Почему самые, казалось бы, абсолютно разные по своей сути действа происходят в одно и то же время? Например, чаще именно ночью совершаются разного рода преступления и именно ночью в душе почти каждого из нас пылает жар любви и сладострастия. То же самое происходит тогда, когда это чувство поражает сердце человека, чьи взгляды и помыслы устремлены во тьму, в бездну порока, который зовется тюрьмой. И вот на этом этапе и происходит их противостояние. Кто победит? На этот вопрос может ответить лишь тот, кто побывал в шкуре и любимого, и отвергнутого. Такое в нашей жизни встречается слишком часто, так что не заметить парадокса человеческих помыслов и не написать о нем было бы непростительной ошибкой журналиста и писателя.
Была у моей мамы самая близкая подруга, они вместе учились в школе, затем в мединституте, вместе воевали, вместе и работали после войны. Считайте, что примерно в одно время они и родили своих детей, правда, я был на три месяца моложе Оли. Всегда наши семьи встречали праздники вместе. Особенно среди них был знаменателен День Победы. У Ольги погиб на этой войне дедушка, а у меня дядя, младший брат мамы. Не был, естественно, исключением и этот раз, с той лишь разницей, что предыдущие пять лет меня с ними не было.
Из двенадцатилетней девчушки, какой я запомнил Олю, она превратилась в красивую статную девушку. Мое общение с женским полом, по сути, ограничивалось мамой и бабушкой. В детстве мы с мамой часто ходили к Симе Семеновне в гости, и тогда маленькая Оля была моим постоянным партнером в разных играх и забавах, но сейчас всё это казалось каким-то сказочным сном. А если учесть, что переход из детства в юность я совершил в заключении, где почти не имел времени для передышек, чтобы хоть немного помечтать на этот счет… Как она была хороша в своем белом бальном платье! Я же сидел, не смея поднять голову, уткнувшись носом в тарелку. Если бы до этого мне кто-нибудь сказал, что окажусь в таком положении, я бы рассмеялся ему в лицо, сейчас же не узнавал самого себя.
Уже несколько раз в жизни мне приходилось делать над собой усилие и сдерживать чувство, сейчас же оно навалилось на меня, как медведь, зажав со всех сторон, только лишь не кусая, и я даже не знал, как оно называется, ибо никогда не испытывал ничего подобного, и, естественно, не знал, как мне поступать.
Конечно, за всем этим наблюдали наши матери, а когда они поняли, в чем дело, пришли мне на помощь. Нас по очереди пригласили в другую комнату и оставили наедине. Каким бы шумным и веселым ни было застолье за стеной, мне все же казалось, что стук моего сердца слышен далеко вокруг. Обладая врожденным тактом, Оля повела себя так, что через несколько минут мы оба смеялись, вспоминая что-то забавное из нашего не такого уж и далекого детства, а вспоминать, оказывается, было что. Потихоньку я раскрепостился и стал приходить в себя, когда же окончательно взял себя в руки, чтобы по возможности лучше разглядеть подружку детства, мы уже сидели за общим столом друг против друга. Напротив меня сидела очаровательная шатенка, с черными выразительными глазами, со сдержанной и милой улыбкой на устах. Ее волнистые волосы ниспадали на плечи, на ней было белое как снег бальное платье. Это все, что я запомнил, и, думаю, нетрудно догадаться, что все это свело меня с ума в тот же вечер. Я влюбился.
Хочу заметить, что нравы того времени были таковы, что ставили массу препятствий перед юношей, который хотел поухаживать за девушкой. Да и воспитывались мы в строгом благонравии, так что, будь то бандит, вор или даже убийца, границы дозволенного он не переступал никогда. Родная мать могла проклясть и выгнать из дому сына, если он обидел девушку.
Когда мы заходили к друзьям, у которых были либо молодые жены, либо молоденькие сестренки, головы наши были постоянно опущены, если они находились рядом. Так что, в нравственном плане наше воспитание было на высоте, и это трудно оспаривать даже по прошествии сорока лет. И хотя Оля была наполовину еврейка, наполовину русская, это ничего не меняло, ибо в Дагестане тогда не интересовались, какой ты национальности. Все жили по одним нравственным законам.
Преимущество же мое, дававшее мне право на некоторые льготы в плане ухаживания за девушкой, было в том, что выросли мы с Олей почти рядом, матери наши ближе родных сестер. А главное — Сима Семеновна любила меня как сына и так же верила мне. Естественно, я не преминул воспользоваться своим положением и ни разу не дал даже малейшего повода для сомнений в моей порядочности.
Каждое воскресенье мы проводили вместе целый вечер. Ходили в кино, гуляли по бульварам, сидели у моря, наслаждаясь прохладой и уединением. Это было незабываемо, и много позже, сидя в одиночных камерах, я так ясно все представлял себе, что предо мною оживали картины этого небольшого отрезка времени, когда я был счастлив.
Так, почти незаметно, пролетели три месяца, приближалось одно важное для меня событие — через несколько дней должен был наступить день рождения моей принцессы, и в тот же день наши родители должны были объявить о нашей скорой свадьбе. Но, увы, мечтам не суждено было сбыться. И всему виной тупое подражание, дань какой-то идиотской моде, которую уже через несколько лет самому было смешно вспоминать, но поздно.
От меня наши родители ждали простой и убедительный ответ, готов ли я «взяться за ум», бросить все то, что меня связывало с преступным миром, и создать семью. Ведь матери наши почти двадцать лет мечтали о том, чтобы породниться. Да и знали наверняка, что мы с Олей любим друг друга. Я до сих пор не могу понять, как мог отвергнуть все те блага в виде красавицы-жены, матери-тещи и всего, что после этого обычно следует.
В те времена, о которых я пишу, молодежь тоже делала себе татуировки. Это считалось признаком хорошего тона у несовершеннолетних преступников. Особенно в ходу была решетка, переплетенная колючей проволокой, за нее ухватились две руки в кандалах, на этом фоне роза и надпись: «Цени любовь и дорожи свободой». Рисунок был впечатляющий, да и надпись нравилась юным арестантам, ведь, безусловно, кто-то в этом возрасте уже успел кого-то полюбить, а тут нежданно-негаданно — тюрьма, как не сокрушаться и не проклинать всех и вся, кроме конечного, истинного виновника своих бед и страданий — самого себя. И все это потому, что в этом возрасте человек еще почти не способен анализировать собственные поступки, а тем более — делать соответствующие выводы из свалившегося на него горя.
А ведь именно в этом возрасте молодежь должна понимать настоящее значение таких слов, как эти, либо кто-то из взрослых должен объяснить их суть, чтобы впоследствии не знать, что такое тюрьма и вообще преступный мир. Поэтому ценой любви, как я считаю, должна быть всегда сама любовь. Что же касается свободы, то, на мой взгляд, ею нужно дорожить всегда и везде ради той же любви, ради самой свободы, как таковой, ради того, чтобы никогда не узнать и не увидеть всю мерзость тюремного бытия…
Заур Зугумов