Наша семья в Дербент из Кубачи приехала в 1940-м году, мне года три было или четыре. А через год война началась. Отца забрали на фронт, он так и не вернулся.
Нас было шестеро детей, из сыновей я — младший, младше меня — только сестра. Мать одна нас поднимала. Ее Бика звали. Она на базаре торговала, так и жили на то, что продаст.
В то время кубачинцев в Дербенте много было. Ведь в селе тогда одна артель имелась и колхоз, тяжело приходилось. Помню, когда папа зарезал корову, его на три месяца в тюрьму посадили – оказывается, корова должна была отелиться. Как приехали, сняли квартиру чуть выше площади, на Кази-Магомеда, 14. Две комнаты – у нас, две – у хозяина. К нам часто гости из селения приезжали, так хозяин просил с них деньги брать. Но мы же не будем с родственников требовать, приходилось самим платить за них.
Самая известная из кубачинских в Дербенте была семья Дикаевых. Старшего сына Абдулхаликом звали, а прозвище — Залумхан. Мама их Айша такая любопытная была: куда ни пойдешь, что ни сделаешь, все ей знать надо. Жила здесь и большая семья Ахмедхановых. Братья Шамхал, Хафиз и Магомед. Были Миркиевы, Мазгаровы, Катикаевы. Жили и богатые семьи. У маминого дяди были Гасан и Расул – мне его имя дали. Когда Расул умер, Гасан сделал махар с его женой, чтобы дети без присмотра не остались. У них уже имелся здесь дом, купили. Устроились они хорошо и нам помогали.
Мы, кубачинцы, постоянно общались между собой. Возле базара у нас даже что-то вроде годекана было. Каждый вечер там собирались и последними новостями делились. Очень дружно жили.
Соседи все азербайджанцы были, и учился я в азербайджанской школе. В семь лет пошел в первый класс. Это был 1944 год. В то время мой старший брат учился в третьем, а потом, не знаю, как получилось, но мы в одном классе с ним оказались. Тетрадей и книг не хватало. Брат Хафиза Ахмедханова попал в плен на фронте, а когда освободился, взял русскую жену и приехал с ней в Дербент. Они много чего привезли, даже тетради настоящие, и мне одну дали. Я думал, что мне миллион дали – настолько обрадовался. А то приходилось на обложках, на полях писать.
Нам еще работать приходилось. Мы медные кольца делали, кусачки, крючки для вязания из проволоки. Я ходил и продавал их на базаре. Сестры жакеты вязали. Их тоже продавали. Иногда ездил в Хачмас или еще куда-нибудь. В то время вилок не было даже в магазинах. В селении вилки из мельхиора отливали, с камушками: два синих и один красный в середине. Я покупал их по три рубля за штуку, а продавал по 15 рублей за пару.
В 1953 году окончил школу. Пришло время поступать, а у меня все тройки, только по химии четверка. Нормально говорил только на кубачинском языке и азербайджанском. По-русски стеснялся, не привык. И вот решил поступать в торговую школу в Махачкале. Надо мной родные издевались: если ты поступишь, то осел на дерево залезет, говорили. А я так обиделся, что начал днем и ночью заниматься. Занимаюсь, а одноклассники, азербайджанские ребята, которые собирались поступать со мной, смеются, дразнят меня: «Надо же! Девушку себе нашел». Это потому, что с нами, помню, женщина была взрослая, в матери годилась, она тоже, как и я, усердно готовилась поступить. В итоге я поступил, один из них совсем не смог, а второго мама деньгами еле как устроила. Он потом пришел ко мне, просил прощения и умолял, чтобы мы вместе жили.
Пока учились в Махачкале, мы днем работали: один месяц в одном магазине, второй – в другом, а ночью шли занятия в училище. Как-то я работал в магазине на Буйнакского. Там хозяин был русский. В следующем месяце меня должны были послать в другой, но директор договорился, чтобы оставили в его магазине. Заканчивался уже и второй месяц, как он с женой меня на ужин зовут, стол хороший накрывают. Там за ужином я узнал, что они меня у себя оставить хотят – своих детей у них не было, и дом, и магазин готовы мне оставить. До этого, оказывается, и так и сяк меня проверяли, подкидывали что-нибудь. Только я отказался, объяснил, что у меня мама, братья, сестры в Дербенте.
