Накануне «Последнего звонка» организатор школы в моем родном селе позвонила мне по телефону и спросила, смогу ли я приехать на этот праздник моего бывшего класса (с пятого по девятый классы я был у них классным руководителем и учителем русского языка и литературы). И добавила, что это желание самих учащихся. Я сказал, что приеду обязательно.
И вот с утра 23 мая я в школе, где работал около сорока лет учителем и из них же несколько лет еще и директором. «На самом значительном школьном празднике присутствую в последний раз в качестве классного руководителя выпускного класса», – с грустью подумал я.
И еще я думал о том, что сказать моим бывшим ученикам на прощание. Этот вопрос для меня был одним из самых трудных на тот момент, хотя я много раз говорил выпускникам школы слова напутствия и как классный руководитель, и как директор. И каждый раз старался находить и говорить все новые и новые слова. И до сих пор это у меня неплохо получалось.
Что же сказать теперь тем девочкам и мальчикам, которых я два года почти не видел? Организатор, точно, ждет от меня специально посвященных этому случаю хороших стихов. Родители учащихся – похвалы в адрес детей. Учителя школы – чего-то оригинального от бывшего коллеги. Знать бы наверняка, чего ждут от меня сами учащиеся. Конечно же, пожелания успешной сдачи ЕГЭ и поступления в вузы, отличного здоровья и счастья в жизни. Но это все может пожелать любой и всякий. Что может пожелать специально приглашенный на торжество любимый учитель? Я этого не знал и боялся, что не оправдаю их надежд.
По многолетней традиции выпускной класс, прощаясь со школой, оставляет ей какой-нибудь недорогой подарок: картину, настенные часы или что-то еще. То же самое первому учителю и классному руководителю. И каждый из выпускников говорит слова благодарности в адрес любимого учителя. И сегодня было как всегда. Только я в этот раз, по невнимательности ли, или тугоухости своей, пропустил слова, адресованные мне одной из лучших учениц этого выпуска. И вдруг вызывают меня получать подарок от класса и сказать несколько слов.
Я же, как только увидел, что собираются мне дарить мои ученики, забыл все приготовленные для них слова и, кажется, сказал что-то невнятное.
Это была огромная картина в золоченой раме. И на ней вышитые мелким бисером семь лошадей, пасущихся в степи в траве и цветах. Конечно, не скажу, что ничего более красивого в жизни не видел, однако, признаюсь: никто никогда не дарил мне ничего подобного.
Только вот очень хочется мне узнать, откуда они взяли, что я люблю лошадей? И потому ли полюбили их сами? Разве я говорил им о своей любви к этим прекрасным божьим созданиям?
Может быть, я как-то проговорился и выдал себя на уроке, когда рассказывал о богатырских конях из русских былин? Может быть, передалась учащимся моим любовь к лошадям киргизского мальчика Султанмурата из повести Ч. Айтматова «Ранние журавли»? И им понравилось, как маленький мальчик вступил в неравную схватку с конокрадами, спасая колхозных коней? Или мои ученики вспомнили крестьянских ребятишек, пасущих лошадей ночью в степи, из рассказа И. С. Тургенева «Бежин луг»? Или они в глазах извозчичьей лошади Ионы прочитали тоску хозяина по преждевременной смерти сына из рассказа А. П. Чехова «Тоска»?
Скорее всего, они увидели какой-то блеск в моих глазах, выдававший мои чувства, когда читал я одно из лирических отступлений из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души». Вот оно: «Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху…»
Если бы сегодняшние выпускники прошли со мной русскую литературу 20 века в одиннадцатом классе, может быть, они подарили бы мне живую лошадь.
Я представляю себе их лица, когда бы я читал им на уроке рассказ М. Горького «Макар Чудра» и говорил о красивейшем кинофильме советских времен по нему с прекрасным названием «Табор уходит в небо». Именно в этом рассказе о его главном герое Лойко Зобаре Горький сказал такие слова: «Он любил только коней и ничего больше…»
Я могу назвать десятки произведений художественной литературы, в которых говорится о самом красивом животном на земле – бегущей лошади. И хочется мне посоветовать своим ученикам когда-нибудь еще раз внимательно прочесть роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и посмотреть фильм по нему, ибо только в нем увидят они волшебных черных коней, несущихся по небу в небытие. Тогда они еще сильнее полюбят ло-ша-дей.
Я уже писал о том, что любовь к животным воспитала во мне художественная литература, имея в виду любовь к собакам, и называл несколько произведений о собаках из русской и зарубежной литературы. И только что сказал, что любовь к лошадям тоже воспитала во мне в какой-то степени художественная литература. Да, конечно, так и есть. Но не только.
