Мне не так много лет, совсем еще зеленый, но Дербент я знаю, можно сказать, с роддома. Мои родители жили по съемным квартирам, а я был младенец крикливый, и как-то квартирная хозяйка сказала маме: «Либо вы заткнете своего ребенка, либо покинете квартиру. Он не дает спать моему мужу». Так я оказался у дедушки на улице Ленина, 108, где и жил, пока в 1985-м родители не получили квартиру на улице Коммунаров, 12.
Дедушка мой и по сей день работает, ему уже под девяносто, он самый старый зубной техник в Дербенте. Помню друзей деда, их посиделки. Я же его первый внук, он меня везде брал с собой, хвастался мной, задаривал. Дефицитными тогда джинсами, к примеру. А его личный портной, который ему всегда шил пиджаки, сшил и мне мой первый костюм. Портной этот, Тагир его звали, раньше работал в Доме моды на Ленина, 79. Я был трехлетним шкетом, а он мне сшил костюм.
В Дербенте всегда было много странных людей. Их будто занесло откуда-то ветром, и они тут прижились, освоились, а все равно видно – другие. Жил тут один бомж, напоминал персонажа из мультика: длинная седая борода, голубые глаза, сложный череп. Он носил ботинки на два размера больше. Ходил, шаркал. Всегда куда-то шел, и его окружала стая собак, он говорил, что собаки лучше людей.
Как-то ночью пьяный я вышел из ресторана, а было холодно, вижу: в углу сидит человек. В шортах. А мне хорошо – внутри сорок градусов. Спрашиваю его: «Мужик, не холодно тебе?» С подколом так. А он: «Это разве холод?» И начал рассказывать. Рассказал, что родом из Одессы, жил в Баку, потом, помыкавшись, кинул якорь в Дербенте. Я сразу понял: человек начитанный, речь поставлена. Спрашиваю, почему бродяжничает. А он вежливо: мол, это его ноша, крест и об этом он говорить не хочет. Денег не брал, не кушал цитрусовых, просил всегда только кипяченую воду. Я бы дал ему лет 70, хотя, может, его жизнь так побила, что он выглядел старше. И ходил всё время скрюченный. А общался только с одним человеком: мы звали ее тетей Надей, фамилия у нее была Векслер, но я почему-то помню еще и другую – Старчевская. Хотя по мужу Алиева. Она была красивая и делала вкуснейший хлебный квас! Никогда бы не подумал, что из хлебных корок можно такой шедевр сотворить.
Родом тетя Надя была из Одессы, как и этот бомж. И вот он приходил, они садились во дворе и гутарили о чем-то. Дядя Магомед, ее муж, рассказывал, что купил жену за три копейки. Мы никак сначала не могли понять, в чем прикол. Оказывается, он как-то был в Одессе, ехал в трамвае и увидел там тетю Надю. Его так поразили ее летние белые перчатки, что он заплатил за нее эти три копейки, познакомился и вскоре привез сюда ее и ее детей от первого брака. Тетя Надя одевалась нестандартно. То шапочки-кепочки какие-то, то перчатки. Будто из фильмов послевоенных лет. Такую одежду наши дагестанки не носили.
Все рецепты, по которым готовит моя мама: баклажаны, грибочки, что-то печеное, компоты, холодец и многое другое – все это от тети Нади.
Еще одно яркое воспоминание из детства. Я пришел за чем-то к тете Саре Семендуевой. Мой отец – ювелир, а ей все время нужны были то сережки на подарок, то еще что-то. Я был как курьер: шел через весь город с драгоценностями в кармане. И вот прихожу, а у нее сидят подруги, такие же старые женщины, и в картишки режутся, а между делом лихо открывают алюминиевые банки с пивом «Очаково». Вот такими шарами я смотрел на них! А тетя Сара и сейчас очень боевая, до сих пор живет на Канделаки, не хочет никуда уезжать: ни в Москву, никуда.
У нас во дворе жили две одинокие дамы: тетя Галя и тетя Нюся. Обе низенькие, одинаковые почти. У тети Нюси был где-то сын, приехал только, когда она умерла. Она чуяла наши проделки, грозила нам пальцем и говорила: «Нехай, вы это сделали!» Тетя Нюся была живой системой видеонаблюдения, сидела в одной позе, только голову в белом платочке туда-сюда поворачивала. А мозг всё записывал. Мама придет с работы, она и говорит: «Роза, твой сегодня баловался».
