«Надежда русской литературы» — о карнавальном Оксфорде, толерантном Гарварде и хипстерской Махачкале

В начале года в Дагестан приехала Ольга Брейнингер, которую критики уже окрестили «надеждой русской литературы». Автор романа «В Советском Союзе не было аддерола», выпускница Литературного института имени Горького, магистр Оксфорда и без пяти минут аспирант Гарварда собирала здесь информацию для своей диссертации. Мы пообщались с писателем и гарантируем — никаких задротских вопросов: «А мы, дагестанцы, ведь и вправду не такие плохие, как о нас рассказывают в телике?» Только хардкор! (И множество интересных историй!)

Сказки для Оли

— Ты родилась в Караганде. Неужели она все-таки существует?

— Представляешь себе? И там даже есть памятник этой строчке из песни: «Где, где? В Караганде!»

— И как он выглядит?

— Там несколько персонажей, и они в растерянности — наверное, так долго искали Караганду, что не могут поверить, что наконец в ней оказались.

— Судя по всему, в Караганде должна постоянно происходить какая-то дичь.

— Если что-то интересное про Караганду и говорить — этот город находится в степи. Выезжаешь за его пределы, и во все четыре стороны — выжженная земля, которая сливается с небом, и ты не видишь ничего. Тебя окружает бесконечное пространство, и это удивительное зрелище.

— Как в Караганде оказалась семья с фамилией Брейнингер?

— Моя бабушка жила в Республике немцев Поволжья. И когда, в один день, республика была расформирована, всем дали 24 часа на то, чтобы собраться, разрешив забрать с собой один чемодан вещей. Потом людей посадили в теплушки для перевозки скота и отправили в Центральную Азию. Вот так моя семья оказалась в Казахстане. Моей бабушке было 16 лет.

— Часто интересовалась у бабушки подробностями этой истории?

— Да. Вообще, бабушка рассказывала мне истории из своей жизни вместо сказок.

— Какая была любимой?

— В детстве, наверное, это была не самая любимая, она была слишком сложной для ребенка, но вот сейчас я бы назвала ее. Бабушка лет в 12 увидела, как разрушают православный храм. Она была ребенком, но смутно уже понимала, что рушится место красоты, место силы, куда люди приходили по воскресеньям, где они испытывали что-то особенное, светлое. И вот она стояла и наблюдала, как разрушаются стены с иконописью, и для нее это стало детским потрясением и первым впечатлением о том, каким может быть мир.

— Не возникало желания переложить некоторые из этих историй на бумагу?

— Мой самый первый, еще очень детский роман, который я написала в 17 лет (и хорошо, что он не стал достоянием широкой публики), был посвящен именно немцам Поволжья. Но сейчас меня больше интересуют темы современности. К тому же бабушка сама пишет воспоминания о своей жизни, так что очень скоро эти истории могут увидеть свет.

Прыг-скок метафизических масштабов

— Это будет очень стереотипно, если предположу, что любимым местом будущей писательницы в детстве была библиотека?

— Долгое время моим любимым местом в Караганде был теннисный корт. Постсоветские перемены плохо сказались на традиционных институтах культуры, и библиотека, в которую я была записана и приходила каждую неделю на летних каникулах, уже не пополнялась новыми книгами и находилась в упадке. А теннисом с шестого по одиннадцатый класс я занималась очень интенсивно.

— Ты могла заняться теннисом на более серьезном уровне?

Мне нравилось играть, спорт – это одна из немногих вещей, которые город на тот сложный период мог предложить молодежи. Но у меня неспортивный характер, я не люблю конкуренцию. У писателей ведь нет конкуренции, у каждого своя траектория, свои собственные сверхзадачи. Какая-то цель, к которой нужно успеть совершить метафизический прыжок.

Да исполнится пророчество!

— Умберто Эко говорил, что для себя писатель может написать разве что список покупок. Все остальное – для читателя. Согласна?

