Историк утверждает, что имам не сдавался Барятинскому
«Если выстрелить в прошлое из пистолета, будущее ответит из пушки» — казалось бы, хорошо известная мудрость, которую в книге «Мой Дагестан»
Р. Гамзатова излагает ещё Абуталиб. И всё же нет, раз в 2017 году нам приходится сталкиваться с новым учебным планом Министерства образования РД, по которому предлагается перевести в факультатив весь региональный компонент — история Дагестана, родные языки, география Дагестана, культура и традиции Дагестана. Можно подумать, те, кто, очевидно, не силен в этих предметах, в своё время их люто ненавидели. Вместо этого народ, видимо, должен довольствоваться громкими заявлениями с высоких трибун о том, как мы «чтим нашу историю», «нашу культуру и традиции», «наши родные языки» и т.п.
Однако нельзя забывать, что «свято место пусто не бывает», и если человек после школы не уедет из республики, забыв дорогу обратно, он непременно столкнется с пробелами по всем названным темам. Такого человека легко зомбировать. В результате вакуум в нем будет заполнен случайной, зачастую сомнительной информацией, которая может оказаться не просто «сказочной» или глупой, но откровенно разжигающей национализм, ксенофобию, рознь и другие экстремистские проявления. Достаточно вспомнить пресловутую историю с «пленением Шамиля», о которую сломано столько копий.
«В зловещей тишине стоит Гуниб»…
Что и говорить, пленение Шамиля на Гунибе — тема, несказанно обросшая всевозможными мифами и кому-то даже порядком надоевшая. Одни любят Шамиля только за «сдачу в плен», другие за это же ненавидят. Одни вспоминают героический конец основательно позабытого имама Гази-Мухаммада, язвительно попрекая: «Как мог Шамиль после тридцати лет войны (1829 — 1859 гг.) сдаться в плен, предав идею имамата?» Другие при мысли о Гунибе растерянно краснеют, не зная, чем оправдать «поступок имама».
Но вызывает удивление, что сам «факт» «сдачи в плен» никем не оспаривается. И это в то время, когда сами устои исторической науки, включая российскую историю, потрясаются новыми подходами и даже всевозможными альтернативными концепциями — как научными, так и паранаучными. Причина же повышенной щекотливости пересмотра этих событий, разумеется, в излишней политизированности личности имама Шамиля. К сожалению, доставшейся нам в наследство от советской эпохи: когда он был «хорошим» (1917 — 1934 гг.); «ухудшился» (1934 — 1941 гг.); для поднятия патриотизма на время войны «улучшился» (1941 — 1947 гг.); стал «совсем плохим» (1950 — 1956 гг.); и вновь стал потихоньку «улучшаться» (с 1956 г.), хотя тем, кто благожелательно отзывался о Шамиле, так и не удалось победить вплоть до развала СССР.
Что касается дня сегодняшнего, то, несмотря на обилие разнообразной литературы о Шамиле и растущий интерес молодёжи к своей истории, наиболее важные вехи, и в том числе пленение Шамиля, в научном смысле, обходятся стороной, уступая место всевозможным малограмотным спекуляциям. Например, в двухтомном академическом издании «История Дагестана с древнейших времён до наших дней» вовсе отсутствуют сведения о событиях с 1851 по 1860 год, этого промежутка попросту нет. Таким образом, если перенестись в «мир науки», мы будем вынуждены декламировать:
«В зловещей тишине стоит Гуниб.
И в три кольца он намертво оцеплен».
Пожалуй, мало кто в Дагестане, особенно среди молодёжи, не слышал этих слов о Гунибе из одноимённой песни известного чеченского барда Тимура Муцураева, в своих песнях проповедующего идеи священной войны. Тема сдачи имама Шамиля на Гунибе звучит в целом ряде его песен («Гуниб», «Байсангур», «О Русь, забудь былую славу» и др.), которые доносятся до нас из окон проезжающих автомобилей, жилых домов, магазинов звукозаписи и т.д., играя значительную роль в формировании исторических представлений молодёжи Дагестана.
Конец имамата (боевые действия 1859года)
Поэтому, оперируя достоверными свидетельствами участников тех событий и фактами, не вызывающими сомнений, мы попытаемся восстановить картину произошедшего. И хотя мы опускаем подробное изложение трудных переговоров, предшествовавших штурму Гуниба, можно с полной уверенностью утверждать, что Шамиль был намерен биться до конца и уж точно «раньше времени» не сдавался.