Любовь же к лошадям у меня еще и наследственное чувство, передавшееся мне по крови от родителей.
Я пишу этот рассказ и мысленно возвращаюсь в свое детство, в то время, когда мне было десять-двенадцать лет. «Сынок, сынок, вставай: отец приехал, – будит меня глубокой ночью мать. – Одевайся, нужно отвести лошадей на пастбище».
Мы редко видели отца, потому что он бывал то ли в горах на летних пастбищах, то ли на отгонных пастбищах Черных земель в районе Бакреса, то ли на кутанах в приморских степях. Он был старшим чабаном колхозных отар. Домой приезжал редко и только ночами, на лошади. Вот тогда и будили меня, старшего сына, 10 — 12 лет, одевали и сразу за воротами сажали на коня, не совсем еще проснувшегося. Я должен был отвести лошадь, а то и две, вторую на поводу, на пастбище в двух-трех километрах от села и оставить там стреноженных. И это в два-три часа ночи.
Представьте себе, как темной ночью, вцепившись в шею коня и дрожа всеми частями крохотного детского тела, спускаешься ты по крутому горному склону, иногда над обрывом, полностью доверившись интуиции животного. Потом переходишь горную речку. А вторая лошадь, что на привязи, пятится: не хочет идти. Что с того, что кричишь ты на лошадей, требуя подчиниться и выполнить твой приказ? Что с того, что хочешь скорее перейти непредсказуемый горный поток (в большие дожди он заполняет все ущелье)? Лошадь тебя не слышит: твой голос заглушает река. Тогда и может случиться любая беда.
Наконец, ты уже на том берегу реки, а ехать тебе до конца другого ущелья осталось еще много по узкой тропе, посреди деревьев и кустарников. И каждая ветка шевелится, издавая то ли шорох, то ли шепот. «А может быть, это шайтаны, о которых зимними ночами очень часто рассказывает соседка Азала Патима?» – думаешь ты. Она клялась, что много раз видела их вечерами, когда возвращалась из соседних сел после того, как разносила там почту (она одна тогда была почтальоном на три села). Только прошу я вас, папаши и мамаши, не пугайте детей шайтаном, потому что никогда они не увидят шайтана и будут бояться его всю жизнь. Лучше пугайте их зайцем или огромным лисом: потом они увидят их живых и поймут, что ничего страшного в них нет и не было.
Тогда я пел и свистел, чтобы заглушить другие голоса, издаваемые ночью лесом. Что оставалось делать мне, кроме как со страху петь? Так же поступали и другие. Вспомните повесть М. М. Пришвина «Кладовая солнца». Когда ее герой, десятилетний мальчик Митраша, проходил по Блудовому болоту, его окружили вороны, крича «дрон-тон». Видимо, мальчик понимал это как «дрогни и топись» И этот «Мужичок в мешочке» (так называли его между собой учителя в школе), чтобы показать привередливым птицам, что он их не боится, громко запел:
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой!
Почти так же поступал и я. Только вот не помню, какие песни были тогда в моем репертуаре. А вот стихи, которые читал тогда, помню я хорошо. Это было большое стихотворение для детей Сергея Михалкова «В Музее В. И. Ленина». Я читал его сначала по-русски, потом по-даргински (есть хороший перевод). Вот отрывок оттуда:
Мы видим город Петроград
В семнадцатом году.
Бежит матрос, бежит солдат,
Стреляют на ходу.
Рабочий тащит пулемет,
Сейчас он вступит в бой.
Висит плакат «Долой господ,
Помещиков долой!»
И, наверное, я был уверен, что, если понадобится, мне помогут революционные матросы и солдаты, и даже рабочий с пулеметом в неравном бою с шайтанами. И Мамая я тогда не боялся (в самом раннем детстве нас пугали именно Мамаем).
А теперь мне уже намного больше лет, чем тогда. Однако, приезжая в село, как посмотрю я с ущелья того на развалины дома на вершине горы, где я родился и рос, и на тропинку, по которой много раз спускался темной ночью верхом на коне, у меня в буквальном смысле останавливается сердце. Сейчас по той тропинке я точно не спустился бы даже днем на своих двоих, не то что ночью и верхом.
Я уже писал о том, что «меня сам Бог много раз спасал от неминуемой беды», и повторяю это еще раз. Иначе почему ни разу темной ночью, еще ребенком, не сорвался я в глубокую пропасть? Может быть, лошади тоже любили меня и потому бывали предельно осторожны, спускаясь ночью по узкой горной тропе со мной на спине? Не знаю. Но хорошо знаю то, что о лошадях я когда-нибудь еще напишу.
Гаджимурад Раджабов