— Согласна. Тот писатель, о котором говорит Умберто Эко, — настоящий писатель. Текст — он не для тебя, он для того, чтобы уходить куда-то в мир. Мне часто задают вопрос: вот вы пишете, это для вас, наверное, внутренняя психологическая работа над собой, вы прорабатываете свои травмы. И я всегда очень твердо говорю, что никакой психотерапии нет. Текст изначально создается по другим правилам. У литературы не может быть никакого прикладного применения. Если что-то пишется для проработки травм, то это не литература.

— Это я к тому, что в одном из интервью ты рассказала, что свой дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» писала «в стол».

— Я не думала о публикации. Но относилась к нему как к литературному произведению, пусть и не имеющему в данный момент читателя.

— И как ты поняла, что у этого романа должен быть читатель?

— Наверное, я начала понимать это только сейчас, когда стала работать над новым романом. Первое время мне было достаточно сложно принять тот факт, что теперь этот текст доступен всем. Потому что он очень личный и исповедального плана, с одной стороны,  а с другой – очень придуманный и провокационный. Зачастую этот роман читают как автобиографический, и это сложно, учитывая, что там действительно очень много придуманного. Я страшно ценю, когда рецензент твердо дает понять, что не читает «Аддерол» как мою собственную историю. То, как написан роман, — это своего рода нарочитая обманка. Но работает немного и эффект сбывшегося пророчества — постепенно то, какой является моя героиня, просачивается в меня. Кажется, я потихоньку в нее превращаюсь.

— В романе главная героиня участвует в «эксперименте века». Я слышал, ты действительно участвовала в научном эксперименте.

— Это было сразу по переезде в США. В 2013-2014-м я участвовала в научном эксперименте по исследованию связи депрессии и анорексии у молодых женщин. Эта проблема была мне близка, и я была заинтересована в том, чтобы внести хоть какой-то вклад в ее изучение. Мне выдавали пачку пластыря. И я не знаю, что там было, действующее вещество или плацебо — эксперимент еще не закончен, так что некоторые детали пока засекречены. Но факт в том, что, по идее, действующее вещество должно было оказывать положительный эффект в лечении депрессии. Я носила эти пластыри и раз в месяц-полтора приходила в больницу на исследования — меня засовывали в МРТ, показывали разные картинки, в основном с едой, и я должна была нажимать на кнопки, которые отражали мою реакцию. Одновременно с этим мой мозг сканировали. Процедура проводилась несколько раз, между делом у меня брали кровь, кормили какой-то специальной едой, потом снова показывали картинки. Все это было немного сюрреалистично, как фильм про будущее. Я должна была давать отчет, в каком настроении: как ем, как себя чувствую, сильнее у меня выражена анорексия или нет. Думаю, у меня было плацебо. Я не заметила никакого лечебного эффекта.

Больничка. Третья от Солнца

— По окончании литературного ты сразу поняла, что хочешь двигаться дальше?

— Да. Причем я достаточно быстро решила, что это будет Англия.

— А не хотелось в Германию?

— До того как переехать в Германию, я рассматривала такой вариант, но потом у меня начались сложности эмигрантской идентификации. Я поняла, что не смогу надолго остаться в этой стране. Понимаешь, это сложно —  всю жизнь ты считаешь себя немкой, и потом вдруг выясняешь, что ты совсем другая немка, чем те, что живут в Германии. Тыча пальцем, трудно объяснить, что вот здесь вот, здесь вот я отличалась от местных немцев, но ощущение собственной инаковости было. Оно вообще преследовало меня всю жизнь, но в Казахстане я объясняла это тем, что я немка. А в Германии вдруг оказалось, что никакая я не немка. Осознав это, задалась вопросом, а кто же я тогда? Что меня сформировало, к какому миру я принадлежу? Эти вопросы были очень болезненными. И личной трагедией для меня это перестало быть только на стадии написания «Аддерола».

— В Оксфорде ты оканчивала магистратуру?

