Встреча с Мариэттой Чудаковой состоится в Национальной библиотеке 9 октября, в 18.00
Литература в школе: читаем или проходим?
Мариэтта Чудакова
1. О наследии
<…>
«…С сожалением должен констатировать, что начитанность девиц всё больше и больше падает. Нынешнему седьмому почти совсем незнакомы уже такие писатели, как Горький, Л. Андреев, Ибсен. Прежде же было заметно гораздо большее знакомство с современной литературой. Трудно сказать, чем это объясняется».
«В последние годы много говорили о том, что преподавание так называемой “русской словесности” в средней школе должно быть подвергнуто коренной реформе… Необходимо заново спросить себя – надо ли “преподавать словесность”, и если надо, то почему. …Принципы изучения литературы в средней школе совершенно не выяснены. Я уверен, что большинство педагогов не могло бы ясно определить, ради чего изучается “словесность”, почему она должна занимать одно из первых мест в программе, какими ценностями обладает этот предмет».
Написано сегодня, не правда ли?..
Нет, почти сто лет назад. И эти вопросы в течение века так и не разрешены. Не наступило ли, наконец, время их решения?..
Первый фрагмент – из дневника словесника Н. A. Шубкина (отца известного экономиста) за 1912/1913 учебный год. Второй – из статьи Б. М. Эйхенбаума 1915 года.
Сегодня нам не оставлено иного выхода, как попытаться нарушить или – если не бояться слов – сломать очень долгую традицию российского образования по предмету «Словесность» (теперь, кажется, это хорошее слово, к сожалению, из школы удалено), или «Литература». На неё и замахиваюсь.
Потому что и восклицания учителей-литераторов, и им сочувствующих насчёт того, что уменьшение часов литературы, равно как и введение по этому предмету ЕГЭ, есть удар по формированию духовной сферы человека, и помалкивание тех, кто эти часы уменьшает (не могут же они сказать вслух и прямо – «Ну и шут с ней, с этой вашей духовкой!..»), полны недоговорённостей. Они не обнажают проблему. А без называния вещей своими именами ничего здесь не решить. Русская классика, от Пушкина до Чехова, как и лучшее в литературе ХХ века, – сегодня это едва ли и не буквально то самое наше всё, что мы можем предложить в качестве конкурентоспособного. Нефть с газом, ядерное оружие и Толстой с Чеховым – вот то основное, чем располагает Россия…
Реальная же ситуация с русской классикой такова: так называемые программные произведения сегодня в каждом классе читают ЕДИНИЦЫ. Остальные заканчивают среднее образование, вовсе не зная основного корпуса лучших образцов русской литературы.
Конечно, не вчера это началось. Но сегодня стало особенно очевидно.
Тем, кто, пожав плечами, спросит «И что?», отвечаю – а вот что: каждый год 22 июня, сразу вслед за выпускным балом, в России сильно пополняется тот слой общества, который лишён, частично или полностью, второй после родного языка общенациональной связки: культурного наследия. Потому что невостребованное, мало кому из граждан известное (только имена писателей и – уже в меньшей степени – названия произведений) больше не может, в сущности, считаться наследием этих граждан. Можете ли вы считать себя наследниками, если не обладаете унаследованным?
И тогда или надо перестать притворяться, гордо называя себя наследниками, или (второй путь) – войти в обладание этим наследством.
В конце XIX – начале ХХ века люди, кончавшие гимназию или реальное училище, Пушкина и Гоголя читали. Пример этого был у меня дома. Мой отец, дагестанец, сын царского офицера (дед мой – расстрелянный, когда мне был год, – превосходно, по отзыву мамы, говорил по-русски), учился – на отлично, чего впоследствии неукоснительно требовал от своих пятерых детей, – в русской классической гимназии в Порт-Петровске (впоследствии Махачкала). Он хорошо помнил решительно все прославленные сочинения XIX века.
Эта особенность российского дореволюционного среднего образования заметней всего у старших поколений писателей ХХ века.
