Почему выставка дагестанского художника в Москве – это очень круто
«Кудрявый бог», «Городской принц Махачкалы» – так называли его знакомые. Так что же такое Путерброт для Дагестана и чем крута его экспозиция, открытая в московском Театральном музее имени Бахрушина до 4 апреля?
«Ты не представляешь, сколько при подготовке этой экспозиции было самых разных засад!» – говорит куратор выставки «Эдуард Путерброт. Художник и театр» Зарема Дадаева.
Я ее понимаю – мое попадание на выставку напоминало захватывающий квест: день первый – подскочившее давление, день второй – я, перепутав все на свете, приехал не в то здание Театрального музея имени Бахрушина.
«Мы открыли «Первую галерею» в 1998 году и практически сразу сделали там выставку Путерброта, собрав ее из частных собраний, – вспоминает Зарема. – Перелопатили все, что можно, но собрали не более 18 работ. С того времени мне стало ужасно интересно все, что связано с этим художником, – любые воспоминания, любая информация».
Вспоминают о Путерброте многие. Говорят, как правило, с большим пиететом – и художники, и какие-то официальные лица, и музейщики, короче, все-все. В чем феномен? В невозможности разгадать, свести к какому-то общему знаменателю, навести фокус и зафиксировать изображение, чтобы раз и навсегда понять: вот таким он был и никаким другим.
«Настоящий образ – это такая капуста, с которой сколько бы листьев ни сдирали, а до кочерыжки не доберешься, постоянно к ней приближаясь», – вспоминал слова Эдуарда Путерброта другой художник – Борис Бергер. Этакий образ-капуста и сам Путерброт.
«Его фигура – как бездонный колодец, – говорит и Зарема Дадаева. – Думаешь: и это ты про него знаешь, и это знаешь, а потом раз – и открываешь что-то совершенно новое. Думаю, такие открытия будут продолжаться еще очень долго, потому что наследие Путерброта еще до конца не изучено. Путерброт так просто не дается!»
Сложностей полно. Путерброт родился в Дагестане, учился в Дагестане, жил и работал здесь же. И здесь же в 1993-м трагически погиб, был убит, защищая свой дом и свою семью от воров. Ему было всего 53 года.
Зарема рассказывает: «Когда мы в первый раз, два года назад, поехали в Москву, чтобы встретиться с сыном Эдуарда Путерброта Антоном, я почувствовала его настороженность и семейную обиду на Дагестан за то, что здесь случилось. Они потому и уехали отсюда сами и вывезли все работы Путерброта. А тут – я со своими разговорами. Разговор не клеился, в какой-то момент я просто взорвалась: «Знаешь, что? Мы последнее поколение, которое знает, кто такой Путерброт, молодежь о нем даже не слышала. И вообще, работы твоего отца принадлежат Дагестану. Здесь есть люди, которые хотят и готовы делать разные проекты с его участием. Именно Дагестан – это место, которое Путерброта вдохновляло, давало ему силы, и он об этом писал. Здесь он сформировался как личность, как художник, здесь начал изобретать свои языки письма…» В общем, при всей своей доброжелательности я была тогда жесткой – сверкала глазами, метала молнии. И Антон, хранитель бесценного наследия, отступил, поверил, и мы начали сотрудничать. Пока мы готовили выставку, я увидела, как много сын сделал и продолжает делать, работая с наследием отца, одна оцифровка нескольких тысяч изображений чего стоит! Победил он свою обиду? Не думаю. Но возьму на себя наглость сказать, что мои разговоры с ним ситуацию немного переломили».
Переломить ситуацию, к слову, было необходимо: семья практически не работала с именем художника. Единственная большая выставка Эдуарда Путерброта прошла в Дубае. Да, это была очень хорошая выставка, вот только после нее большое количество работ осталось там.
«Причем непонятно, на каком основании, – сетует Дадаева. – А все остальное время Путерброта показывали только в Дагестане, потому что все и всегда считали: он – наш дагестанский гений. Была выставка к его 60-летию, 70-летию, когда жена художника Людмила Путерброт привезла замечательные работы Эдика и была большая выставка в «Первой галерее», но… Это же очень мало! Работать с именем нужно не раз в десять лет на каждый юбилей, а непрерывно и в разных концептах и контекстах. Более того, на всех этих выставках показывают практически одни и те же работы. Конечно, они хороши настолько, что их можно смотреть бесконечно, но ведь художника хочется и открывать!»
Нынешняя московская выставка как раз и есть такое открытие, очередной снятый капустный лист.