Что касается часто звучащих упрёков, проводящих параллели с героической смертью первого имама Гази-Мухаммада, то они совершенно несерьёзны, потому что требовать от немолодого мужчины шестидесяти трёх лет, полжизни проведшего в перманентных боевых действиях, повторить собственный трюк, проделанный им в 35 лет и с меньшим успехом проделанный Гази-Мухаммадом в 37 лет, это слишком. Да и расположение сил на этот раз сложилось для Шамиля куда менее удачно: если тогда, в 1832 году, окруженные в укреплении под с. Гимры, они выпрыгивали на голову наступающих солдат, не знавших, с кем именно имеют дело, то теперь имам находился в полуземлянке, а русские войска сомкнутым строем стояли вкруг неё «на расстоянии пистолетного выстрела».
В этой связи сцена «прорыва» сквозь многотысячную стену осаждающих «тридцати мюридов-чеченцев во главе с одноглазым и одноруким» Беноевским, старшиной (в песне «наибом») Байсангуром, представляется и вовсе несерьёзной фантазией соответствующих поэтов и литераторов. И не только потому, что от многонационального контингента защитников Гуниба на момент пленения осталось в живых всего 40 человек вместе с Шамилем, а потому, что чеченцев на Гунибе не было вовсе.
Так, Мухаммад Тахир аль-Карахи в одном из пунктов последней (84) главы своего труда, озаглавленном «чеченец-единоверец», сообщает: «Из всех чеченцев только один не покинул имама и сопровождал его в Нагорный Дагестан». Это был Шаройский наиб. Позднее Шамиль отпустил его из Хунзаха домой для сохранения религии в долине Шаро-Аргуна.
Наконец, прорываться с Гуниба было попросту некуда, так как Чечня завоёвана ещё в 1858 году (и только последний оплот имама в Ичкерии – Ведено — пал в апреле 1859 года), да и незачем, поскольку после пленения имама Шамиля никто их уже не ловил, и оставшиеся мюриды спокойно, во всеоружии и с развевающимися знамёнами спустились и разошлись с Гуниб-горы, как это прекрасно видно на картине очевидца событий Теодора Горшельта «Спуск мюридов с Гуниба». Преследованиям подверглись только русские, перешедшие на сторону Шамиля: таких на Гунибе оказалось порядка 30 человек – почти все уже были мусульманами и погибли в бою, и только 8 из них попали в плен и были обезглавлены как «изменники» православия, самодержавия и народности.
Имам Шамиль
И всё равно, скажет неугомонный читатель, если не спастись, Шамиль мог хотя бы погибнуть, кинувшись на врага. С чем? — спросим мы в ответ. Как рассказывает наиб Инкачилав Дибир: «В окруженной мечети я застал до 40 мужчин и до 20 вооруженных женщин. Это был весь (оставшийся после сражения) боевой элемент аула. Шамиль стоял между ними с заткнутыми за пояс полами черкески». Имам, обратившись к сподвижникам, даже просит и даёт разрешение убить себя кинжалом.
В этой связи уместно вспомнить слова хрониста той эпохи Хайдарбека Геничутлинского: «В это время повелитель неверных отдал приказ подчиненным ему нечестивым главарям, чтобы они непрерывно и неотступно действовали против имама правоверных Шамиля: пока либо сами не захватят его в плен, либо не перемрут от его руки все до единого. Проклятый сардар, собрав свои войска, повел их вперёд. Они были столь многочисленны, что мусульманам перед ними было явно не устоять».
Выбежать с саблей и кинжалом? На многотысячный строй мечтающих разбогатеть солдат, которым князь Барятинский уже пообещал 10 000 рублей серебром за поимку живого имама, известного всем и по одежде, и в лицо? Даже если, размахивая саблей и кинжалом, имам убил бы первого и второго из приблизившихся русских солдат, третий и четвёртый просто подхватили бы старого имама под руки и вынесли с поля, разделив затем обещанное вознаграждение, превышавшее в пересчёте на современные деньги 1 миллион евро. В Гимры или Ахульго, имам понимал, что неведомые для врага горы ещё сильны и вся борьба впереди, а сейчас, в августе 1859 г., положение коренным образом отличалось от ситуации лета 1839 г. и, тем более, осени 1832 г. Все резервы иссякли в беспрецедентных по своей жестокости кампаниях 1857 — 58 гг. Надёжных людей почти не осталось. Его все покинули, точнее, предали, он остался почти один. Оставалось лишь умереть, на радость предателям, но Всевышний этого не допустил.