— Да. Вообще, Оксфорд – мой первый опыт образования на условном Западе, у меня были невероятные ожидания, я еще была во многом ребенком. Все началось со стадии абсолютной влюбленности. Ощущение, что ты живешь в мире Гарри Поттера, оно совершенно невероятное. Я провела в Оксфорде два года, и постепенно сквозь этот идеальный сказочный мир начали проступать контуры иной реальности со своими проблемами и темными углами.

Время в Оксфорде – понимание того, что нет нигде пространства, где будет лучше. Поколение наших родителей жило за «железным занавесом», и у многих сохраняется иллюзорное представление, что где-то там все как надо, а у нас все плохо. Но мир одинаков.

Весь мир – это огромный сумасшедший дом. Или больница. Палаты разные, но везде люди борются с одними и теми же проблемами, и перемена мест ничего не дает. Но это не было разочарованием. Скорее, взрослением.

— В знаменитых оксфордских вечеринках участие принимала?

— Конечно. Это особая часть жизни в Оксфорде. Там очень любят вечеринки с переодеваниями. Куча тем – «Тысяча и одна ночь», «Великий Гэтсби», «Подводный мир».

— Какая вечеринка показалась самой оригинальной?

— «Кубик Рубика». В начале вечеринки на тебе должны быть вещи шести цветов. В самом разгаре люди меняются одеждой, чтобы в итоге уйти с вечеринки в одном цвете.

— Ты во время учебы в Оксфорде стала вегетарианкой, если я не ошибаюсь.

— Да, и это, как часто бывает в моей жизни, произошло неожиданным и не очень продуманным образом. Когда я стала президентом нашего студенческого сообщества, на меня резко возросла нагрузка, а тут одна из моих подруг стала веганкой, и она была просто в восторге от этого образа жизни. Сказала, что у нее полно энергии и теперь ей хватает четырех – пяти часов в сутки для сна. И я такая: «О! Это то, что мне нужно». И так вышло, что сегодня я еще ела все, а на следующий день началась моя веганская жизнь – в общем, совершенно неподготовленной я в нее вошла. Первая неделя прошла как в тумане. У меня постоянно кружилась голова, я чувствовала себя очень голодной, не до конца понимала, чем теперь питаться. Потому что когда веган, ты готовишь для себя совершенно другие блюда. Ты открываешь для себя мир таких вещей, как киноа, семена чиа и все прочее. Я ничего об этом не знала. Начиная со второй недели начала обо всем этом читать, постепенно постигать веганскую кухню. Веганом пробыла месяца три, не очень хорошо все вышло, спать я меньше не стала, энергии только убавилось. Но вернуться к первичному образу жизни и питанию не удалось — я просто не смогла снова есть мясо. Пришлось становиться вегетарианкой. Если веганы вообще не едят продукты животного происхождения, то вегетарианцы спокойно употребляют и молоко, и творог, и сыр, и яйца. Вегетарианкой я была лет пять, а сейчас у меня такой микс, по настроению.

Что такое «не комильфо» по-гарвардски

— Ты не стала останавливаться на степени магистра Оксфорда и отправилась в Гарвард, за степенью аспиранта. Поэтому очевиднейший вопрос… где вечеринки круче, в Гарварде или Оксфорде?

— Сложно представить себе что-то веселее и сумасшедшее, и карнавальнее, чем жизнь Оксфорда. Дело в том, что в США и Англии разные возрастные ограничения, связанные с употреблением алкоголя. В США пить спиртное разрешают только по достижении 21 года. В Англии — после 18. Поэтому на вечеринках в Оксфорде портвейн льется рекой. В США же вечеринки носят чуть более формальный, серьезный характер. Думаю, вообще ни одна вечеринка не может сравниться с оксфордской – с алкоголем или без.

— В Гарварде ты занималась и преподавательской деятельностью.

— Я преподавала в течение двух лет. Читала лекции по русскому языку, русской литературе и искусству чтения – это набор культовых текстов: там было место и Гоголю, и Кортасару, и Кафке, и даже некоторым графическим новеллам.

