Как маргиналы стали кумирами

Магомед Бисавалиев — про новую книгу и 90-е

Молодой человек приезжает в Махачкалу из горного села в начале 90-х. Новое время, где люди делятся на хищников, жертв и тех, кто ищет себе место в этой борьбе. Однако он не позволяет окружающей среде навязать себе это жестокое мировосприятие — благодаря вековым ценностям, которые были привиты ему в родном селе. Об этом новая книга «Когда не отпускает Джурмут». Предлагаем вашему вниманию интервью Шамиля Ибрагимова с ее автором Магомедом Бисавалиевым.

---

Город и горцы

— Есть расхожее мнение, что Махачкалу испортили приезжие сельские жители. В вашей книге повествование как раз ведется, говоря грубо, от лица того самого «приезжего», «спустившегося с гор». И многие из тех, о ком вы рассказываете, тоже из этой категории. Интересно узнать ваше мнение, насколько этот нарратив соответствует реальному положению дел?

— Я не арбитр в этом вопросе, так как не могу сказать, какой был город раньше. Хотя в первый раз я в Махачкалу приехал в 1982 году, когда был учеником 2-го класса. Помню, что это был цветущий приморский город. Помню автобусы, троллейбусы, кинотеатры. В следующий раз я приехал в Махачкалу в 1990 году поступать, окончив 10 классов. Тут я нашел другую реальность. Жизнь менялась с сумасшедшей скоростью. И мне было безумно интересно за этим наблюдать. И одновременно со мной в город приезжали ежедневно разные люди, в том числе горцы. Власть ослабла, ломка ценностей произошла. Разные непонятные люди вышли на арену. Малиновые пиджаки, кожаные куртки, цепочки, казачки. Несмотря на то, что у меня была очень большая жажда познания нового, я не принимал этих новых людей в силу своего воспитания. Я думал тогда: если даже миллиард у меня будет, не повесил бы я на шею такую цепочку.

— Это с той точки зрения, что всё это, как говорится, цIекIал жал (аварск. «кислые вещи»)?

— Да, кисляком это было для меня. Мой старший брат, кто был и остается для меня авторитетом, примерно такую настройку дал мне: «Тебе нельзя никого бояться. Ты должен быть физически крепким. Ты должен быть честным. Если ты слабого обижаешь, если ты блатного играешь, то ты не человек, а какой-то стремяга. Лучше оставаться самим собой». И я каким-то чужеродным элементом был на своем курсе. Некоторые ребята в университете, которые во всех отношениях слабее меня, начинали у кого-то стипендию забирать. Я высмеивал их: «Если ты сразу в лоб получишь от него, ты скажешь, что он нормальный парень, а иначе будешь жужжать, что он слабак, тебе стипендию отдал». Вот такие завихрения, аморальные поступки были. Улица диктовала это всё. А что касается твоего вопроса, что приезжие из села испортили город? Тут не могут быть виноваты одни сельские жители. Это власть виновата, которая не обустроила село, не воспитала городскую культуру в приезжих, которая не контролировала эти беспорядочные потоки, которая продавала с нарушением всех архитектурных норм тротуары, вырубала деревья. Коррумпированная власть. А когда и где ее представители выросли – в селе или городе – я не могу сказать.

«Вдруг все сразу стали кретины»

— Анархии 90-х принято противопоставлять советский период, который ассоциируется с порядком и процветанием. Как выразился один из героев фильма «Брат» (снят в 1997 году. – «МД»): «Были же люди как люди, и вдруг все сразу стали кретины». Но ведь не могут люди быть хорошими, а потом стать плохими, как будто какой-то рубильник дернули. Если все были такие хорошие в СССР, то откуда взялись вот эти бандиты в 90-е?

