Ёлманбета Агаспарова знают и любят все. Я не встретила ни одного человека, который бы, услышав это имя, не осветил своё лицо радостной улыбкой. Поэтому я и пришла к нему со светлым настроением. Он из тех, кого старость в постели не застанет. Чтобы чувствовать себя молодым, он весь свой день заполняет творческой, поисковой работой.
Ёлманбет Асаналиевич, несмотря на свой возраст, статный живой мужчина. Он родился в 1929 году 29 декабря. Рассказывая о себе, несколько раз подчеркнул, что и год и число месяца одинаковы – 29.
Почему его назвали таким именем, тоже интересная история. В тот день был настоящий буран, его родители переводили скот на зимовку. Мама ехала на старой ногайской арбе. И в дороге родила сына. Назвали его Ёлманбет, что в переводе с ногайского означает «родился в дороге».
– До сих пор не пойму, как я живой остался при таком морозе? – щурится Ёлманбет Асаналиевич.
Из детства Агаспаров помнит, что его прадед (кули) был арабистом, очень грамотным и просвещенным человеком. И жена у него была русская – Мария.
Ёлманбет помнит, как кули-мулла день и ночь читал Коран, его приглашали на похороны, на рождения детей, и помнит его похороны. Когда кули умер, мальчику было шесть лет. До сих пор в памяти всплывает его образ: высокий, с красивой бородой. Очень ухоженный, чистоплотный, уважаемый представитель духовенства. Мария, к сожалению, родила только одного сына, красавца Курманали, но он в тринадцатилетнем возрасте умер. У него была эпилепсия.
Учился Ёлманбет без учителей, занимался с муллой.
В 1938 году в девять лет пошёл в школу. Там учили ногайскому языку, математике и чтению. Ни рисованию, ни музыке, ни труду не учили. Агаспаров учился хорошо и охотно. И заслужил путёвку в пионерский лагерь. Помнит, что стоял у большого красивого озера и как зачарованный смотрел на водную рябь. Он панически боялся воды, так как плавать не умел, но вода всегда манила его к себе.
Но в 1941 году началась Великая Отечественная война, всех мужчин отправили на войну с фашистами. Очень чётко в памяти запечатлелся тот день, 11 сентября 1941 года, четверг. На площади проводили митинг. Люди гудели, как пчёлы в улье. И вдруг все замолчали. Раздвигая толпу, на сколоченную наспех сцену стала подниматься сгорбленная старая женщина в чёрном, с посохом в руках. Ораторы, молча и словно загипнотизированные, освободили ей место в центре. Она резко и высоко выбросила наверх чёрную руку с посохом и хриплым голосом прокричала: «Сынки, бейте этих сакау (немцев), пусть они вам показывают только свои спины, а вы к врагу всегда стойте только лицом!»
И она под рёв людской и слёзы женщин спустилась с помоста и, не проронив больше ни слова, скрылась с людских глаз.
А ещё в тот день он увидел трогательную сцену прощания молодожёнов. У них месяц назад состоялась свадьба, и вместо свадебного путешествия их ждала разлука. Он уходил на войну и она, уткнувшись в его сильное плечо, неслышно плакала.
– В тот день уехали воевать сразу тридцать человек. Дядя мой, редактор сельской газеты, ушёл добровольцем на фронт. Был пулемётчиком, почти перед Победой в Чехословакии погиб.
Отец перед уходом мне тогда сказал такие слова: «Не бросай школу, мы уходим воевать с фашистами для того, чтобы вы учились».
Мы заменили своих отцов. Работали в колхозе не покладая рук. Пахали на быках, вязали снопы, собирали колоски, серпом убирали хлеб, молотили цепами. Скирдовали.
В четыре часа утра уже были в поле, потому что в девять часов зерно осыпалось.
Убранное зерно на арбах возили в Кизлярский мелькомбинат. Пять мешков на арбу загрузим – и повезли.