— Хулиганистый студент в Дагестане пропускает пары, не слушает преподавателя, частенько оказывается в деканате… наверняка в стенах Гарварда и Оксфорда таких не встретишь. Но есть ли там какой-то аналог хулигана?

— Аналогом будет очень умненький, начитанный студент, который ходит на все занятия и делает вид, что прочитал все произведения из программы… а на самом деле — нет. Если студент развитый, то он может использовать определенные методики, с которыми легко сделать вид, будто ты знаком с текстом. Но если преподаватель вдумчивый, то он в состоянии это понять и подловить студента. Такого рода хулиганство весьма тонкое, но заметное.

— В США очень активно идет борьба за права всевозможных меньшинств. В стенах университетов тоже?

— Такая борьба допускается и даже поддерживается. Это вполне легитимно и естественно. Борьба за права людей с нетрадиционной ориентацией, трансгендеров или людей, которые определяют себя гендерно нейтральными личностями. Одно из правил для преподавателей — ты не можешь автоматически идентифицировать студента как he или she. Преподаватель должен поинтересоваться у студента: «как вы хотите, чтобы я к вам обращался?» Есть гендерно нейтральные местоимения.

— Тебе попадались преподаватели, которые не хотели мириться с таким положением? Дескать, вижу вторичные мужские половые признаки — называю мужиком, и точка.

— Я с такими не сталкивалась. Понятное дело, некоторые преподаватели в силу возраста или мировоззрения бывают более консервативными. Но, в принципе, приходить в класс со своими понятиями и устанавливать собственные правила, отличные от университетских, — это не comme il faut. Территория университета должна быть местом свободы.

— А тебе не кажется, что борьба за права меньшинств порой перерастает в ущемление прав большинства? Когда я услышал, что на территории университетских кампусов уже и не найдешь раздельные уборные, подумал: «Я и не собирался кидаться с палкой на гомосексуалистов и вообще строить свое мнение о человеке, исходя из его сексуальной ориентации… но, кажется, это уже перебор».

— Я тебя понимаю. И борьба за чьи-то права не такая очевидная и простая, как кажется. Возникает множество сложных вопросов, и у меня нет четкого представления, каким образом они должны развиваться.

Как лавировать между всеми противоречиями современности? То, к чему я пришла, – нужно просто быть максимально открытым. Забыть о том, что мое мнение – единственно верное. И просто принять как факт то, что ты не имеешь права определять, что правильно, а что нет. И когда возникают какие-то противоречия, то самым разумным будет решать их не на глобальном уровне, а на индивидуальном.

Зона экстремального гостеприимства

— А теперь расскажи, каким образом твоя жизнь переплелась с Кавказом. 

— Первый раз это произошло в 2014-м. И это был неожиданный поворот сюжета.

— Ты садилась на самолет в Лондон, а оказалась на Втором рынке в Махачкале…

— Такое вполне могло случиться, я бы даже не удивилась. Но нет, я была в Гарварде и брала курс по религии и политике на постсоветском пространстве. Изначально интересовалась Центральной Азией. Но неожиданно увлеклась Кавказом. Я стала читать авторов, связанных с Кавказом. Алису Ганиеву, Германа Садулаева, Захара Прилепина, у него есть роман «Патология», о чеченской войне. Мне стало интересно узнать, как все это выглядит за пределами книг. Прилетела в Грозный, потом приехала в Махачкалу. И оказалось, что есть в Кавказском регионе своя скрытая сила, притяжение. Побывав здесь, поняла, что хочу заниматься этим регионом. И когда пришло время выбирать тему диссертации, я точно знала, что она будет связана именно с Кавказом.

— Как к этому отнеслись в Гарварде?