— Партийная номенклатура, когда государство ослабло, не могла в полной мере контролировать ситуацию. Наступил хаос и беспредел. На политическую арену вышли вот эти бандиты с большой дороги. Если объективно оценивать, они волевые, мужественные и харизматичные люди тоже. И власть – тот же Магомедали Магомедов (руководитель республики с 1990-го по 2006-й год. – «МД») вынужден был играть по новым правилам. Ему спасибо, что он это дело не пустил на самотёк, какие-то правила придумал. Если даже власть сама была коррумпирована, она над этими группировками была. Была создана такая конкурентная среда. Они все боялись, что кто-то из их противников возьмет власть. Им выгоден был Магомедали.

— В книге вы описываете их логику: «Должен быть Магомедали или я. Муху или я».

— Да, и каждый из них думал: пусть будет Муху (в 90-е возглавлял парламент республики. – «МД»), который особо не мешает, книги читает, законотворчеством занимается, ведь, не дай Бог, мой противник из крутых поднимется и задушит меня. И это было объективно. А твой вопрос, если советские граждане все такие хорошие были, то откуда взялись эти люди? Руководящая роль КПСС сошла на нет, рухнула вертикаль власти, цивилизованная многопартийная система не получилась, вот эти бандиты с большой дороги, как они говорят, люди, способные на поступки, сами стали партией.

— Ва!

— Да, да. Они тоже политическая партия, но не зарегистрированная. Со своим уставом, мировоззрением, последователями, которые говорили на смешанном сленге: полублатном, полурелигиозном. Сперва они как блатные шли. Потом, чтобы манипулировать народом в борьбе за власть, они придумали национальные движения. Их лидеры в итоге были успешно вмонтированы во властную вертикаль. Чтобы обуздать их, аварским лидерам нефть дали, лакским – рыбу, кумыкским – газ, и так далее. А Магомедали над ними находился как умелый аппаратный игрок. Когда они совсем границу переходили – звал из Москвы Колесникова (1-й замглавы МВД РФ в 90-е), чистку делал.

— Но вот эти деятели девяностых, они же росли, формировались в Советском Союзе. 

— Да ни черта они не формировались. Кем были Махачев или Хачилаев в 1989 году? Никто о них не знал. Ты представь, 89-й год, первые выборы народных депутатов СССР. Кандидатами были советский чиновник Магомедтагир Абдулбасиров, врач Абдурашид Саидов, чрезвычайно популярный тогда Магомед Толбоев и Абдулатипов, еще никому неизвестный. Но Абдулатипов пошел в народ, работал с аудиторией и победил. Тогда, в 89-м, даже представить не могли, что Хачилаев или Махачев могут быть кандидатами. Ровно через полтора года они начали диктовать условия. Власть ослабла, у народа возник миллион разных проблем: сепаратизм, похищения людей, бандитизм, убийства, национальные проблемы. И тогда на арену вышли вот эти крутые люди. А народ видит, что человек слышит их, говорит с ними на их языке, защищает их интересы. А те умело манипулировали этим.

— А как же милиция?

— В книге я описываю ситуацию, очевидцем которой тогда стал. Возле Второго рынка произошел конфликт между милиционерами и одним бандитского вида человеком. Один из милиционеров был хилый такой парень. Тот его внезапно ударил, и он упал. Потом милиционер встал и выстрелил тому прямо в живот. Я, молодой человек, наблюдал и думал про себя: добил бы он его. Потому что я помню этих блатных на BMW, мерседесах: на заднем сидении винчестер и стекло спущено, чтобы все видели. Они милиционеров на три буквы посылали. Если ты внимательно читал, в книге есть эпизод с наперсточниками.

— Да, тяжелая сцена.

— Они у этой бедной женщины забирают золото, а эти хайваны смотрят на это всё, и ни у кого не хватает мужества, гражданского сознания, чтобы вступиться и сказать: отдай это обратно! Это мне напомнило кадры, когда стая гиен набрасывается на одну жертву, а остальные животные просто смотрят, не пытаются отбить.

— Но у милиционеров же было оружие, их же тысячи, в конце концов.