Мы ее задобрить пытались. Накосячим, бывало, подойдем к ней, спрашиваем, не нужно ли помочь? Иногда она шла нам навстречу и какую-то информацию из памяти стирала. У тети Нюси все блестело, чистюля она была, и дверь ее сарая всегда покрашена в лазурно-голубой цвет. Когда она уже совсем старая стала, за ней присматривал один парень. Классический дагестанец, хороший, совсем простой. Тетя Нюся просила, чтобы после ее смерти он свечку в церкви за нее поставил. Он и поставил. Его многие упрекали, даже мулла, говорили: «Как ты мог? Ты ее должен был перед смертью привести в ислам!» Парень улыбался: «Я вас понял. Но сделал так, как она завещала, и моя совесть чиста».
Соседняя улица Канделаки была для нас другим государством. Мы туда по переулку Казимбекова выходили, и там у нас возникали стычки. Приходилось возвращаться, звать на выручку ребят постарше. Были территориальные войны. Даже между Коммунаров, 12 и Коммунаров, 3. Между дворами двадцать шагов, а были противоборствующими сторонами. Мы не могли их черту пересечь, они – нашу. В нашем дворе у всех пацанов были старшие братья, у некоторых даже десантники, а у меня нет. Мне было завидно и обидно. Меня побили — и всё, заступиться некому. Но вообще младших оберегали.
Жили у нас Назаровы. Я помню похороны их отца: над двором натянули тент из брезента, и под ним в темноте изо дня в день плач. Казаны с пловом… Во дворе все сговорились и младшему его пацану сказали, что папа уехал в командировку. Такая установка у всех была – младший не должен узнать, что папа умер.
На море мы ходили тайком. Потому что в нашей семье утонул мамин племянник. Море забрало человека, и в доме было на море табу. Море – это страшная вещь, и всё. И когда все дворовые дети шли на пляж, мы как белые вороны дома сидели. Пару раз я ушел, ну и спалился, конечно: трусы-то мокрые.
Наш двор был популярен, потому что тут жил дядя Захар. Ветеринар, работал одно время в ДагОгнях, на какой-то птицефабрике. Так вот, к нему приводили собак. Притащат псину, а она уже вот-вот умрет, пульс не прощупывается. И умирает уже не только собака, а и хозяин от переживаний. Дядя Захар подойдет, посмотрит без эмоций, даст таблетки или укол сделает.
У нас была полуболонка-полудворняга. Как-то она заболела, и я, взволнованный, побежал с криком: «Дядя Захар, скорей, она умирает!» И как сейчас вижу: дядя Захар не торопясь проходит дворовые сто метров, берет шприц, хватает собаку за шею и втыкает иглу! А мы переживаем: надо же было, как человеку все сделать – наша же собака! А он: «Водой поить, через два часа оклемается». Уходит, шаркая ногами, а собака действительно через два часа приходит в себя. Я потом зашел к дяде Захару с конфетами от мамы. Я чтил его, потому что он спасал мою собаку, и не раз.
Двор у нас был еврейский, и класс мой — еврейский. Был, правда, у нас один аварец и несколько азербайджанцев, я, а остальные – евреи. Где-то в классе седьмом я начал говорить, что я – азербайджанец. Считалось почему-то, что если ты даргинец, то – сельский. А дед мой постоянно был среди армян. Мастер, который ему ремонт делал, – армянин. Друг, с которым он выпивал, – армянин. Дед даже любил армянский акцент имитировать.
У нас же армянин один жил, мой тренер по боксу, дядя Аркадий. Считается, что при дяде Аркадии Дербент показал Дагестану своих спортсменов в боксе. Он маленького роста, всегда приветливый, тик у него еще был на правую сторону. Со мной он всегда был дружелюбен, но все изменилось, когда я записался к нему на бокс. Я же привык, всегда улыбаюсь: «Дядя Аркадий!» А он на работе деспот. Он – тренер! Для него не существовало там ни соседей, никого. Я приходил домой, не понимал, думал, что-то случилось. Вижу, он вечером улыбается, а в зале угрюмый и ругается. А он как-то сказал: «А что ты думал? Я тут с тобой цацкаться буду? Взял и побежал!»
К его супруге, тете Томе, тоже постоянно обращались – она в аптеке работала, а тогда не было столько лекарств, как сейчас. И мама моя, хоть и медсестра, когда на таблетках не могла разглядеть срок годности, посылала меня к тете Томе, а та только глянет на таблетку, так и определит ее годность! Я прибегал домой: «Ма, она сказала принять!» А работала тетя Тома в аптеке на вокзале. Тогда мне казалось, как это далеко, за железкой. А сейчас вижу: два шага.
Проект Светланы Анохиной