— Организовать поездку было сложно, особенно первую. Все переживали. Я приехала в Гарвард в год событий Бостонского марафона. И Кавказ имел строго определенную окраску. У государственного департамента США есть градация мест по степени опасности. И весь Кавказ в данной трактовке – зона экстремальной опасности. Рекомендуется избегать посещения этой территории. Если вот прям надо-надо, то только с телохранителем. И мне, как начинающему ученому, да еще и женщине, пришлось пройти через ряд разговоров, в том числе и с родными, чтобы добиться этой поездки.

— Здесь как отнеслись к твоему приезду?

— Тут все были очень рады. Слегка удивлены, что меня заинтересовала такая тема, но приняли очень радушно. Все помогают. Многие местные ученые хотят, чтобы  я рассказала о Кавказе правдиво. Не нахваливала, а просто показала как есть.

— Какие стереотипы о Кавказе себя оправдали?

— Роль хинкала! Вопросы, которые задавали мне абсолютно все: пробовала ли я хинкал и научилась ли его готовить? Да, пробовала. Да, вроде научилась. Еще одно: Кавказ — это все-таки маскулинная культура. Это очень заметно. Ну и, конечно, кавказское гостеприимство. Из современных элементов – представления о манере поведения на дорогах. У меня выходят окна на очень оживленный перекресток. И оживлен он круглые сутки.

— Ты принимала участие в акции «Город наш», направленной на сохранение махачкалинского городского парка. Насколько сильно такая акция отличается от аналогичных в США?

— Акция «Город наш» была очень камерной. В США я, например, участвовала в «Женском марше», и он был очень масштабным, его, по-моему, во всем мире обсуждали. В целом, если сравнивать протестную культуру, тут она носит более серьезный, формальный характер – адвокаты, люди в костюмах. В США это целое представление. Люди готовят плакаты со смешными или провокационными надписями. Там расслабленности больше.

Просто протестные культуры развиваются в разных условиях. Здесь цель – привлечь внимание чиновников и пойти на переговоры. Там – привлечь медийное внимание. Не могу сказать, какая более эффектная – каждая из них подходит для своего типа общества. Здесь недостаточно привлечь внимание СМИ, нужны более сильные аргументы. В то время как в США не то чтобы больше ничего делать не надо, но можно добиться многого и через освещение этих акций в СМИ и обсуждение их в социальных сетях.

— Ты была в Махачкале в 2014-м, нынче у нас 2018-й… что изменилось в городе за эти четыре года, как считаешь?

— Махачкала сильно хипстеризовалась. Тут по-прежнему много элементов, сохраняющих кавказский колорит. Много ресторанов национальных блюд. Молодые люди ходят группами по 5–6 человек, много спортсменов, девушки ходят в платках. И одновременно рядом осколки условного современного западного города. Барбершопы, кофешопы, курсы по подготовке барист и обучению обжарки кофе.

Махачкала напоминает плавильный котел. В 2014-м она была куда однороднее. А сейчас появилось множество элементов, которые на первый взгляд кажутся чужеродными – но они будут постепенно врастать, вживаться и менять городской ландшафт.

— Когда ты нас покидаешь?

— Уже 15 августа. Сперва в Москву, завершать работу над диссертацией, а потом уже в США.

— Что увезешь с собой из Махачкалы?

— Саблю, если получится. Люблю холодное оружие. Ну и, конечно же, дружбу со многими интересными людьми, с которыми я, надеюсь, буду общаться еще долгие годы.

Руслан Бакидов

Читайте также:

Рок-концерты в Махачкале отменили из-за угроз в соцсетях. Экспресс-расследование «Молодежки»

Приключения Теодора Горшельта в России. История одного переименования с комментариями и отступлениями

Расплескалась синева. Кубачинский зять Борис Войцеховский напек пирожков
«Панаехали» там. Что делает известный ресторатор из Москвы в Махачкале

«Молодежка» в соцсети «ВКонтакте»: https://vk.com/md_gazeta
«Молодежка» в Facebook: https://www.facebook.com/mdgazetСУa/
«Молодежка» в «Одноклассниках»: https://ok.ru/mdgazeta