— Я полагаю, это отсутствие воли у руководства. В 1998 году министром стал Адильгерей Магомедтагиров, который до этого свои порядки навел в Дербенте, и он начал уже вдохновлять этих милиционеров: стреляйте, не бойтесь.

— Фактор личности.

— Да. Я думаю, в 98-м эта категория людей черту перешла, когда Белый дом захватили, ворвались в кабинет главы республики. Тогда назначили Адильгерея, и он, как новый министр, получил сигнал из Москвы: действуйте.

— Я всё-таки попытаюсь добить вопрос. За 70 лет советского строя, получается, не смогли добиться гражданского самосознания у людей?

— Какое гражданское самосознание может быть, где руководящая генеральная роль отводится КПСС?

— Ну вот эти элементарные истины: не убивай, не воруй, не делай другому то, что себе не желаешь.

— Советская власть за 70 лет самосознание убила в гражданах. В середине 1980-х Вазиф Мейланов выходит на площадь в защиту Сахарова с транспарантом. Шесть лет дали ему. А кто Мейланов? Худой человек с бумагой и ручкой, как говорится. Как после этого удивляться тому, что начало происходить, когда ослабло это государство? С одной стороны трусливые партийные работники, конформисты, которые всё время с оглядкой на ЦК работали, а с другой – бандиты с автоматами. И вторые стали диктовать первым свои условия.

Культ мужчинизма

— Вы пишете в своей книге про бандита Пахрудина, который на заре советской власти занимался грабежами населения, а потом достойно принял смерть от рук кровника: «Это мужество в конце жизни перед дулом пистолета смыло в глазах общественности все подлости и злодеяния, которые совершал этот человек десятилетиями». А чуть дальше вы пишете: «Меня поражает в характере горцев одна черта. Любая подлость прощается человеку, если он характером тверд и мужественен». Скажите честно, вам эта черта тоже свойственна?

— Знаешь, когда я спрашиваю разум, он это отвергает, говорит: нельзя подлеца простить. А с другой стороны, я тоже часть этого же общества, у меня тоже есть чувства, и, сам того не замечая, порой и мне бандит становится симпатичен, если он дерзкий. Вот простили же этому уроду, который до этого людей за деньги убивал…

— Подождите, так он киллером был? Тогда тоже это было у нас?

— А он, ты думаешь, брата того человека почему убил? За деньги убил.

— А я думал, это в наше время появилось. Мачадинская ОПГ там…

— Да нет, у нас в горах тогда тоже было это. Когда наши джурмутские чабаны спускались в Алазанскую долину с овцами, они становились уязвимы для этих бандитов, которыми полны были местные леса. Чабана из-за любого дерева мог застрелить в спину какой-нибудь негодяй и забрать его овец. Поэтому им всё время приходилось договариваться, каких-то покровителей искать. Когда это не получалось, они давали овец этим «киллерам» и «заказывали» своего обидчика. И этот Пахрутдин имел репутацию такого наемного убийцы, который за деньги, за овец, за лошадей убивал людей за перевалом. И вот его ловит НКВД. Брат убитого им человека как бы выкупает его, чтобы расправиться с ним. Наставив на Пахрудина дуло, он спрашивает, какой день лучше: этот или тот, когда он убил его брата? А Пахрудин говорит: и тот был хороший, и этот неплохой, но этот вопрос ты мне должен был задать не в окружении этих псов, а там, в лесу, придя ко мне.

— И здесь у вас конфликт между разумом и сердцем… Вот скажите, не потеряем ли мы, дагестанцы, себя, если откажемся от этой черты – культа смелости, мужества, дерзости?