Умри Шамиль в тот день, и тогда бы уж точно его позабыли, а вернее — попросту замолчали, как замолчали и забыли всех других имамов и лидеров горского сопротивления, предыдущих и последующих (в Махачкале нет даже улицы, названной в их честь), и сегодня их вспоминают только в связи или в сравнении с Шамилем. Имам Шамиль обеспечил ту связь времен, без которой наша история и впрямь «начиналась» бы с 1920 г. или даже 1941 г.
Под пристальным вниманием международной общественности Шамиль посетил Харьков – Москву – Петербург – Калугу – Киев – Одессу – Стамбул – Каир – Суэц – Мекку – Медину, встречался с халифом правоверных и другими правителями, принял участие в дипломатических переговорах, в открытии Суэцкого канала и, наконец, совершил хадж со всей семьёй, где при стечении паломников со всего мира получил слово и был поднят на Каабу.
Ну, если и после этого у упёртого читателя остались вопросы, то хочется просто посоветовать таковому представить себя осаждённым большой армией в маленькой однокамерной постройке, но не с автоматом, а с ножом, причём каждый из штурмующих мечтает не уничтожить его вместе с постройкой, а взять живым. Пока «упёртый читатель» представляет себя в роли Рэмбо, остальным предлагаю рассмотреть более важную и запутанную проблему, доселе почему-то не привлекавшую внимание учёных-исследователей.
Наместник Кавказа и главнокомандующий кавказской армией генерал от инфантерии А.И. Барятинский
Был ли совершён А. И. Барятинским столь часто упоминаемый в местных хрониках обман, и если был, то с какой целью и последствиями для современности?
Например, Хайдарбек Геничутлинский пишет: «После того, как повелитель правоверных Шамиль оказался в руках у кафиров, их проклятый сардар (главнокомандующий А. И. Барятинский) допустил вероломный обман. Изменив уговору, он отправил Шамиля вместе с его семьей в ссылку в Россию».
Такое заявление сподвижника Шамиля обычно не принималось историками в расчет, дескать, «оно тенденциозно, продиктовано обидой и озлоблением на победившего врага и не имеет подтверждения в русских архивных документах».
Все знают, что после взятия Гуниба А. И. Барятинский проявлял подчёркнутое внимание к своему пленнику и его домочадцам, понимая, что в памяти потомков он останется не как генерал, не жалевший солдат, а прежде всего как человек, пленивший Шамиля, то есть он смотрел на себя из будущего. Резонно предположить, что этот взгляд на происходящее возник у главнокомандующего не в день штурма, а, по крайней мере, немного раньше.
Ещё в начале августа 1859 года больной, только что после приступа подагры, наместник Кавказа князь Барятинский садится в Тифлисе на коня и, едва держась в седле, срочно догоняет действующие внутри Дагестана войска. Взволнованный столь широко развернувшимся успехом операции, веря и не веря в скорый конец войны, и всё время боясь, чтобы она внезапно не закончилась без него. По трупам солдат и мюридов взбирается А. И. Барятинский на Гуниб и со словами «Кончайте скорее!», как на трон, садится на широкий камень в конце берёзовой рощи. Поэтому в поведении А. И. Барятинского, как после, так и до штурма Гуниба, не следует искать случайных поступков. Он старательно подражает Цезарю, пленившему в Алезии вождя галльского сопротивления, национального героя Франции Верцингеторига, а художник Теодор Горшельт должен лишь закрепить это сходство на холсте.
Именно исходя из этого, мы сегодня можем утверждать, что слова Хайдарбека Геничутлинского подтверждаются, и не только свидетельствами таких же «туземцев», а столь вожделенным для современных историков русским архивным документом, исходящим непосредственно от самого А. И. Барятинского накануне штурма Гуниб-дага.
Письмо наместника Кавказа и главнокомандующего кавказской армией генерала от инфантерии А. И. Барятинского жителям Дагестана 24 августа 1859 г.