В те годы лозунгами жизни были: «Всё для фронта! Всё для победы! Родина-мать зовёт на подвиги!»
А голодали сильно. Мать жидкую кашу наварит – и на целый день. Завтрака не было. Уходили слишком рано на работу, не до завтраков было. Босиком ходили. Пятки так грубели, как подошва кожаная делались. Самое интересное, что простудой никто почти не болел. Вот ведь как закалялись.
Отец вернулся инвалидом в 1944 году. Очень огорчился, что я не занимаюсь. У него был друг в другом районе, в Каргалинке, и работал он директором школы. Вот меня отец туда и отвёз. Посадили с малышами, так как русского языка – ни бельмеса.
Отец, когда увидел меня с первоклассниками, возмутился и велел директору, чтобы меня в пятый класс сразу определили. Видимо, самолюбие было у него задето, а вот обо мне он не подумал. Эх и тяжело мне было! И просидел я в пятом классе два года. Всех друзей до сих пор помню.
Вот проучился я год и решил навестить своих родных. А до дома всего-то ничего, двенадцать километров, я и явился домой незваным. Отец меня поругал и голодного отправил обратно, чтобы не самовольничал.
А жил я на квартире у дяди Васи, который пил, но артистом был первоклассным. Всё так интересно и в образах рассказывал, что мы все падали со смеху. Станица была казацкая, доброжелательно друг к другу относились. Меня, к примеру, ни разу не обидели плохим словом, а тем более не оскорбили мою национальность.
Помню, как за виноградом с ребятами пошли в колхозное поле, и сторож в меня из ружья солью стрельнул. Попал в ягодицу. Я при ребятах сдержался, а домой пришёл и расплакался от боли и обиды. А моя хозяйка тетя Поля какой-то раствор сделала и мои раны лечила, при этом ругала меня, дескать, не с теми дружишь, держись от них подальше.
А помнится ещё один случай. Все мальчишки легко на подножку поезда запрыгивали, и меня подначивали, дескать, это же просто, прыгай! А я боялся очень. Но стыдно было свою трусость показать, и я прыгнул. Да неудачно. Ребята были уже опытные, они прыгали по ветру, а я против ветра прыгнул. Сорвался. Сильно ушибся.
Опять тетя Поля мной занималась и ворчала, ругала меня.
А дядя Вася с ней не соглашался и говорил: «Пусть прыгает, он же мальчишка, а не девчонка. Он должен всё на свете испытать. А раны и ушибы до свадьбы заживут».
Я десять дней тогда в постели, укрытый толстым одеялом, пролежал.
Отец узнал, что в Кизлярском педагогическом училище открыли ногайское отделение. Это было в 1946 году. До Кизляра сорок километров. Я и пошёл пешком по маршруту Сарыв-Су – Каргалинка–Кизляр. У меня в мешочке были две лепёшки, по дороге попались цыгане, они пристали ко мне и отобрали одну лепёшку. Вторую не успели отобрать, мимо проезжала бричка, оттуда высунулся мужчина и грозно крикнул цыганам: «Отстаньте от мальца!» Они и отстали.
Как сейчас помню тот день – это было 25 ноября.
Меня встретила преподаватель Александра Васильевна Нецветалова, заслуженный учитель Дагестана, всеми уважаемая и авторитетная женщина. Она повела меня к директору, он, увидев меня, еле сдержал смех. Я, видимо, очень смешно смотрелся: на голове огромная старая ногайская шапка, шинель объёмная с отрезанным подолом, подвязанная грубой длинной верёвкой. А сам я худющий, чёрный от солнца.
Посмотрел он на меня жалостно, позвал коменданта общежития и велел тому искупать меня и приодеть.