— Ни в коей мере нам нельзя от этого отказаться. Мужество, жертвенность и способность на поступки – это черта дагестанцев. Но эти моменты очень четко должен регулировать ислам, поскольку мы мусульмане. Мы должны на недосягаемую высоту поднять мужество, которое не выходит за рамки религии и морали. Вот это надо воспевать. А бандитизм нельзя одобрять. Есть еще вопрос чувства долга. У нормального человека оно должно быть. Наверное, поэтому ислам, насколько я знаю, разрешает кровную месть. Любой хайван, который занимается беспределом, должен чувствовать неотвратимость наказания, хоть даже через семь поколений. А что касается этих наших «мокрушников» 90-х, то их можно как очень интересных пациентов изучать, но их культ создавать нельзя.

— Есть вопрос, который давно меня гложет. Магомед Сулейманов. Первое политическое убийство 90-х. Это же был очень достойный человек, который мог много пользы принести Дагестану. А тот, кто его заказал, скорее всего, такой же злодей, готовый идти по головам, как вышеупомянутый Пахрудин. А что, если бы Сулейманов, движимый благими намерениями, сам нанес первый удар? Ну и в дальнейшем обзавелся бы каким-нибудь силовым ресурсом для отстаивания вот этих своих правильных ценностей. Что вы думаете об этом?

— Ты знаешь, я беседовал со всеми этими нашими выходцами из 90-х годов. Для газеты «Миллат» под рубрикой «Неудобные вопросы» я брал у них интервью и прямо спрашивал об этом. Я говорил: вот в интернете есть информация, что вы убили того, этого. Они, конечно, прямо не отвечали, но говорили точно так же, как ты: что у того, кто это сделал, наверное, другого выхода не было, что это исключительно ради сохранения собственной жизни было сделано. И спрашивали в ответ, как бы я поступил в такой ситуации?

— То есть всё-таки Сулейманов превратился бы в этом случае в мафиози?

— Если надо было выжить в тех реалиях и отстаивать свои принципы, то да. Но что там было у них у всех первичным, нам не дано знать. Они были благородными людьми, которые защищали свою жизнь, или же от рождения являлись убийцами? Это тонкий момент.

От Сталина до Шайтан-Заура

— У поэта Максимилиана Волошина есть такие строки: «Вчерашний раб, усталый от свободы, возропщет, требуя цепей». В 90-е годы было написано много о репрессиях, о Сталине, о насильственном переселении дагестанцев в Чечню. Казалось бы, узнав об этих ужасах, дагестанцы должны были как-то охладеть к советскому прошлому, к вождям. Но произошло наоборот. Почему после 90-х многие наши земляки отказались от горькой правды и предпочли жить мифами о прошлом?

— К сожалению, и это самое кощунственное, отвратительное, хотя мы хорохоримся, пафосные вещи говорим про узденство, про горский дух, но подавляющее большинство дагестанцев на стороне вот этой сильной руки, которая подавляет любое инакомыслие. Настолько развращены наши вкусы и миропонимание, что порой несовместимые вещи в головах дагестанцев бывают. Как тот же Мейланов сказал: культ мужчинизма. Я знаю людей, у которых дома висят портреты имама Шамиля и Сталина рядом. Это же взаимоисключающие вещи. Имам шариата и безбожник, тиран и кровопийца. А ты знаешь, почему так? Они думают, что они оба сильные люди, их боялись. Холуйство, рабство сидит в головах. Твой вопрос, почему люди отказались от правды? Слушай, настоящие горцы, уздени и лучшие люди же были уничтожены в тридцатые годы. У нас многострадальная страна. Эти волны: революция, коллективизация, репрессии. Осталось много конформистов, которые и формировали общественно-политическую повестку. Многие стали на них похожи.

— Понимаете, это в советское время, когда действительно вот эта жесткая рука довлела, могли дать по башке за такое. Но в 90-е же свободы больше стало. Тебя никто, наверное, по голове не ударил бы, если бы ты отказался от культа Сталина в девяностые.

