Чайхана — это так, не для денег, а чтобы с людьми повидаться. Кому я нужен – сюда приходят, чай пьют, разговаривают. И место хорошее, вокзал рядом, тут на каждом шагу чайхана. Дербент ведь, такая здесь традиция. Те, кто не отсюда, – раздражаются, им многое не понятно. Тут надо пожить, повариться в нашей каше, чтобы понять, какой это город. |
Мои родители Исмаил и Зайнаб сюда приехали в 1930-м году. Мать была властная женщина. На русском говорила очень плохо, но на место сажала всех. Да у меня и мать, и отец из таких семей, что неробкого десятка. У отца то ли 9, то ли 10 братьев было и одна сестра. Она должна была родиться мужиком, такая дерзкая. Как-то их отцу, моему деду, надоело с одной женой жить и ему молодую в Баку нашли. Сыновьям это не понравилось, за мать обиделись. И когда молодую невесту поднимали по лестнице наверх, старший брат моего отца Кайтмаз выстрелил ей в спину. А сам — на лошадь и в Баку. Дед резал баранов, раненую в шкуры свежие заворачивал, оживить хотел, но она все равно умерла. Дед погоревал, а после попросил передать сыну, чтоб возвращался.
Когда стали образовывать колхозы, дед заставил всех сыновей вступить и сам этим колхозом рулил. Потом пришел новый председатель, но дед (ему уже под 70 было) по привычке ходил, все проверял. И доходился. На мельнице примерзли жернова, и на деда написали «телегу», что это он вредитель, мельницу испортил. Его забрали в 1936, и последнее письмо от него пришло из Омской области. Видно, расстреляли.
К тому времени мой отец Исмаил (он 1906-го года) отслужил у Буденного, вернулся, женился и уже лет 7 жил с семьей в Дербенте. А во время войны сел и отец. Он работал в Заготскоте, мясо заготавливали для фронта. И случилась растрата. Ему всего три года дали, якобы за оплошность, а он в судью графином запустил, ну, типа я вместе с тобой кушал, пил, а ты мне срок! Дали червонец.
Семья наша жила на Буйнакской, 14, в общем дворе. Мать говорила, что жили тесно и бедно, спали друг на друге, если вдруг появлялся сыр, то это был праздник. А еще, когда была война и отец сидел, у нас лет 5 жила эвакуированная одна. Нина Григорьевна ее звали, блокадница она была, работала главбухом на ореходробильном заводе. А потом ей дали комнату. Моя мать уговаривала – не уходи! Но она говорила: «Зиночка, сколько можно вас стеснять?» И ушла.
Как-то увидела у желдорклуба цыганку с детьми, пожалела, взяла к себе. А та позарилась на золотое кольцо и топором ее убила. Смертную казнь не дали, эта цыганка беременная была, дали 25 лет. У Нины Григорьевны родственники какие-то в Ленинграде были, так она, наглая, им из лагеря писала, все грозилась, что выйдет и с ними рассчитается.
Отец освободился в 1953-м, на радостях они с матерью заделали еще ребенка, и через год родился я. Про самое детство мало помню, только что сижу и держу двумя руками очень красивую чашку. У этих чашек своя история. Я же поздний ребенок, моему брату было уже 20 лет, когда я родился, он служил на флоте. И так вышло, что брат оказался в составе команды, когда наши военные корабли в первый раз после войны отправились в Англию. Там как раз была коронация этой их Елизаветы. И к этому случаю выпустили партию чайных сервизов с портретом королевы. Всего 10 тысяч сервизов, брат говорил. Один он купил маме в подарок и привез в Дербент. Наверное, сейчас такой больших денег стоил бы. Но ничего не осталось, мы же не берегли, чай пили, чашки, блюдца бились. Осталась только страничка из английского журнала с фотографией — наши моряки в каюте, и брат мой там.
Отцу долго не давали пенсию, он же в тюрьме просидел 8 лет, и 7 — у Буденного прослужил. Выпали 15 лет, а это советские времена, для пенсии стаж нужен в 25 лет. Сам отец был неграмотный, два класса на арабском языке. А у отца друг был адвокат, и он, значит, пишет Буденному письмо (тот еще жив был), указывает отца все данные, просит помочь. И вот утром мы все спим и тут под окнами – там-тарам-тарам! Брат злой такой выглядывает, а там пионеры с барабанами! Потом подтянулись из военкомата люди, военком Махнес пришел, все решилось. Только пионеры те фото, где отец с Буденным, забрали для школьного музея, а через какое-то время школа сгорела вместе с этими фотографиями.