Вся Чечня и Дагестан ныне покорились державе российского императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому государю. …Я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие. Если он исполнит мое требование, то я именем августейшего государя торжественно объявляю ему, со всеми находящимися при нем теперь в Гунибе, полное прощение и дозволение ему с семейством ехать в Мекку, с тем, чтобы он и сыновья его дали письменные обязательства жить там безвыездно, равно как и те из приближенных лиц, которых он пожелает взять с собой. Путевые издержки и доставление его на место будут вполне обеспечены русским правительством… Если же Шамиль до вечера завтрашнего дня не воспользуется (то есть до вечера 25 августа. – Выделено нами, З. Г.) великодушным решением императора всероссийского, то все бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему мною милостей.
(Рук. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Д. 362. Л. 41. Перевод с араб. яз., современный оригиналу).
Внимательный читатель уже понял хитроумный план А. И. Барятинского. Дело в том, что штурм Гуниб-горы (в ночь с 24 на 25 августа) был начат задолго до истечения срока ультиматума (до вечера 25 августа), то есть когда горцы этого не ожидали, и, что важнее, всё было рассчитано так, что уже во второй половине дня 25 августа Шамиль, после многочасовых боёв окруженный на краю аула, оказался в руках А. И. Барятинского. Однако когда он вышел на переговоры, о поездке в Мекку с ним никто уже не говорил.
Примечательна удивительная забывчивость всех присутствующих. Потом вообще никто не мог точно вспомнить (!), что именно при встрече сказал имам и что ответил ему наместник. Хотя это могло быть крайне важно. Во всяком случае, А. И. Барятинский тотчас уехал, а Шамиль сел на ещё тёплый камень и, закрыв лицо руками, молчал около часа, очевидно, ещё за 150 лет до нас поняв, как жестоко его обманули, выманив из аула на переговоры. «Довольно сильный офицерский конвой отгонял от имама приближающихся».
Спуск муридов с Гуниба. Рисунок Т.Горшельта
Таким образом, в глазах простого дагестанца, жившего в некотором удалении от театра боевых действий и не получавшего оперативной информации, всё выглядело так, словно Шамиль принял обнародованный днём ранее ультиматум, – на Кавказе дело неслыханное. Лицемерие главнокомандующего А. И. Барятинского становится окончательно видно из датируемой 27 августа реляции, направленной им военному министру Н. О. Сухозанету: «…Из предыдущего отзыва от 22 августа №379 Вашему высокопревосходительству известно, что я приказал прекратить бесплодные переговоры с Шамилем и 23 числа приступить к овладению Гунибом…» (АКАК. Т. XII. Док. 1056. С. 1178 — 1179).
Теперь нам становится очевидно, что предания «о сдавшемся без боя имаме» коренятся в хитроумной ловушке, расставленной главнокомандующим А. И. Барятинским, и конкретно в приведённом выше арабоязычном «Письме жителям Дагестана», содержащем ультиматум имаму.
«В результате затмилось на Кавказе солнце Ислама, — завершал свою хронику под впечатлением от случившегося дагестанский хронист Хаджи-Хайдарбек Геничутлинский, – народ объяла тьма. Мусульмане растерялись. Они уподобились людям, пришедшим в состояние опьянения при виде, что наступил день Страшного суда. Сабли борцов за веру скрылись в ножнах. Мунафики же подняли головы. Они повели себя так, словно овладели Вселенной. Удивительно, удивительно было всё это видеть, о, верующие братья! Произошли эти события в начале 1276 года хиджры Пророка (с.а.с.).
Однако Шамиля, попавшего в руки кафиров, Всевышний Аллах избавил от унижений и мести с их стороны. Они с почетом, выказывая большое уважение, доставили имама в свою столицу Петербург… Мало того, Всевышний принудил их безвозмездно действовать в пользу имама — в конце концов, они сами доставили Шамиля вместе с его семьёй в священный город Мекку, куда, как известно, обычно люди попадают лишь с величайшим трудом…
Похоронили имама Шамиля на мединском кладбище Джаннат ал-Баки, рядом с Аббасом — дядей Пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и да приветствует! Да будет Всевышний Аллах доволен имамом Шамилем и всеми мусульманами».
«…А это пища для умеющих размышлять».
Зураб Гаджиев,
кандидат исторических наук