— В 90-е по Сталину начали скучать не от большой любви к нему, а из-за хаоса и беспредела вокруг. Люди подумали: вот был бы Сталин, не было бы вот этого всего. Лучше бы нам ограничивали свободу, чем вот эта вседозволенность. У меня был пост, который очень много шума сделал в сетях: «Сталин для соседа». Сталин нужен человеку, чтобы наказать соседа богатого, успешного, который по тем или иным причинам его раздражает, чтобы донос написать. Но он забывает, что и он сам может стать жертвой чьего-то доноса.

— «Как маргиналы стали кумирами части молодежи» глава есть у вас в книге. И вы там даете ответ. Но это вы пишете о нулевых. Сегодня эта волна вновь поднимается. Тот же Шайтан-Заур, например, очень популярный персонаж сейчас в интернете. Его фигура обросла мифами за это время. Вот цитата о нем из одного популярного паблика: «Когда он был жив, многие боялись открыть свой рот, в столице не было разврата, невозможно было увидеть в городе девушек в коротких юбках, а пацанов в зауженной одежде». Почему происходит вот это мифотворчество?

— А кто знает, по большому счету, какой был Мусал Адалав или Хромой Ражбадин (воспетые в песнях предводители горцев в набегах на Грузию. — «МД»)? Может, они тоже из этой серии? Мы их оправдываем тем, что они ходили на грузин. Не исключено, они внутри Дагестана тоже делали такое. Годы идут, а эти мифы остаются.

— Ну вот мы разобрали миф о Сталине, что он нужен для того, чтобы наказать соседа. А для чего сегодня нужен мифологизированный Шайтан-Заур?

— Тоже кого-то наказывать. Девочек в мини-юбках, нефоров, чиновников. Поэтому люди занимаются романтизацией этих людей. Их раздражает, например, какой-нибудь хаким, который ворует деньги, или там какой-то молодой человек, который отличается от него. Тогда он думает, был бы Шайтан-Заур, он бы его наказал.

«Были же люди»

— После вашей книги у меня усилилось ощущение, что люди как-то измельчали. Вы там пишете про харизматичных, колоритных политиков, журналистов, про обычных людей, в конце концов. Почему наше время не производит их?

— Ты знаешь, очень символично, что вот это десятилетие после 90-х называют нулевыми. Они не только по цифрам нулевые, но и по содержанию. Вот эта инертность – оттуда. Я на днях выложил у себя в канале видеообращение свое, которым задел огромное количество людей, пишущих стихи на аварском. Просто нельзя было уже терпеть. Принесли мне недавно очень толстую книгу. Там напечатаны стихотворения 80 человек, которые до этого в соцсетях выкладывали свои стихи. У них взяли деньги и выпустили эту огромную книгу. Там есть хорошие авторы, посредственные и совсем бездарные. Я читаю и думаю: «Боже мой, какой абсурд! Почему так обесценивают поэтическое слово? Зачем плодят этих графоманов?» Вот был замечательный поэт Джабраил Гасанов из Батлуха. Он писал стихи, будучи прикованным к постели. В начале 90-х, когда в Махачкалу приехал, я купил такую тонкую книжку, где были стихи 5-7 авторов, в том числе Гасанова, его земляка Магомеда Гамзаева. Еще там был Магомед Алиев из Хиндаха, который после конфликта с Расулом Гамзатовым уехал в Москву и там закончил свои дни. Это были настоящие поэты, а их стихи книжное издательство вот в эту «братскую могилу» загнало. Так называли при советах сборник молодых поэтов. Понимаешь, этим совершенным поэтам не давали книгу отдельно издавать, а тут этих графоманов дают с их биографиями! Действительно, ты верно подметил про обмельчание. Это меня разочаровывает. Были же люди, на самом деле. А сейчас какая-то серость кругом. Взять хотя бы журнал «Сабаб», который издавался в начале 90-х на аварском. Я скажу тебе интересную вещь. Ты помнишь «Куклы»?

— Конечно, легендарная передача.