В тот же вечер меня экзаменовали. Продиктовали двадцать слов, я их написал с ошибками. С математикой тоже оказалось плохо, и приняли меня только на подготовительное отделение. Я два года там проучился. И был несказанно рад этому: в стране разруха, голод, а я как сыр в масле катаюсь. На полном государственном обеспечении находился. Мало того, что одевали, обували, кормили, так еще и стипендию 20 рублей выдавали. Разве можно такое забыть?! Как можно мне, простому ногайскому мальчику, вспоминать прошлое плохими словами? Я должен с утра и до вечера говорить спасибо нашей советской власти. Нашему строю. Во время войны в Терекли-Мектебе даже открыли детский дом, а в Кизляре – целых шесть. Это ж как государство заботилось и пеклось о детях. Не зря был лозунг: дети – наше будущее! Всё хорошее – детям!
В Кизляре я проучился шесть лет. Мне уже было 23 года, когда, получив диплом, меня распределили на учительскую работу в Кара-Тюбе.
И на каникулы я приехал домой. Был конец июля, когда отец сказал, что мне надо ехать по месту моего назначения, для того чтобы там хотя бы показаться.
– Там наверняка тебя ищут, – сказал он мне.
И я пешком пошёл 170 километров. По дороге попадались грузовые машины, водители меня подвозили до ближайшего селения. Ночевал я у знакомого отца. Когда в районо зашёл, там очень обрадовались моему приезду и сообщили, что меня ждёт отремонтированное жильё.
Отправился в обратный путь. А дома другая новость: меня ищут из нашего районного отдела образования. Меня отправили работать в Червленные Буруны. Всё переиграли, пока я ходил в другой край.
Помню, предложили мне поработать с третьеклассниками. Я преподавал на ногайском языке математику, ногайский язык, литературу и еще вёл физкультуру. Другие учителя вели русский язык, рисование и чистописание.
В конце учебного года комиссия дала заключение, что мои ученики получили крепкие знания.
В 1953 году я женился. Мы учились с Розой в педагогическом училище. Дружили уже два года. После свадьбы нас перебрасывали из одной школы в другую. В Червлённых Бурунах в доме, где мы жили, были клопы, вот бедная Роза с ними и воевала.
Семья наша росла из года в год. Рождались сыновья: Борис, Алавдин, Багаудин. Уже в Ленинауле у нас родилась дочь Аминат. Вскоре появились на свет Рафаэль и Мурат.
В 1958 году меня приняли в коммунистическую партию. Это было в Орто-Тюбе.
Чем только мы с Розой Ильясовной в те годы не занимались. И профсоюзными и общественными делами, а своими детьми заниматься было некогда, поэтому они и выросли самостоятельными, им не на кого было надеяться (весело смеётся).
В сентябре 1958 года меня перевели в Терекли-Мектеб заведующим интернатом, а Розу Ильясовну – воспитателем.
Вскоре Розе Ильясовне предложили заведовать детским садом, а меня перевели в райисполком ответственным секретарём. Меня захлестнул бумажный поток. На каждую бумажку надо было подготовить три бумажки с ответами. Это было не по мне. Полтора года ушли на эти бумажные перекидки. Я решил уйти с такой работы, а тут и интересная должность подвернулась – заведующего методическим кабинетом в районо. Полтора года инспектировал школы. И заведующим районо пришлось поработать.
Вспоминается одна история. Пятого сентября меня вызывают на ковёр в райком партии. И строго спрашивают: как я могу объяснить такой вопиющий случай, как отсутствие пятерых учеников в школах? Оказалось, что по всему району 1 сентября в некоторых школах отсутствовали несколько учеников.
И мне за безответственность к своим обязанностям объявили выговор. А сегодня даже если десятки учеников вообще не явятся в школу, то вряд ли кто это заметит.
Вот такие строгие и жёсткие порядки были при социализме.
В 60 лет сразу ушёл на пенсию. Никакого возрастного кризиса не испытал. Это произошло в сентябре 1989 года. Меня впереди ждала огромная работа по составлению родословной. Восемь томов уже написано. Да и общественной работой загружен.