В «Тимуре и его команде» память о «Капитанской дочке» – на каждой странице. Хотя бы отношения Тимура и Квакина, – разве не очевидна лежащая на них тень пары Гринёв – Пугачёв? Хотя бы в уважительности Квакина к своему «классовому врагу» Тимуру? В странной доверительности некоторых их разговоров? Один из многих примеров сходства с Пушкинской парой – несправедливые обвинения, выпавшие Тимуру, и сочувственное отношение Квакина:
<…>
«– Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело».
Параллели, повторю, пронизывают всю повесть. Зададимся вопросом – вспоминал ли сам Гайдар «Капитанскую дочку», работая над своей повестью? Вряд ли вспоминал. Но несомненно – помнил: учащиеся Арзамасского реального училища Пушкина читали.
<…>
iknigi.net/avtor-marietta-chudakova/74161-literatura-v-shkole-chitaem-ili-prohodim-marietta-chudakova/read/page-1.html#sel=
Встреча с Екатериной Мурашовой и презентация фильма «Класс коррекции» 9 октября, в 17.00
Отрывок из интервью с Иваном Твердовским о фильме «Класс коррекции»
Разговор с заколдованным зеркалом
В преддверии «Кинотавра» журналист встретился с режиссером Иваном Твердовским, который после ряда успешных документальных лент дебютирует в игровом кино с экранизацией романа Екатерины Мурашовой «Класс коррекции», и расспросил его о работе над картиной, герое нашего времени и настоящем кино.
— Расскажи, как к тебе попал этот сценарий?
— Были выкуплены права на книгу Мурашовой «Класс коррекции». Честно — книга-то мне не очень понравилась, и тот сценарий, который был до этого написан Марией Бородянской, тоже. В итоге все пришло к тому, что мы сели писать, нашли сценариста Диму Ланчихина и с ним написали свой «Класс коррекции», совершенно другой, который вообще не похож на книгу Мурашовой. Такая была история.
— Кино делалось в твоей любимой манере документального или псевдодокументального кино, так?
— Хотелось изначально пойти по пути того, что мы можем снять из этого документальную историю, и тут как раз штука в том, что художественная составляющая победила в картине документальную. С каждым новым этапом мы постоянно отказывались от тех документальных приемов, которые до этого нам были важны. Изначально мы вообще хотели найти реальных детей, подростков из класса коррекции и снимать с ними это кино. Потом, когда начался кастинг, мы поняли, что, если возьмем молодых актеров, это будет гораздо сильнее для фильма, интереснее, и у нас будет больше инструментов, чтобы сделать эту историю. И мы отказывались, отказывались — и в результате сделали чисто игровое кино, где остались два документальных момента. Все остальное — абсолютная постановка, где все было заранее продумано. Вот в таком ключе мы работали.
— А по манере съемок?
— Мне было важно — и спасибо огромное Наталье за то, что она согласилась на это, — чтобы у нас не было диалогов. Мы писали сценарий, у нас были предварительные диалоги, потом в определенный момент мы это все зачеркнули и просто оставили описание: Лена говорит то-то и то-то, кто-то еще говорит то-то и то-то. По двум предложениям мы прямо на площадке придумывали диалоги, импровизировали в сценах, и каждый дубль был разный, они все не похожи друг на друга. Этим оно и было интересно, потому что возникали какие-то моменты, когда кадр длится две минуты, мы снимаем уже шесть минут, и там возникает что-то новое. Мы цеплялись за это, придумывали продолжение. В общем, сюжет постоянно менялся.
— Что такое настоящее кино?
— Настоящее кино — это искренний диалог автора с самим собой, когда он раскрывает важные вещи в своей жизни посредством экрана. Это некий разговор с заколдованным зеркалом, мистическим даже, когда ты смотришь и хочешь увидеть то, что есть на самом деле, а не то, что ты хочешь себе представить. Очень мало таких фильмов.