«Меня заинтересовал Путерброт именно как театральный художник, – говорит Зарема. – Попробую объяснить… Эта выставка – часть большого проекта под названием «Фрагмент занавеса номер 16», грант на который мы выиграли в 2019-м. При этом наш проект стал частью еще большего проекта – «Театрум», где нужно было придумать что-то на стыке театра и музея».
И тут же интересуется: «Знаешь, почему мы назвали проект «Фрагмент занавеса номер 16»? В те времена, когда в Дагестане шло столкновение нового со старым, чтобы избежать очередных обвинений в нефигуративности своих работ, в абстрактности, «чуждой нашей культуре», Путерброт стал подписывать свои картины именно так: фрагмент занавеса номер такой-то. И на худсоветах переглядывались. И пожимали плечами. И говорили: «Ну, занавес, так занавес, тем более фрагмент. Что с него взять, это ж не картина!» И пропускали эту работу. То есть в выставочные залы он заходил через театр, устраивая из этого вот такую игру… Он всегда играл и всегда что-то придумывал, потому что вообще очень любил смыслы, которые не на виду, а, как конфета, завернуты в фантик.
Конечно же, были те, кто его не любил, – за смелость, новаторство. Кричали, мол, так нельзя, мы должны хранить традиции и заветы! Но считались с ним, с его авторитетом все, а потому Путерброт стал этаким ледоколом, за которым пошла целая генерация художников – Кажлаев, Августович, Колесникова, Супьянов, Астемиров, Гусейнова – желающих говорить своим языком».
«Я общалась со многими из тех, с кем он был дружен, – говорит Дадаева. – Например, Магомед Кажлаев вспоминает, как его работы зарубались, как смеялись над ним и его искусством члены худсовета и как Путерброт был единственным, кто за него заступался. Как однажды сказал тем, кто решал: «Если мы вот так будем закрываться от всего нового, то скоро останемся на задворках искусства. Не бойтесь и запускайте новое в свою жизнь!» На такие поступки в те заскорузлые времена были способны очень немногие. Это – подвиг и человека, и художника…»
Он часто выезжал на выставки – в Москву, Ленинград, в Чехословакию. Общался с художником, представителем московского концептуализма Ильей Кабаковым, с искусствоведом и философом Борисом Гройсом и многими другими интеллектуалами от искусства. «Кудрявый бог» — называл его Юрий Августович. «Городской принц Махачкалы» — писал о нем Борис Бергер. А для дагестанских театров Путерброт был настоящей находкой, успев поработать с каждым из них.
«Он расписывал занавесы, делал декорации, разрабатывал костюмы, в общем, стоял у истоков дагестанской сценографии. Он первым, еще в конце 80-х, сделал помост в зрительный зал, первым начал проецировать изображения на экран, придумывал ходы, которые делали спектакли совершенно другими. Именно это мы и хотели показать на выставке в Музее Бахрушина – первой персональной выставке именно театрального художника Эдуарда Путерброта, – объясняет Зарема Дадаева. – Но Путерброт так просто не дается!»
Путерброт так просто не дается, это правда. Когда, наконец, с третьей попытки я добрался до его выставки, центральный зал экспозиции оказался оккупирован молодыми режиссерами, задающими бесконечные вопросы бывшему главрежу Театра Российской Армии Борису Морозову. Морозов неторопливо и обстоятельно отвечал.
Он говорил: «Для кого я ставлю спектакли? Я ставлю спектакли для себя».
Он говорил: «Мой главный инструмент – обострение предлагаемых обстоятельств, то есть нервное включение».
Говорил о себе, но ведь и о Путерброте тоже, потому что да, все эти развешанные по стенам макеты декораций, костюмов и мизансцен сделаны так, что понятно: это – в первую очередь для себя. И с таким нервным включением, что позавидуешь.
«Когда я впервые увидела все это богатство, меня поразило то, что в разработке огромного количества спектаклей он ни разу не повторился ни в технике, ни в стилистике. Манера изображения персонажей у него везде совершенно разная, как будто их рисовали совершенно разные художники. Объединяет все только крутизна исполнения и богатство фантазии», – говорит Дадаева.
Но тут, конечно, лучше обратиться к первоисточнику. «Я очень не хочу быть выделывальщиком спектаклей», – писал Эдуард Путерброт в своем дневнике. Ему было важно другое: чтобы работа была в кайф, чтобы было интересно, чтобы не просто выполнить поставленную задачу, а изобрести что-то новое.
Путерброт так просто не давался даже самому себе.
Борис Войцеховский. Фото автора
Читайте также Венера в чохто, или Все мужики – козлы