Балбек Аджибайрамович Кильдясов в своё время занялся музейным делом. Открыл в 1983 году историко-краеведческий музей в Терекли-Мектебе, мало того, организовал филиал музея в Кизляре. А там уже экспонаты устарели, их необходимо в срочном порядке обновить, дополнить. Глава посёлка Терекли-Мектеб Арслан Алимханович Байманбетов мою идею поддержал, даже обещал финансовую поддержку. Я сейчас собираю документы на тех, кто из ногайцев был награждён орденом Ленина, Героев СССР, России, готовлю материалы для Галереи Славы.
***
Мы сидели за столом, за мной ухаживал сам Ёлманбет Асаналиевич. Он меня поил чаем, угощал сладостями, при этом всё повторял: «Может быть, хватит рассказывать о себе? Как-то неудобно, давайте я лучше о других вам расскажу».
Мне был интересен он, а не другие, поэтому я задала ему еще один вопрос: «Вы как будто гордитесь тем, что родились ногайцем?»
– Мне очень больно видеть, – грустно заговорил мой собеседник, – как умирает мой прекрасный ногайский язык. Я, конечно, понимаю, что языки малых народов исчезнут, они обречены на вымирание, но так больно это знать и чувствовать. Но всё же можно это исчезновение протянуть. Нужно в срочном порядке открыть в школах фольклорные кружки. Это же не так дорого обойдётся нашей администрации.
И Агаспаров певческим голосом стал читать стихи на ногайском языке.
Я ничего не понимала, а только сердце моё сладостно заныло. И неизвестно от чего захотелось заплакать.
И я вспомнила свои недавние беседы с народной артисткой России Асият Сулеймановной Кумратовой, которая тоже тяжело переживает по поводу угасания, умирания красивого литературного ногайского языка.
– На днях провёл в Калининской школе вечер, посвященный великому Шал-Кийизу улы, – горячо и возбуждённо говорил Ёлманбет Асаналиевич, – и своими глазами увидел, как дети сходу и сразу схватывают певучий родной язык.
– Я как-то услышала такой разговор двух парней. «А кто ты по национальности? – поинтересовался русоволосый парень у темноволосого. «Ногаец», – ответил тот». – «Как ногаец? – поразился светловолосый, – вы разве не вымерли?»
Ёлманбет Асаналиевич долго смеялся, а потом серьезно ответил:
– Востоковед Андрей Павлов еще в 1835 году написал следующее: «Ногайцы от природы человеколюбивы и патриоты к Отчизне. Они принимают вас как родного не за угощение или за услуги… Ты оказываешься среди людей добрых, без лести, хитрости, коварства. Эти самые свойства привязывают к ним твою душу, сердце, мысли, волю».
Это про меня сказано, счастливо подумала я. Я тоже теперь крепко привязана к ногайцам. И это доказываю не на словах, а написанием книг и созданием фильмов.
На прощание Ёлманбет Асаналиевич рассказал одну историю.
– Недавно мне пришлось ехать в Махачкалу в частную клинику офтальмолога Данилевской. Она прежде работала в нашем районе. Я подошёл к её секретарше, решив узнать, не примет ли меня Елизавета Данилевская. Та ответила, что Данилевская принимает только по записи. К ней очень много больных записаны. Я решил посидеть в приёмной и дождаться появления врача. Она вышла, я к ней подошёл и сказал: «Здравствуйте, я пришёл к вам на приём без записи, вы у нас в Ногайском районе работали».
Она искренне обрадовалась, меня обняла и повела к себе в кабинет. Через 20 минут все мои проблемы были решены.
Провожая меня, Елизавета, глядя мне в глаза, сказала: «Этот народ самый честный, самый благодарный, самый бесхитростный».
– Истинно так! – с большим удовлетворением подтвердила я, глядя открыто и честно в глаза своему новому другу Ёлманбету Агаспарову.
Вера ЛЬВОВА