.
Он поднял лопату и прицелился: то ли показалось ему, то ли в самом деле было так, дягиль, завидев острие лопаты, дернулся назад, поникнув шарообразными пучками зеленовато-белых цветков. Может, душу имеют не только люди и животные, но и растения? Задумавшись, Шахмардан опустил лопату, виновато дотронулся до головок цветков и отошел, проронив: «Живи и здравствуй!»»
Я и сейчас, Магомед Ибрагимович, после того, как вы открыли мне на многое глаза, ни от одного слова, включая и «ствол», из этого отрывка не отказываюсь. Ошибочным было бы не то, что «Шахмардан обхватил сверху ствол дягиля», а то, если бы написал «обхватил сверху стебель дягиля», ибо функции стебля в данном случае несут многочисленные ветки растения. На мой взгляд, дело в том, Магомед Ибрагимович, что вы руководствуетесь общепринятыми, нормативными обозначениями понятий «ствол» и «стебель», не имея конкретного представления о самом предмете.
Татарник, о котором писал Л. Толстой, и дягиль, ставший предметом моего описания, существенно отличаются друг от друга как по строению и объему, так и по росту, хотя в них и много общего. Иначе разве стал бы я сравнивать их: «Ствол его не сломать, не вырвать: всеми силами своими, словно репейник, будет сопротивляться»?
Обращаю внимание: сравниваю дягиль с татарником не по внешним признакам, а по их стойкости и силе духа.
Татарник, то есть репей колючий, чертополох, чертогон, лопух – небольшое растение, которое с трудом сорвал автор повести «Хаджи-Мурат» и положил в середину букета цветов. У него не было такого пустотелого трубчатого ствола, как у двух с лишним метроворостого дягиля. Да и само народное название дягиля говорит за себя: сладкий ствол, ствольник. Было бы неверно и не к месту, если бы я написал: «Шахмардан обхватил ствол ромашки, лилии, подснежника, колокольчика» или других подобных цветов.
На мой взгляд, еще одна небольшая недоработка, характерная вашему добросовестному труду, мешает ему стать безупречным.
На восемьдесят третьей странице вы приводите такие примеры:
«»А солнце где?!» – вырвался вдруг внутренний голос Айбалы…» (с. 183).
Внутренний голос, являясь мыслью, соображением, но не акустическим феноменом, не может вырваться.
«Вай! Боюсь! – воскликнула Зухра, обнимая Заура со всей пылкостью безотчетного страха и внезапной любви» (с. 54).
Имя прилагательное «пылкий» не сочетается с существительным «страх». Пылкий значит «горячий, с душевным подъемом, страстный», а понятие «страх» ассоциируется с противоположными признаками.
О калмыцком чае говорится, что он ничего сложного и подозрительного не представляет собой: «тысячелетиями ели себе на здоровье сначала калмыки, а потом – и остальной мусульманский и немусульманский мир» (с. 360).
Из сказанного выходит, что калмыки – мусульмане, а они буддисты. Кстати, чай пьют, а не едят.
Перечень подобных примеров из вашей работы я мог бы продолжить, но, щадя терпение искушенного в тонкостях слова читателя, не делаю этого. Вместе с тем хочу отметить: будучи высокообразованным человеком и признанным не только в республике языковедом, вы раскладываете каждое слово по полочкам, разъясняя его конкретный смысл, с чем трудно не согласиться. Но, как мне кажется, не всегда учитываете то обстоятельство, что слова эти, оказавшись в разной среде и ситуации, приобретают многозначный характер, а порою даже – противоположный своему изначальному содержанию смысл. Не знаю, как это отвечает законам языковедения, но язык художественной литературы не всегда подчиняется им. Первичными являются не законы нормативной грамматики, а художественная литература, на основе которой они возникают и формируются.
Вы утверждаете, что «внутренний голос, являясь мыслью, соображением, но не акустическим феноменом, не может вырваться». На мой взгляд, дорогой Магомед Ибрагимович, может. Потому может, что в контексте слово употреблено не в том буквальном смысле, что он акустически прозвучал или не прозвучал, как вы утверждаете, а в его возникновении, проявлении в психологическом процессе нашего мозга, называемом подсознанием и не подчиняющемся управлению нами. Почему бы так и не сказать, что он «возник, проявился», а не «вырвался»? Да потому, что он возник и проявился не медленно, а прорвался вдруг.
Если уж до конца следовать вашей логике, само выражение «внутренний голос» не имеет права на существование, раз голос является только акустическим феноменом: как может возникнуть в мыслях звук?! В. Даль среди многочисленных пояснений к слову «голос» говорит и о том, что оно выражает мысль: «Не все вслух, да вголос» (В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, 1978, т. 1, с. 370).
Точно так же, несочетаемые по правилам нормативной грамматики понятия «пылкий» и «страх» могут вступить в органическую связь и дать неожиданные результаты.
Да, в общепринятом смысле вы правы, что калмыцкий чай пьют, а не едят, а суп едят, но не пьют. Но надо ли так безапелляционно утверждать? Еще когда-то дети пили супы из кружек, а я всю жизнь ем так называемый калмыцкий чай, кроша туда сухарики или куски хлеба и черпая ложкой.
Компот пьют или едят? Вы, скорее всего, скажете, что пьют. И будете правы. Но его и едят ложкой, если в нем наличествует вишня или курага.
Мне по душе слова М. Монтеня: «Я люблю крестьян: они недостаточно образованны, чтобы рассуждать вкривь и вкось».
Если уж получилось так, что в чем-то я стал рассуждать вкривь и вкось, то каюсь и буду следовать совету Конфуция: «По-настоящему ошибается тот, кто не исправляет своих прошлых ошибок».
Вассалам, вакалам,
Магомед-Расул
