Несколько дней назад в середине дня ко мне «в гости» пожаловали сотрудники правоохранительных органов. Один из них в камуфляже и при полной боевой амуниции остался стоять на лестничной площадке, другой, как позже выяснилось, оперуполномоченный старший лейтенант, расположился на кухне с блокнотом. Искали террористов и их пособников, а потому и переписывали жильцов. Старлей меня сразу узнал, так что разговорить его не было проблемы. Первое, о чем я у него спросил: «Где наш участковый?» Никто из жильцов его не видел лет десять. Хотя, как я знаю, их за это время сменилось человек пять.
Он где-то есть, но сегодня его нет, услышал я в ответ. А что вы хотите, у нас треть сотрудников сократили, из них 40 участковых? Что за маразм, вместо того, чтобы, наоборот, именно увеличить штат участковых, их сокращают!
Аттестацию, видите ли, не прошли…
И с такими беспринципными (я уже молчу о коррумпированности и т. д.) правоохранительными органами мы хотим достичь хоть мало-мальских успехов в борьбе с преступностью! Если все круглые столы, видеоконференции и прочие собрания по теме борьбы с преступностью за восемь месяцев текущего года собрать и положить на весы с одной стороны и хотя бы десять вновь обретенных участковых с другой, перевесят последние. За примерами далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить, как жила наша столица несколько десятков лет назад. Благо есть кому вспомнить.
Во всей Махачкале работал один городской отдел милиции, находился он на Пушкинской, №25. Город не делился на районы. Были маленькие отделения милиции: водное (в порту, возле пожарной части), 1-е, в первой Махачкале (напротив церкви), 2-е, в 5-м поселке (в квадрате улиц: Кирова, Гагарина, Тимирязева и О. Кошевого), 3-е, на его месте сегодня располагается реконструированное здание суда Советского района.
В то время начальником горотдела милиции был полковник Лавров, его заместителем — Анохин, а начальником уголовного розыска — Багдасаров. В народе их называли — три мушкетера. Сегодня никого из них нет уже в живых… Сейчас родители пугают маленьких детей, если они не слушаются, чертом, домовым или, на худой конец, Бабой Ягой. Нас же, маленьких, пугали милиционером, и это моментально давало свои результаты. То есть дети милицию боялись, ну а взрослые ее уважали. И уважать было за что. Надо было столько натворить дел, набедокурить и так надоесть правоохранителям, чтобы тебя внаглую посадили, да и то в самой милиции это считалось верхом неприличия. И уже сами работники смотрели на такого сотрудника косо, ожидая от него чего угодно. А о том, чтобы подсунуть что-то в карман, не было и речи. В милиции того времени существовали свои этика и мораль: либо брали взятку, либо предупреждали — я неподкупен, бойся. Таких, честно говоря, было большинство.
Ничего удивительного не было в том, что начальник уголовного розыска или его заместитель могли смело прийти на любую воровскую хазу и обратиться за помощью, и редко когда им отказывали. Равно как и воры иногда обращались за помощью к ним, в основном, конечно, это были просьбы о собратьях, попавших в беду. Вот так и жили в тесном соприкосновении милиция и преступный мир, взаимно уважая друг друга (если их поступки заслуживали такового), не считая того времени, когда одни ловили, а другие старались не попасться. И это тесное соприкосновение давало огромный опыт как уголовному розыску, так и милиции в целом.
То есть я хочу сказать, что, хорошо зная нравы и обычаи преступного мира, манеру, характер и специфику «работы» той или иной воровской профессии, будь то карманник или домушник, медвежатник или майданщик, сотрудники очень редко ошибались в выборе метода раскрытия преступления. А опыт сей можно было почерпнуть, лишь контактируя непосредственно, естественно, в хорошем смысле этого слова. Огонь и вода тоже могут быть союзниками, пример тому — гидроэлектростанция.
Если, например, где-то происходило убийство, а для Махачкалы это было огромное ЧП в то время, то никогда не собирали всех судимых, чтобы с утра до вечера держать их во дворах милиции, да еще задействуя при этом почти весь штат уголовного розыска. Такой подход к делу (а он сегодня, увы, практикуется в полиции) говорит не только о недостатке профессионализма, но и о самом что ни на есть попустительстве и никчемном отношении работников уголовного розыска к своей работе. А наоборот, обладая все тем же опытом общения, тогда подходили к делу логически, то есть путем исключения.
Зубры уголовного розыска знали, что преступный мир огромен, это целое «государство» со своей «конституцией», «царями» и их «подданными». И то, что было приемлемо для одних, для других — строгое табу. Так что, если даже в районе или просто в доме жило много судимых людей, то из них порой никого и не трогали, зная почти наверняка, что данное преступление к ним никакого отношения не имеет. Надо ли повторяться, говоря, что такой подход к делу был абсолютно выгоден обеим сторонам.
Молодые сотрудники смотрели на своих старших товарищей, брали с них пример в полном смысле этого слова, а потому это была организация, где каждый думал не о том, как бы подкинуть сверток с анашой какому-нибудь бедолаге, а как, опираясь на опыт старших, по возможности правильно подойти к делу. Каждый старался внести свою коррективу, а значит, и свою лепту в общее дело. Вот почему это была организация, которую боялись одни, но за деловитость уважали другие. Ведь главный бич для преступного мира — беспредел. Видя благородство и честность со стороны людей преступного мира, правоохранители порой тоже проявляли благородство и порядочность, человечность и сострадание, и не отметить это обстоятельство, мне кажется, было бы несправедливо…
Заур Зугумов