Двор у нас шумный, хороший был, армяне, евреи, персы — все нации жили. Через стенку, в соседнем дворе, жил товарищ мой. Его отец одно время работал в ларьке на вокзале, а мать под шалью носила ему в грелке вино для продажи. И раз идет, а ей навстречу милиционер. Он кого-то искал, видно, спросил у нее. А она по-русски не говорила, только на лезгинском и еврейском, подумала, что за ней пришел. Грелку свою бросила и начала убегать. Ну, ее поймали, и с тех пор она боялась милицию страшно. Пацаны издевались, когда какой-то новый человек во двор заходил, двумя пальцами стучали себе по плечу, мол, погоны. Она сразу бежала домой и дверь запирала. А с возрастом стала совсем глухая, и это чудо, что не спалила весь дом и весь двор. У нее в комнате стояла печка, старая, с чугунными кругами. Так она сначала включала газ, а потом шла искать спички. Найдет, чиркнет и кидает на печку. Я раз был у них в гостях, слышу, сын ее кричит: «Ложись!» А потом, как шандарахнет! А ей все нипочем.
В те годы много было странных людей, помню мужика безногого. Всегда в тельняшке был, ездил на самокате с подшипниками, руками отталкивался. А когда напивался, тельняшку рвет на себе и орет: «Севастополь!» Его так и звали – Севастопольский.
Еще в моем детстве была такая тема — магал и низ враждовали. Они на море редко спускались, а мы, пацанята, если на крепость ходили, лупили нас сильно. По городу верховодил такой парень с Кобякова, лет на 6 старше меня, звали Ширин, ничего не боялся. В подручных у него был маленький один, его, если сразу не вырубить — беда. Ширин в 80-х погиб, рядом с моими родителями на кладбище лежит. Лодка опрокинулась на глубине, а он плавать не умел. Кто говорит — утонул, кто – убили, попробуй тут разберись.
Учился я в 115-й школе и до 5-го класса, как говорят, масть держал. А потом к нам пришли второгодники, лет по 14 — 15, они по несколько лет в одном классе сидели. Наш класс был на втором этаже, на переменах пацаны окно открывали и туда дымили. А я с пяти лет курил, нашел на крепости вот такой мундштук, бычки собирал и их курил. И вот раз перемена, мы все у окна толпимся. Тут подходит один такой и, чтобы место себе освободить, меня за ноги берет — и в окно! Так бы я и полетел с 10-метровой высоты, Рыкунов с Постовиком поймали уже на лету.
И в том же 5-м классе к нам пришла новенькая,татарка. Я ее увидел — и все! Влюбился сразу! Записки писал ей, ходил провожать. Раз с другом даже в церковь собрались. Он за ее подругой ухаживал, за Виткой, и мы, дураки, думали, что их родители с нами отпустят ради Пасхи, хотя и поздно было, часов 11 — 12. Не отпустили. А мы ведь на куражах уже! Пошли сами. А у церкви менты стоят, гоняют пацанов. Я вижу — старушки идут, одну взял так под ручку, типа помогаю, и с ней прошел. Остальные тоже как-то просочились, а одного парня с Пушкинской за то, что выделывался, менты в люльку мотоцикла закинули и увезли. Он патлатый ходил, тогда же «Битлы» были в моде, так через полчаса приходит уже лысый. Постригли его.
В 8-м классе меня из школы поперли, а от той любви детской у меня осталась наколка. Сам колол, маминой иголкой – Каир и Алла. А тут братуха мой увидел и говорит: «В обед приду, если еще будет – руку отрежу!» Так я той же иголкой два часа краску из-под кожи выковыривал, а где-то и лезвием срезал.
В Дербенте любят байки разные. Рассказывают про одного мужика, он где-то начальником был. Тогда люди годами один костюм носили, а у него на каждый месяц было по костюму и паре туфель. И все эти 12 костюмов и туфли он покупал одинаковые, чтоб не догадались, что он богатый.
Или вот коньячный завод. Про него много баек ходит. Говорят, что там бочка стояла тонн на 60, в нее неучтенку сливали. И если какая вдруг комиссия, эти излишки спускали прямо в канализацию, и тогда весь Дербент благоухал коньяком.
И еще вот рассказывают, не знаю, правда или нет. Эта бочка с излишками, вроде бы, стояла прямо возле стены, и там много уже коньяка собралось, жалко сливать. А тут комиссия из Москвы. Директор позвал строителей (а строителями раньше были в основном армяне), дал, естественно, хорошие деньги и говорит, что надо за ночь разобрать стенку и сложить ее снова так, чтобы бочка оказалась за территорией завода. Те так и сделали. Комиссия приехала, походила, посмотрела и ничего не нашла, никаких нарушений. А когда уехала, армяне фальшивую стену разобрали и снова поставили, где всегда была.
Рубрику ведет
Светлана АНОХИНА