Через год я вернулся в Дербент. Мне дали небольшой смешанный магазинчик на Ленина. Хозяин был хитрый такой. Меня предупреждали о нем, поэтому через месяц я сдал магазин и пошел в галантерейный, где сейчас «Пассаж». А там директором была Вильдерфина – как сейчас помню ее имя, были еще продавщица и главбух. Принял я магазин, ну, сами понимаете, что там бывает в галантерее: иголки, пуговицы, мелочи всякие. Весь товар я прямо на середину выкладывал и пересчитывал. Ничего никуда не могло деться. И тут растрата! Ну, выясняли, откуда, как. В конце концов, покрыли эту недостачу, Вильдерфина ко мне не придиралась, даже не проверяла, видела, как я работаю.
Через восемь месяцев меня ревизором назначили в продуктовый магазин напротив «Пассажа». Три дня шла ревизия, все это время они меня угостить пытались и наливали, а я отказывался. Закончилась ревизия, на третий день они снова накрыли стол, но выпить уже не налили. Тут я прошу, чтобы налили. «Ты ж не пьешь!» – удивились они. Я сказал, что теперь можно.
В наш магазин кто только не приходил, и с каждым я на его языке разговаривал. Однажды какая-то бабуля меня спрашивает: «Сынок, ты кто по нации?» — «Какая разница? – говорю. – С азербайджанцами – азербайджанец, с лезгинами – лезгин, ну и так далее». Мне тогда и 18 лет не было. Часто спрашивали, где папа. Я всегда отвечал, что сам за папу стою.
Еще история была. У нас в магазине два холодильника «ЗИЛ» стояли с замком, вы-то не помните, конечно. Тогда в Дербенте электричества не было, и их никто не брал. Они мешали все время, эти громоздкие ящики, и я думал: скорее бы от них избавиться. И вот приходят однажды два азербайджанца, как увидели холодильники – загорелись. Купили, еще и мне магарыч сделали.
В 1957 году в Верхнем магале открылся универмаг. Меня направили туда, обещали завотделом сделать. Но магазин только открылся, а ходовые отделы уже разобрали. Я никому не заплатил, и мне достался отдел готовых костюмов. Людей там было мало, план не выполняли, работать невыгодно. Я уехал в Кубачи, работал в смешанном магазине. В Дербент часто приезжал. В 1962 году женился в Кубачах на Райханат – она тогда заведующей джурабным цехом была на комбинате.
В 1964 году мы с женой и дочкой вернулись в Дербент. Здесь у нас сын родился. Я устроился работать ювелиром на площади, в здании бывшей парикмахерской, в цеху рембыттехники, где брат трудился и еще один старик-усишинец. Сижу как-то, работаю, и тут приходит мужчина с милиционером. Пришли и пришли, мне-то что. Вдруг мужчина показывает на меня пальцем и говорит: «Вот ему отдал». Я подумал: «Что происходит?» Милиционер спрашивает, знаю ли я этого человека. Отвечаю, что, может, и знаю – людей много приходит. Затем достает кольцо и спрашивает, моя ли это работа. Я говорю: мол, не уверен – может, моя, а может, нет. Документов ведь не было на изделие, да и обмануть не могу, когда вижу свою работу. Тут милиционер успокоил меня, сказал, что два друга в карты играли, и один другому часы проиграл, тот с часов и заказал кольцо. Ко мне претензий не было, просто хотели удостовериться, что из тех часов кольцо сделано. Другой раз учительница физики пришла с претензиями: я ей кольцо сделал, а они в школе ставили какой-то опыт, и он для кольца оказался неудачным – оно потрескалось.
Много таких хлопот бывало, и я вынужденно стал часовщиком. Брат говорил мне, что не справлюсь с механизмами, и не хотел учить меня. Старик-усишинец уходил рано домой, а когда приходил его сын Магомед, который до сих пор со мной часовщиком работает, я ставил зеркало и через него наблюдал, как он ремонтировал часы. В первое время не получалось. Когда спрашивал, тоже никто толком не отвечал. С трудом, но я сам научился ремонтировать часы.
Проект СВЕТЛАНЫ АНОХИНОЙ