— Вот. Передача появилась в 94-м году. А в «Сабабе» этот формат был еще в начале 90-х. Там даже выходило карикатурное интервью с Горбачевым. Наивные люди, привыкшие до отмены цензуры верить всему, что написано в газете, негодовали. Я помню, мы в горах смеялись над моим родственником Мурцаали. Он прочитал на этой сатирической странице, что якобы Раиса Горбачева посетила Унцукульский район. Мурцаали возмущался: что она там забыла?! Корреспондент спрашивает у нее: «Как вы с мужем довели страну до такого состояния, что чай пить сахара нет». И Раиса отвечает: «Сахар зачем вам, с финиками пейте чай». И Муртазали был крайне возмущен ее ответами, мол, что она себе позволяет? Потом еще писали, как Жириновский, Горбачев и Махачев приезжали в какое-то село. Короче, все, что было в «Куклах», в «Сабабе» уже сделали на 3-4 года раньше, аварцы опередили Москву. Была литературная критика и живой литературный процесс. Это был как глоток свежего воздуха после цензуры. Интересное время было.

— Это начало 90-х вы описали. Но перед ними же были ещё более «нулевые» десятилетия. 70-е называют эпохой застоя, например. Откуда взялись люди, которые потом делали тот же «Сабаб»?

— Я отвечу. При всех недостатках советского времени, там был один неоспоримый плюс, который сложно отрицать – культ образования, науки. Государство поощряло, условия создавало. В итоге сформировался целый пласт научно-творческой интеллигенции. Они посещали спектакли, обсуждали книги. Поэт Адалло сказал парадоксальную вещь, что советская цензура очень сильно помогла сформировать в литературных работниках красноречие, поэтический слог. От страха написать что-то не то, они невероятно тонко и точно научились подбирать слова и стали красноречивыми.

Вечные вопросы

— Отрывок из вашей книги: «Мои городские дети – новое поколение, которое плохо представляет эти истории. У них своя жизнь, и мне сложно представить, о чём они будут рассказывать своим детям». Мне это напомнило «Правила жизни» Клинта Иствуда, который ругал новое поколение американцев: «Не знаю, что не так с этим поколением. Может, люди стали массово задумываться о смысле жизни»? А что вас, как представителя «старой школы», раздражает в сегодняшнем дне, в сегодняшних людях?

— О первой части вопроса. Это со дня сотворения мира ещё. Это было в самых древних каких-то раскопках. Там запись нашли, что поколение не то нынче. А мы до сих пор повторяем это. А что раздражает? Вот эта безликость, о которой в начале интервью мы говорили. Мой сын, студент 3-го курса, джурмутским языком владеет. А иные ещё удивляются, что он на аварском хоть говорит. Вот сидит он за столом, а у меня такое ощущение, что я с гугл-переводчиком разговариваю. Вот той красочности, интонации нет в его языке. Вот это родное, близкое, как мой отец разговаривал, как старшее поколение говорило, — этого нет. У него язык, переведённый в его голове с русского на джурмутский. Его двоюродные братья тоже так же разговаривают. Один племянник только есть, который в селе жил в детстве, меня радует, когда он разговаривает. Хотя над ним насмехаются, что он как старик разговаривает. Я боюсь, что они окажутся последним поколением носителей родного языка. Я боюсь, что к этому мы придём. Я сейчас директор аварского театра, не хвастаюсь, у нас полные залы на спектаклях бывают, но это взрослые. Нет детей, которые аварский язык понимают, могут на спектакль прийти. Я даже придумываю какие-то маркетинговые ходы. Вот больше всего тревожит меня уход этого национального. Это очень печально. Ты представь себе, тысячелетиями наши предки говорили на этих языках, молились. Плачи, песни, пословицы, поговорки… Это целый пласт уходящей жизни.

— А в 90-х такой проблемы не было?

— Дело, я думаю, в том, что тогда не было вот этих современных средств коммуникации. Интернет же все это забирает у нас. Вот эти «Три кота» из головы детей родную речь вытеснили. Плавильный котёл глобализации. Прямо скажу, раздражают еще вот эти глуповатые мамаши, которые стесняются на родных языках говорить с детьми. Помнишь мой пост «Мамы – убийцы родных языков»? После него меня даже в ЦПЭ вызвали на допрос. А почему я такое название дал? Надо было докричаться до людей. Каким-то скучным академическим языком это написать – не среагирует никто. Глупые мамы, которые боятся, что их дети на русском будут говорить с акцентом. А почему они должны без акцента говорить? Почему они так боятся акцента? Научи говорить, правильно излагать мысли на русском, но почему Магомед должен как среднестатистический Иван или Виктор говорить? Отличительная особенность должна быть.

— Вы писали у себя в канале, что у советской номенклатуры в Дагестане была такая же мода.

— Да, мне это учёный-филолог Магомед Абдулкадырович сказал однажды, что в 70-е тоже была вот эта тенденция. Вся эта партийная номенклатура – в частности, мы говорили об аварцах – дома на русском говорили, боялись, что у детей будет акцент. Родной язык – это там для бабушек в горах, говорили. Мол, скоро его не будет.

— И тем не менее не исчезли родные языки.

— Ты знаешь, в 90-е парадоксальная вещь произошла. В советское время же очень хорошо финансировали национальную культуру, построили эти театры, издавали книги, радио и телевидение было. А в 90-е национальная научно-творческая интеллигенция была брошена на произвол судьбы. По идее, это должно было стать сильным ударом. Но в это время появилась религия. А религию учили, проповеди читали на родном языке. Это очень помогло сильно. И в какой-то момент, я помню, среди моих друзей, знакомых модным стало родной язык знать. Кто-то уже неловкость чувствовал, если не знает родной язык. Потом в нулевые имамы выучили русский язык и начали делать проповеди на нем. Лучше бы они продолжали говорить на своих родных языках.

— А что вас радует в сегодняшнем дне?

— В 90-е все было перемешано, каша была в головах. Было полное невежество в плане ислама. Меня радует, что молодёжь получила исламское просвещение. Весь этот деструктив ушел почти. Да, мне не очень нравится раскол, который сегодня среди мусульман в Дагестане. Я с самого начала говорил: ничего хорошего это нам не даст. Говорят, конфликт по вине лишь одной стороны никогда не бывает. Ещё есть выражение, что из двух спорщиков больше виноват умный. А кто из них умный, я говорить не буду. Это дополнительный раскол будет. Я бы очень хотел, чтобы они пришли к согласию. А так, радует, что ислам становится образом жизни молодых людей. Но тут надо беречь их, чтобы они не скатывались в радикализм, с чьей бы стороны он ни был. Ислам – религия разума.

— Последний вопрос. Есть что-то, что вы не включили в свою книгу, а теперь жалеете?

— Если честно, у меня даже не было намерения книги писать. Так распорядилась со мной судьба. Сначала свои рассказы я публиковал в соцсетях. Потом меня начали ругать коллеги, что такой ценный этнографический материал пропадает. Тогда мы рассказы, которые потом вошли в «Тайную тетрадь», стали публиковать в журнале «Дагестан». И вот у меня остались записи, которые не подошли под формат «Тайной тетради». В том числе очень сентиментальные, чувственные вещи. И я стал публиковать их в своем телеграм-канале. Вижу, что читателям интересно это, каждый начинает вспоминать что-то своё. И вот я объединил эти рассказы в книгу и дал название сначала «Верните меня в детство». Потом одна моя знакомая, историк, сказала: что бы ты ни писал, у тебя везде вылезает твой Джурмут. А Джурмут, благодаря тебе, в глазах читателей – волшебная страна с живописной красотой, необычными людьми, даже шайтанами и кавтарами своими (смеется). Поэтому символично и правильно будет назвать «Когда не отпускает Джурмут», говорит она. Так и назвал. Реально, он и не отпускает меня.